– Что?

– Ты знал, что Леонард жил в том же здании, что и Бьорн?

– Да.

– Так вот, он застал их врасплох, когда те были очень увлечены друг другом на заднем сиденье твоего старого «Мерседеса», который стоял на подземной парковке. Как раз в ту самую неделю, когда умерла Ханна. – Вижу на лице любимого неимоверный шок и добавляю: – Застав их, Бьорн сильно с ней повздорил и сказал, чтобы она исчезла из твоей жизни – или он все тебе расскажет. Лайла решила исчезнуть, но перед этим наврала Симоне и Норберту, что Бьорн пытался ее изнасиловать и разорвал ее одежду. Симона пошла требовать от него объяснений. К счастью для Бьорна, на парковке работало видеонаблюдение, и на записи было видно, кто на самом деле тогда был с ней и кто в тот день порвал ее одежду.

– Я… я не знал, что…

– Ты не знал, потому что Норберт, Симона и Бьорн решили сохранить это в секрете. Они не хотели, чтобы ты еще больше страдал из-за потери сестры. Но теперь Лайла захотела отомстить Бьорну и сняла нас вместе. Он отстранил ее от тебя, а она отстраняет нас обоих от тебя.

От услышанного он лишился дара речи. В этот момент открывается дверь, заходят Бьорн, Норберт и возмущающаяся Лайла.

Увидев ее, я иду прямиком к ней и отвешиваю ей пощечину. Она пытается дать мне сдачи, но Бьорн сдерживает ее. Цежу сквозь зубы:

– Теперь посмотрим, у кого разрушится красивая жизнь.

Эрик наблюдает за нами с кровати. По его выражению лица невозможно понять, о чем он думает. Тогда Бьорн как отличный адвокат заставляет Лайлу говорить. Она старается уклониться от ответов, но, оказавшись прижатой к стенке, она, в конце концов, чуть ли не поет «Травиату»[30]. Эрик с изумлением слушает ее. Когда та уходит вместе с Бьорном и Норбертом, он ругается. Он крайне растерян, зол и терзаем совестью.

Сгорая от желания обнять его, я шагаю вперед, но Эрик резко меня останавливает. Неужели это правда? Он не хочет, чтобы я была рядом. Сейчас бы лишь один его мимолетный взгляд, жест, хоть маленький знак любви! Но он даже не смотрит на меня.

Чертов упрямец!

Жду, жду, но время идет, и я теряю надежду.

В конце концов я не выдерживаю и говорю:

– Несколько дней назад, когда я узнала, что ты едешь в Лондон, и меня охватила ревность из-за того, что там будет Аманда, ты дал мне понять, что мне не стоит волноваться, потому что ты любишь только меня и желаешь только меня. Я поверила тебе и доверилась тебе. Теперь тебе остается только поверить нам и довериться мне.

Молчание…

Он молчит…

Он не смотрит на меня, и я, нервничая и почти плача, продолжаю, поставив на кон все:

– У меня на теле есть татуировка: «Ты только попроси». Я сделала ее ради тебя. Я ношу на пальце кольцо с надписью «Ты только попроси», которое подарил мне ты. – Он так и не поворачивается ко мне. – Я люблю тебя. Я обожаю тебя. Ты знаешь, что ради тебя я готова перевернуть мир с ног на голову. Но мы дошли до такой точки, когда ты не хочешь, чтобы я тебя обняла. И мне очень плохо оттого, что ты даже не хочешь на меня взглянуть, и теперь я пойду ва-банк и скажу тебе только одну фразу: ты только попроси – или дай мне уйти. – Мой голос срывается, и я, не глядя на него, добавляю: – Я ухожу. Оставляю тебя подумать. Если захочешь, чтобы я вернулась, потому что ты меня любишь и я тебе нужна, ты знаешь мой номер мобильного.

Беру сумочку, разворачиваюсь и, не оборачиваясь, выхожу из палаты.

Бьорн ждет меня в коридоре, сидя на одном из стульев. Увидев, в каком состоянии я вышла от Эрика, он поднимается и заключает меня в объятия.

Мне не хватает воздуха…

Мною овладевает тоска…

Я только что сказала мужчине, которого люблю больше жизни, чтобы он меня отпустил…

Из моих глаз опять градом льются слезы. Бьорн шепчет:

– Успокойся, Джудит.

– Не могу… Не могу…

Он кивает. Старается утихомирить меня. Когда ему это удается, я отчаянно шепчу:

– А его глаза? Ты видел его глаза?

– Да… – обеспокоенно отвечает он и, желая сменить тему, говорит: – Ну а на ноге у него всего лишь трещина. Мне только что это подтвердила одна из медсестер.

Я плачу от бессилия и, всхлипывая, рассказываю:

– Он… он… даже не разрешил себя обнять, не посмотрел даже на меня. Ничего не сказал.

Бьорн ругается, но затем уверяет меня:

– Эрик – не дурак, и он тебя любит.

Я отрицательно машу головой. А если он и вправду меня не любит?

Кажется, Бьорн читает мои мысли. Он обхватывает мое лицо руками и говорит:

– Он тебя любит. Я это знаю. Достаточно лишь увидеть, как он на тебя смотрит, чтобы понять: мой бестолковый друг не может без тебя жить.

– Он – мудак.

Мы оба улыбаемся, и Бьорн добавляет:

– Мудак, который безумно тебя любит. Если бы мне когда-нибудь встретить такую же сумасшедшую, ласковую и смешную девушку, как ты, которая заставит меня чувствовать то же, что чувствует Эрик.

– Бьорн, ты встретишь такую. Встретишь и потом будешь жаловаться на нее, как Эрик жалуется на меня. – Мы опять смеемся, и я тихо говорю: – Спасибо, что помог выяснить все с Лайлой.

Мой добрый друг кивает, и я спрашиваю:

– Где Норберт?

– Он уехал с племянницей. Ему нужно с ней побеседовать.

Я киваю. Бедняга, ему тоже досталось.

Наконец Бьорн крепко меня обнимает и говорит:

– Ну же, пойдем перекусим. Тебе это необходимо.

Я отказываюсь. Мне не хочется есть. Полностью разбитая, шепчу:

– Я хочу вернуться домой.

– Что ты сказала?

– Я хочу вернуться в Германию. Я сказала ему, пусть решает, что он хочет делать с нашими отношениями, и чтобы он мне позвонил. Но он не звонит, видишь?

– Ну что ты такое говоришь? – ворчит Бьорн. – Ты что, спятила? Как это ты уедешь?

Глотаю комок в горле – эмоции, которые так и стремятся наружу, и говорю:

– Бьорн, я сыграла ва-банк. Я сказала ему: «Ты только попроси – или дай мне уйти». Теперь осталось посмотреть, действительно ли он хочет, чтобы я осталась с ним. Но я не хочу на него давить. Хочу, чтобы он подумал и решил, чего именно он хочет.

Мой добрый друг пытается меня переубедить, уговаривает не уезжать и не оставлять Эрика, но я отказываюсь. Я устала, очень устала, мне плохо. Холодность и отказ моего мужа задели меня за самое сердце.

В конце концов Бьорн сдается. Мы садимся в лифт, спускаемся в вестибюль. Когда уже собираемся выйти из больницы, слышим крики и ругань.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что происходит. Сердце замирает. Я немею, видя, как Эрик борется с медсестрами и выкрикивает:

– Джуд… подожди… Джуд!..

Мое сердце бешено колотится. Мы с Бьорном наблюдаем картину: в нескольких метрах от нас стоит Айсмен в своем самом разгневанном виде, одетый в смешную больничную рубашку, выкрикивает трехэтажные маты, пытаясь вырваться из рук двух медсестер, которые похожи на два двустворчатых шкафа.

Мои ноги словно приклеились к полу, я не могу пошевелиться. Бьорн говорит:

– Судя по тому, что я вижу, Эрик решил, чего он хочет.

Вдруг мой сумасшедший любимый замечает, что я смотрю на него, и, вскинув руку, кричит, чтобы я не двигалась с места. Затем он отталкивает от себя медсестер и, волоча загипсованную ногу, идет к нам.

– Любимая, я тебе звонил, – говорит он, показывая мне мобильный телефон. – Я звонил тебе на мобильный, чтобы ты вернулась, но ты оставила его в моей палате.

Мое сердце вырывается из груди.

Опять мой любимый, мой блондин, мой Айсмен доказывает мне свою любовь. Он подходит ко мне, и я слышу:

– Малышка, мне жаль… мне очень жаль.

Я замерла…

Молчу…

Эрик весь напрягся. Он нервничает. Он хочет, чтобы я заговорила, чтобы сказала хоть что-то. Затем продолжает:

– Я – мудак.

– Да, коллега, так оно и есть, – утверждает Бьорн.

Мой парень протягивает руку своему доброму другу, и через мгновение они обнимаются. Эрик говорит:

– Мне жаль, Бьорн. Прости меня.

Взволнованная, вижу, что вместе со мной за ними наблюдает половина больницы.

– Ты прощен, мудак.

Они оба улыбаются.

Когда парни отпускают друг друга, медсестры снова хватают Эрика. Они просят его вернуться в палату. В таком состоянии ему нельзя здесь находиться.

Повисло напряжение.

Весь народ в вестибюле наблюдает за нами. Это невероятно. Эрик, тип ростом почти в два метра в больничной рубашке, которая больше открывает, чем прикрывает, опять вступает в борьбу с медсестрами. Когда он от них отбивается, то пристально смотрит на меня.

Он приковывает ко мне свой потрясающий взгляд и, не обращая внимания на взгляды и уши посторонних, произносит:

– Я люблю тебя. Милая, скажи мне что-нибудь.

Но я молчу, и он, подойдя ко мне еще ближе, продолжает:

– Малышка, я тебя не отпущу. Ты – моя жизнь, женщина, которую я люблю, и мне нужно, чтобы ты меня простила и не оставляла из-за того, что я был таким…

– …мудаком, – заканчиваю я фразу.

Эрик кивает. Его взгляд говорит, как он хочет, чтобы я обняла его. Но, к собственному удивлению, я этого не делаю. Я настолько оцепенела, что не могу даже моргать. Тогда он нажимает на кнопку на моем мобильном, и начинает звучать мелодия вызова на его телефоне. Это песня «Если нам позволят».

– Я пообещал, что буду заботиться о тебе всю свою жизнь, и собираюсь выполнить это обещание.

Очко в пользу Германии!

Мы смотрим друг на друга…

Между нами идет борьба…

Желая обнять его за то, что он только что сделал и сказал, я делаю шаг вперед и говорю:

– Во-первых, я ясно дала тебе понять: для того, чтобы я тебя оставила и захотела жить без тебя, должно произойти что-то очень… очень… очень серьезное. Во-вторых, я до сих пор хочу, чтобы ты заботился обо мне всю жизнь, но чтобы больше никогда не сомневался во мне и Бьорне. И в-третьих, дорогой, зачем ты светишь своей задницей на всю больницу?

Он улыбается, я улыбаюсь, и все вокруг тоже улыбаются.

Когда я бросаюсь в его объятия и чувствую его тепло, то закрываю глаза от счастья, а народ тем временем аплодирует. Бьорн становится позади своего друга и шепчет:

– Коллега, отправляйся в палату и перестань светить своей задницей.

Мои взбудораженные гормоны делают свое дело. Когда грудь Эрика становится мокрой от моих слез, он шепчет, прижимая меня к себе:

– Тсс… Не плачь, любимая. Пожалуйста, не плачь.

Но я так взволнована…

Так счастлива…

И так переживаю за него…

Я смеюсь и плачу, не контролируя себя.

Через пять минут в сопровождении Бьорна и медсестер мы возвращаемся в палату. Эрик сорвал капельницу, и теперь им нужно заново ее поставить. Медсестры делают ему выговор, а он все смотрит на меня и улыбается.

Его интересую только я!

Убедившись, что все хорошо, Бьорн спускается в кафетерий купить чего-нибудь перекусить. Он настаивает, чтобы я поела, и Эрик тут же его поддерживает. Ох и парочка!

Когда мы остаемся в палате одни, Эрик просит меня лечь рядом с ним. Я ложусь на кровать. Он обнимает меня, и я с тревогой спрашиваю:

– Дорогой, как ты?

Эрик двигает шеей и отвечает:

– Бывало и получше, но я поправлюсь.

Меня пугают его глаза. Я постоянно смотрю на них, и он шепчет:

– Успокойся, это пройдет.

– У тебя болела голова?

Он кивает, и мне становится еще тревожнее. Тогда он успокаивает:

– Но все под контролем.

Улыбаясь, он ласково проводит рукой по моему подбородку и добавляет:

– Как ты говоришь, я люблю тебя больше всей жизни.

Впиваюсь в его губы, и он вскрикивает от боли.

– Ай, прости, любимый, прости.

Он улыбается и говорит:

– Это ты меня прости, смугляночка. Это огромная мука, когда я не могу тебя поцеловать.

Он снова обнимает меня. Я отстраняюсь от него и произношу:

– Несмотря на твой кошмарный вид из-за этих свирепых вампирских глаз, ты все равно остаешься для меня самым красивым, самым симпатичным мудаком в мире. – Эрик улыбается, и я добавляю: – А теперь, когда полбольницы видело твою задницу, я понимаю, что я – женщина, которой завидуют больше всех.

Он улыбается, и его улыбка наполняет радостью мою душу. Затем он шепчет:

– Господи, малышка… Прости, что я в тебе засомневался. Я так тебя люблю, что, когда увидел эту чертову запись, меня переклинило, я потерял рассудок.

– Я простила тебя и надеюсь, что ты больше не будешь во мне сомневаться.

– Не буду. Обещаю.

– Кстати, это Аманда меня предупредила. Ты был прав, она меня уважает.

Желая поведать ему то, что я столько дней скрываю от всего мира, смотрю на него и говорю:

– Мне нужно тебе кое-что сказать, но сначала ты должен меня отпустить.

Эрик смотрит на меня, кривится и отвечает:

– Расскажешь чуть позже. Сейчас я хочу тебя обнимать.

Я смеюсь и, прильнув к нему, шепчу:

– Ладно, только когда я тебе расскажу, ты будешь меня упрекать в том, что я не рассказала тебе об этом раньше.