Игорь Матвеев - Ты только живи

— Сколько прошло времени с тех пор? — мягко спросил я.

— Почти три месяца.

«Время работает против нее, — подумал я. — Или, теперь, против нас? С каждой неделей шансов найти Дмитрия — нет, хотя бы выяснить какие-либо подробности, — все меньше. О том, чтобы найти в море утопленника, можно вообще забыть. Разве что… его выбросит волнами на берег, вспухшего и обезображенного до неузнаваемости. Хотя какой там выбросит, раз прошло уже столько времени!»

— Но знаешь, — она взглянула на меня заблестевшими глазами. — Я чувствую, что он жив.

«Чувствую, что он жив, — или не хочу верить в то, что он мертв?» — хотел спросить я, но промолчал.

— Я даже к экстрасенсу ходила.

— К гадалке, что ли? — хмыкнул я.

— К экстрасенсу, — упрямо повторила Инна. — К женщине, которую мне порекомендовал один знакомый. Сначала принесла ей цветное фото Дмитрия. Но она сказала, что лучше черно-белое. Я сделала, как она просила. И она заявила, что он жив. Прямо так и сказала: «От снимка исходит энергия живого человека».

«Ну-ну. Знаем мы всех этих кашпировских, чумаков и юриев лонго вместе взятых», — подумал я, но вместо этого спросил:

— Но как тогда появилась заметка? Или это шутка какого-нибудь типа с извращенным чувством юмора?

Инна не ответила.

— Хорошо, и что же могло с ним случиться, как ты полагаешь?

— Не знаю, Игорь, не знаю, — медленно проговорила она. — Выбросило волнами на берег, потерял память, лежит сейчас в какой-нибудь больнице. Что, так не бывает, что ли?

Нет, не бывает. Это только в Мертвом море вода, вроде бы, сама выталкивает пловца на поверхность. А Эгейское вряд ли так легко отпустит свою жертву.

Но в любом случае все это — со страшными натяжками. Если Дима отправился на остров с этой Софией, почему она не сообщила куда надо об исчезновении своего спутника (если он плавал на лодке один и его «выбросило волнами» в безлюдном месте) или не удостоверила его личность, если это случилось в ее присутствии и он действительно потерял память? А если он был на Самотраки без Софии, почему та не известила Инну о пропаже гостя, не ответила на ее письма?

Но я не стал делиться своим сомнениями с Инной: если человек цепляется за соломинку последней надежды — зачем мешать ему в этом?

— Теперь я поняла: он нужен мне любой — с деньгами или без, — ее голос дрогнул. — Только бы найти его!

Нет, очевидно, Инне — или нам обоим — все же помогали высшие силы, иначе как объяснить, что уже менее чем через месяц после того разговора я имел греческую бизнес-визу?

Хотя я с самого начала хотел обойтись обычной туристской, переубедить Инну я не смог. «Ладно, а если за месяц ты не управишься? — говорила она. — Что тогда? Возвращаться и делать новую визу? Нет, Игорь, надо придумать что-то посолиднее». Она, конечно, была права: сколько времени займет мое расследование, мы не знали.

И вышеупомянутые силы устроили так, что какая-то школьная подруга моей новой знакомой, много лет назад вышедшая замуж за москвича и навсегда обосновавшаяся в Белокаменной, вдруг объявилась в нашем городке: после смерти отца ей надо было срочно решать проблему наследования двухкомнатной «хрущевки».

С ней-то и столкнулась на улице Инна, сразу и не признавшая в шикарно одетой даме своей бывшей одноклассницы, Светланы Данилькевич, ныне носившей фамилию Марголина. Зато та узнала ее. Разговорились. Женщина вместе с мужем работала в крупной российской компании «Интергаз», занимавшейся строительством газа- и нефтепроводов в ближнем и дальнем зарубежье: она — в бухгалтерии, супруг в должности начальника отдела зарубежных проектов. «Вот с этого места поподробней, Светка!» — полушутя-полусерьзно воскликнула Инна, услышав о супруге. Оказалось, что компания в данный момент имела проекты в Алжире, Судане, Индии и Греции. «Позвоню Генке, узнаю, — пообещала она, выслушав просьбу Инны о греческой визе. — «Интергаз» как раз подписал недавно контракт на строительство этой, как ее, компрессорной станции на границе с Албанией и засылает сейчас в Грецию своих спецов». На следующий день она перезвонила Инне: «Рабочую визу на три месяца можно устроить. Обычно такую сделать довольно сложно, но здесь — проект особой, так сказать, значимости. От вас — две справки: об отсутствии судимости и инфекционных заболеваний. Ну и, конечно, две цветные фотографии. Ты уж извини, оплатить визу придется вам: все-таки твой знакомый не работник «Интергаза». Сумму сообщу позже».

Неделя с лишним ушла на подготовку искомых документов. Что ни говори, а приятно все-таки еще раз убедиться в том, что ты чист перед законом и санэпидстанцией! Бумажки, заверенные гербовой печатью, и фотографии мне пришлось лично отвезти в Москву. Многоэтажное здание «Интергаза» на Новопресненской улице я нашел без труда. Чтобы не возиться с оформлением пропуска, муж подруги Инны, толстый лысоватый еврей лет пятидесяти, спустился ко мне прямо в вестибюль. Он забрал у меня документы, паспорт и обещал сделать все по возможности быстро.

— Спасибо, Геннадий Исакович, — поблагодарил я. Оглянувшись на охранника, стоявшего возле турникета, я повернулся к нему спиной и извлек из сумки полиэтиленовый пакет. В пакете лежала высокая подарочная коробка, на которой был изображен лохматый царь Беловежской пущи, зубр. Поверх зубра полукругом шла надпись «Особая Беловежская».

Марголин не стал отказываться, взял пакет, сунул мне свою визитку, проговорив: «Звоните через неделю», и мы распрощались.

Вряд ли стоит упоминать о том, что с момента начала нашего «проекта» по поиску Дмитрия Захаропулоса деньги мне давала Инна. Честно признаюсь, брать их мне было неловко: я видел, что она и так-то далеко не «шикует» — одни расходы на импортные лекарства для матери чего стоили! — а теперь и вовсе сидела в долгах. Но мое финансовое положение было и того хуже. Время от времени я успокаивал себя мыслью, что эти деньги, передаваемые мне Инной, — зарплата или, если хотите, аванс. А вот о том, как ей придется возвращать долги «знакомому бизнесмену», я старался не думать.

Я подождал неделю, тактично набросил еще два дня и позвонил Марголину. «Виза готова, можете забрать паспорт в любое время, — сообщил он. — Кроме выходных, конечно».

Я поблагодарил и тут же перезвонил Инне.

Похоже, она не ожидала, что все получится так быстро. Мне показалось, она даже немного растерялась.

— Значит… значит ты можешь вылететь в любое время? — полувопросительно-полуутвердительно произнесла она.

— Значит, — подтвердил я.

И с этого момента все закрутилось еще быстрее.

За два дня до отъезда я встретил Светлану.

— Привет, Игорь. Что-то ты… — начала она, видимо пораженная моим нездоровым видом, но вовремя спохватилась. — А я все собиралась позвонить тебе.

«Да ну? Как говорится, весьма польщен».

Я вопросительно взглянул на нее.

— Там… у тебя осталась моя куртка, замшевая, помнишь? Еще кое-что по мелочи. Хочу забежать на днях, забрать. Ты когда бываешь дома?

— У тебя же есть ключ.

— Да, но… неудобно как-то.

«Раньше было удобно», — подумал я.

— Так когда можно?

— В любое время, Света. Тем более, что я уезжаю. Так что все будет очень удобно.

— И когда? — поинтересовалась она с облегчением.

— Через два дня.

— В эту, как ее… в Аджакуту?

— Э-э… почти.

Мы постояли еще минуту или две, не зная, что сказать друг другу — пока мне не пришла в голову счастливая мысль с озабоченным видом взглянуть на часы.

— Мне еще надо это… в общем, пора.

— Ну… счастливо тебе съездить, — проговорила Света.

Я впервые увидел Светлану после нашего разрыва. В нашем провинциальном городишке, где большинство жителей ходят одними и теми же улицами, такая встреча рано или поздно должна была произойти.

Странное дело, ничто не шевельнулось у меня внутри, когда я вновь увидел ее — женщину, с которой меня еще совсем недавно связывало так много. Нам не нашлось поговорить о чем-либо, кроме замшевой куртки, а я не испытал ровным счетом ничего — ни досады, ни обиды…

Тут я поймал себя на мысли, что вот уже несколько недель меня не тревожат мои беспокойные ночные воспоминания о ней.

Похоже, моя любовь зарубцевалась, как старый шрам.

«Вот и еще одна неслучайность, — подумал я. — Кто-то там, наверху, устроил эту встречу, чтобы дать мне окончательно понять: того, что я чувствовал когда-то к этой женщине, больше нет».

Прощаться мне, кроме Инны, было не с кем — наоборот, все попрощались со мной: Сева, укативший в Америку, Света, ковавшая себе новое семейное счастье с бывшим сокурсником, даже, наверное, в каком-то смысле Щербак, записавший меня в онкопациенты.

Инна провожала меня на Центральном вокзале. Накрапывал дождь.

— Уезжать в дождь — хорошая примета, — заметила она.

Я не стал возражать, хотя накануне вечером меня, впервые за три недели, опять внезапно посетила тупая боль в желудке — еще и теперь она пульсировала слабым эхом внизу живота. И меня охватил страх — не столько за себя, сколько за то, что я могу не оправдать ее надежд. И еще мне было неприятно оттого, что с самого начала скрыв от Инны свое состояние, я в какой-то мере обманул ее.

Но отступать было поздно.

— «На первый путь первой платформы прибывает скорый поезд номер 22 «Прага — Москва». Нумерация вагонов…»

— Ну вот и все, — произнесла Инна. — У тебя какой вагон?

— Десятый.

— Все, Игорь, давай, — она легко, как тогда, поцеловала меня в щеку. — Долгие проводы — лишние слезы. Успеха тебе. Нам.

Мимо на скорости пронесся десятый вагон. Я, неловко бросив «пока», будто уезжал всего на пару дней, побежал догонять его, держа в одной руке дорожную сумку, в другой билет и лист с ксерокопией паспорта: сам паспорт с визой дожидался меня где-то в кабинете Геннадия Исаковича Марголина.

Вагон оказался полупустым. Я бросил сумку на нижнюю полку купе и подошел к окну. Приникнув щекой к холодному стеклу и скосив глаза, попытался разглядеть фигурку Инны.

Но увидел лишь идущего по перрону милиционера в блестящем от дождя плаще.

Некоторое время я вполглаза наблюдал, как черноволосые стюардессы компании «Олимпик эрвейз» безмолвно демонстрируют правила обращения со спасательными жилетами и кислородными масками. «Если мы грохнемся с такой высоты, не поможет ни то, ни другое», — подумал я.

Самолет сразу ушел за облака, и большую часть пути мне оставалось созерцать лишь серебристое крыло, заметное покачивание которого как раз и наводило на всякие нехорошие мысли.

Чтобы уйти от них, я надел наушники, пощелкал переключателем каналов в подлокотнике и остановился на кратком курсе греческого языка. Бархатный женский голос многократно повторял «калимера», «калиспера», «калинихта», «паракало», «пуйне туалеттес» и тут же переводил фразы на английский. В конце концов, из всего набора мне запомнилась лишь «пуйне туалеттес» и «паракало». Я снял наушники и задумался о своем.

С чего мне начать поиски Дмитрия Захаропулоса, загадочно пропавшего — или погибшего — в районе острова Самотраки? К сожалению, Инна не знала, по какому адресу снимал комнату ее супруг. Визит к хозяину, сдавшему ему жилье, тоже мог бы облегчить поиски. Значит, сначала придется навестить Софию Стефану, проживавшую — адрес я запомнил наизусть — на леофорос Демократиас, 133. Эта встреча должна была многое прояснить. Но — только в том случае, если София дома. То, что она не ответила на письма, факт многозначительный и малоприятный. Если ее нет, можно попробовать поговорить с ее соседями. Однако те могут быть и не в курсе.

Вторая зацепка: вырезка из неизвестной греческой газеты на русском языке, копию которой я вез с собой. Где она выходит и как называется? Кто автор, скрывшийся под расплывчатым определением «Соб. инф.»?

Заметка, в свою очередь, выводила меня на «рыбаков деревни Лаккома», обнаруживших перевернутую лодку. Уж они точно что-то видели и что-то знают. Значит, мне придется посетить Самотраки. Смогу ли я объясниться с «туземцами»?

Тьфу, черт, только тут я сообразил, что со всей этой беготней по Москве в последний день забыл купить русско-греческий разговорник, который мне, несомненно, помог бы в общении с местным населением! Тоже мне, частный сыщик Фил Марлоу! Оставалось надеяться, что мне поможет фото супруга Инны.

Я вез с собой также и фотографию Софии Стефану. Снимок гречанки, распечатанный Инной на простой бумаге, был не очень качественным — в принтере кончался цветной картридж. Тем не менее, даже по этому фото было видно, что внучка очень молода и красива: правильный овал лица, по-детски припухлые щеки, короткая мальчишеская стрижка. Чувственные губы, сложившиеся в чуть ироничную усмешку, — по всей вероятности, юная особа знала себе цену.