— Как скажешь, мамочка, — послушно согласился Ванька.

— Как скажете, Юль Сергевна, — улыбнулась Алёна.

Юлия, явно не рассчитывая на такое смирение, немного опешила.

— Вот и слава богу. Договорились. Господи, — тут она отложила вилку, словно вспомнила что-то архиважное, — надо же Танюше с Лёней позвонить. И девочкам! Сколько там у них время-то в Германии? Денис, скажи! Я совсем ничего не соображаю! Ваня, это все ты!..

Денис Алексеевич рассмеялся.

— Мне кажется, это уже неважно. А вот если ты задержишься с этой новостью, Таня точно тебе никогда этого не простит. Иди звони.

— Пойду позвоню. — Юлия вскочила со стула.

— Во мама в чувствах! — засмеялась Катька. — Ну ты, Ванечка, круто придумал. Дай посмотреть, — притянула к себе его правую ладонь, взглянула на кольцо. — Красота. Но у Алёнки лучше.

— Это и понятно.

Когда Юлия вернулась, она была спокойна. Глаза светились счастьем и торжественным волнением. Ла лице играла открытая довольная улыбка. Она, подойдя сзади, обняла Алёнку и Ваню за плечи.

— Ой, милые мои, как здорово-то… — прошептала благоговейно.

— Мама, где твои хорошие манеры? — посмеялась Катька.

— Какие к черту манеры, когда такое творится.

— Успокоила тебя тётя Таня?

— Да разве с Танечкой поговоришь нормально? Она же сразу плачет. Позже созвонимся. — Юлия отошла от детей и уселась на свое место.

— Все, Алёнка, подписалась ты. Теперь будет у тебя и платье свадебное, и фата десять метров, — ухмыльнулась Катя. — А я рада жутко! Свадьба – это так классно!


_____


На следующий день Алёна поехала к себе на квартиру собирать вещи. Одна.

Шаурин, конечно, возмущался. Привел тысячу доводов, почему ей стоит дождаться его, но Алёна не отступала. Зато отступил Ваня. Она даже не поняла почему, но он вдруг перестал спорить и согласился. Удивительно.

Поехала она после обеда. Написала на зеркале в ванной послание «1. Ваня, я тебя люблю. Алёна Шаурина» и уехала. Думала, что муж будет доставать телефонными звонками, а после работы прикатит за ней, но этого не случилось. Он проявил завидное терпение.

Вернулась домой Шаурина поздно вечером. У подъезда позвонила мужу.

— Ванечка, спустись, пожалуйста, помоги мне, — сказала ласково. Зажала под мышкой медведя, захватила с соседнего сиденья горшок с кактусом и вышла из машины.

Ваня ничего не спрашивал, ничего не говорил, положил трубку и спустился во двор. Его жена стояла у белого мерседеса и была страшно чем-то довольна. Да, лицо ее светилось от счастья.

— Вещи в багажнике, — улыбнулась она и положила ему в руку ключи от машины.

Шаурин открыл багажник. Там стояла только одна сумка.

— И все? — спросил он недоуменно. — Это все, что ты целый день собирала?

— Да, все, — весело сказала Алёнка.

Недоумение Шаурина только увеличилось, когда он вытащил сумку.

— Господи, что у тебя там такое?

Сумка была невероятно тяжелая. И как только Алёна сама ее до машины дотащила…

— Отнеси в кабинет, — скомандовала Алёна, когда они поднялись в квартиру. — Там же книги.

— Хорошо. — Ванька поставил неподъемную сумку у книжного шкафа.

— Я надеюсь, мне будет позволительно как-то покомпактнее расставить твой «декор», чтобы разместить свои книжечки?

— Конечно. Делай все, что пожелаешь нужным. Ты уже у меня и так основательный порядок навела, все кругом переставила. Продолжай в том же духе, как тебе будет удобно, я совершенно не против. И пойдем поедим, я жутко голоден, ждал тебя, — хмуро сказал Ваня.

— И поэтому ты такой злой? — засмеялась Алёна и обняла его за талию.

— Да.

— Или не поэтому?

— Поэтому, — сквозь зубы ответил Шаурин, развернул ее к двери и направил на кухню.

Алёна все пыталась обернуться, все заглядывала ему в глаза, он упрямо толкал ее вперед, а на кухне уселся на высокий стул и уткнулся в телефон. Она обняла его сзади за плечи, прижалась к щеке и спросила:

— Ты злишься?

— Нет.

— Понимаю, — с улыбкой сказала она. — Трудно отпускать самому. Верить молча. Без подстраховки. Отпустить и ждать. Тебе тоже так трудно, я знаю. Легче же стукнуть кулаком по столу и что-то потребовать. Иногда легче заставить.

Ванька молчал. Ничего не говоря, крепко, до боли сжал ее запястье.

Он отпустил ее без подстраховки. Сегодня просто отпустил. Ни штамп в паспорте, ни свидетельство о браке, ни кольцо на пальце не давали никакой гарантии, что она вернется. Только ее чувства, ее воля, ее собственное желание. Да, это невозможно трудно для него — действовать, слепо, молча, безгранично доверяя. Просто ждать. Надеяться. Верить молча. Это невероятно трудно действовать без плана. Не было у него плана на случай «если она не вернется». Но она вернулась. С книгами, мишкой и кактусом…

— Ванечка, я люблю тебя. Очень-очень, сильно-сильно. Я собрала все свои вещи, самое важное, самое нужное. Мишка, книги, кактус. А все остальное я оставила в прошлом. Это все другая жизнь, а моя жизнь здесь, с тобой. Так что тебе придется раскошелится. Я гол как сокол, — она засмеялась. — А теперь давай поцелуемся. Как женатики…


Она писала ему на зеркале: «…Ваня, я люблю тебя. Алёна Шаурина». Нумеруя свои послания, клеила стикеры на холодильник. Складывала исписанные любовными признаниями листки в ящик рабочего стола. Слала СМС-сообщения. Подсовывала записки в карманы пиджака. Писала цветными маркерами, клеила блестки. Рисовала сердечки.

Тысячное признание Алёна написала на большом торте, который испекла сама на годовщину свадьбы. От ресторана она отказалась и ужин не готовила. Вечером они ели только этот торт и пили шампанское.

«Ешь-ешь, Ванечка, наедайся моей любовью», — приговаривала она.

А он ел, пил, иногда целовал ее сладкие губи и, как всегда, отвратительно обаятельно улыбался.

ЭПИЛОГ


Прошло три года.

— Что ты носишься сегодня из комнаты в комнату как заведенная? — Шаурин завязал галстук и взялся за чашку с кофе.

Алёна снова унеслась куда-то и вернулась с журналом. Хлопнула его на стол, ткнула пальцем на разворот страницы.

— Я думаю, что нам пора покупать дом. Вот такой. Примерно. Что-нибудь в стиле скандинавского прованса.

— Чего это? — Ваня поднес чашку к губам.

— Потому что с ребеночком лучше жить в доме. Уютном, светлом, теплом. Чтобы никаких мраморных полов и металлических статуй. Заколебали меня твои собаки, каждый раз как на кухню иду, боюсь, что они меня за задницу укусят.

Муж напряженно застыл, в глазах блеснуло понимание.

— Да-да, — радостно сообщила Алёна, — я беременна, ты скоро станешь папочкой. Не слышу криков радости!

Вместо того чтобы радостно закричать или обнять жену, Шаурин резко выдвинул один из кухонных ящиков и вытащил блистер с противозачаточными таблетками.

— Так я их не пью уже два месяца, — пожала плечами Алёна, отвечая на его потемневший взгляд. — Выколупываю по таблеточке каждый день, чтобы тебя не волновать, и все.

Грудную клетку чуть на разорвало — такой Ваня сделал глубокий вдох.

— А что нельзя было как-то по-другому?

— Тебе напомнить, как мы поженились?

— Не жалуйся, у тебя была охрененная свадьба в замке, с охрененным платьем и фатой в десять метров. Свадьба была просто королевская.

— Ага, — довольно кивнула. — Я помню, как ты потом меня по-королевски отлюбил прямо в этом охрененном платье.

Ванька наконец улыбнулся.

— А как же, это была моя мечта.

— Ну, Ваня-я, — захныкала Алёна, — мне надо было самой забеременеть… — Она вцепилась в лацканы его пиджака и уткнулась лбом в широкую грудь.

— Ага, самой, — повторил Шаурин и усмехнулся. Обнял ее за плечи, прижал к себе теснее. Крепко, как только мог.

— Да, самой… я же знаю, ты скрутишь меня в узел, протащишь по всем врачам, составишь распорядок дня… будешь контролировать что я ем и как я сплю… блин, тебе скажи про ребенка, ты же сексом будешь со мной заниматься по часам и тесты покупать на овуляцию!

Шаурин расхохотался.

— Ну правда же! — воскликнула Алёна и оттолкнулась от него.

— Правда, — согласился он.

Она подняла ладони вверх.

— А теперь все! Я беременна. Это стопроцентно. Делай со мной, что хочешь. Врачи, режим сна и питания… вот все, что хочешь. Хотел – получи.

— Вот только ты так можешь… — снова обнял жену.

— Как?

— Испортить такой момент. Я не знаю, то ли мне злиться, то ли радоваться, то ли плакать, то ли смеяться. Самой, видите ли, ей надо было забеременеть.

— Короче, тебя прет от счастья! А-а! — Она закричала ему в грудь, завизжала. — Шаурин, как мне страшно!

— Класс, — смеясь, пригнулся к ее румяному лицу и крепко поцеловал в губы. — Класс… Серёжка…

— Или Маринка. Девочек я называю.

— Почему Маринка?

— Нравится. Маринка Ивановна Шаурина.


_____


Ваня обогнул радиусную лестницу и остановился посреди гостиной. Светлый ковер усыпан песком и заляпан краской. Так усердно малышня рисовала. Во главе с его драгоценной женой. Ее футболка тоже была далеко не белая.

— Вы еще не собрались?

— Собираемся уже, видишь, косы плетем, — улыбнулась Алёна и снова опустила взгляд на темные пряди волос, зажатые между пальцев.

— Долго плетете. Я уже кофе обпился, пока вас жду.

— Нормально плетем, у нас волос вон сколько, да, Юляша?

— Да, — хихикнула девочка. — А еще платье надо надеть.

— Волосы у нас шикарные, — пробормотала Алёна, забирая следующую прядку. — Как у мамы.

— Ну, — подтвердила Юля, заболтала ногами, потом громко, почти со стоном, вздохнула.

— Юляшка, чего загрустила? — Ваня. — Устала сидеть?

— Не-е, я привыкла.

— Она просто уже соскучилась по маме с папой. Да, красотулька? — Алёна заглянула девочке в лицо, и та улыбнулась.

— Да.

— А что тебе у нас плохо? — спросил Ваня, отпивая кофе.

— Хорошо.

— Оставайся тогда жить с нами.

— Не-е-е, — протянула черноглазая девчушка.

— У-у, какая ты несговорчивая, — усмехнулся Ваня и вдруг, качнувшись от резкого удара, пролил кофе на свой белый свитер. Маленький Серёжка, разогнавшись на ходунках, въехал отцу в ноги.

— Молодец, сынок! — громко похвалила Алёна десятимесячного малыша. — А то, посмотрите на него, на папеньку нашего, ишь, вырядился! Теперь он точно вписывается в нашу чумазую компашку.

— Ты чё, бандюга, мне ж теперь переодеваться.

Юлька захлопала в ладоши, малыш, подражая ей, захлопал тоже. Дети звонко засмеялись.

— Юленька, а ты знаешь, почему тебя так назвали? — спросила Шаурина, скрепляя толстую косу резиночкой.

— Конечно, — уверенно сказала девочка. — Потому что имя не шлюхастое. Папка так сказал.

Ванька подавился, делая последний глоток кофе. Алёна тоже закашлялась, поперхнулась следующим вопросом.

— Сразу видно, чья ты дочь, — пробормотала она. — Батя твой, как всегда…

— А вообще я волнуюсь, — сказала черноглазая малышка. — Мама сказала, что, если папка будет плохо себя вести, она его на острове потеряет.

— Угу, маманя у тебя тоже веселая женщина, выдает по полной…

— Не бойся, Юлька, — уверенно сказал Ваня, поднимая сынишку на руки. Тот все это время что-то балаболил и настойчиво дергал отца за штанину, — твоего папку даже если в космосе потеряешь, он все равно найдется.

— Точно?

— Стопудова.

— Но только, знаешь, Юленька, — начала назидательно Алёна, — то, что тебе папа сказал, ты никому не рассказывай. Ладно? Это же секрет. Знаешь, что такое секрет?

— Конечно. Это то, что нельзя никому рассказывать.

— Правильно. Вот ты и не рассказывай. А если кто спросит, почему тебя Юленькой назвали, ты говори, что в честь тёти Юли.

— К которой мы сейчас поедем?

— Да.

— Ладно, — согласилась малышка. — Тётю Юлю я люблю, она хорошая. И дядю Дениса. И тебя и Ваню. И Катю. Всех. Я вообще всех люблю. Но больше всех Серёгу. Потому что он еще маленький и ничего не понимает.


…Алёна вышла из ванной и забралась в постель. Подобралась поближе к мужу и сыну.

— Ушатался, наш малышок, — прошептала, осторожно касаясь губами светлых волос ребенка. Малыш тихо и сладко вздохнул. — Ушатала его Юлька.