Сама она совершенно не знала, что ей делать. Никогда не видевшая запойных алкоголиков, первое время она наивно уговаривала его не пить, выливала в раковину водку, которую он прятал то в холодильнике, то в шкафу, отнимала у него деньги, но все эти меры не имели за собой никаких последствий — он, в любом случае, находил способы и средства, чтобы купить очередную бутылку и опохмелиться. Глядя на его небритое, потемневшее лицо, Милена пыталась воззвать и к его совести, и к его чувствам, но безрезультатно: бродя по квартире шатающейся тенью, тот без конца просил прощения, обещал «завязать», послушно ложился в кровать, но, чуть проспавшись, снова принимался за старое. В угаре, между «сериями» болезненного алкогольного сна, он без конца твердил ей, что виноват в смерти своего не родившегося ребёнка. Милене казалось, что в его мозгу теперь сидят всего две мысли — мертворожденный ребёнок и алкоголь. Она совершенно измучилась, без конца выслушивая покаянные исповеди Журавлёва и глядя на то, как на её глазах их ещё недавнее счастье тонет на дне очередной бутылки. Ей казалось, что жуткий запах перегара напрочь въелся во все уголки квартиры, которая, несмотря на чистоту, уже не казалась такой уютной. Она уже была готова всё бросить и уйти, куда глаза глядят, но страх, что любивший курить в постели Журавлёв подожжёт и дом, и самого себя, ещё удерживали её рядом с ним. Она с каждым днём всё больше и больше чувствовала усталость, и моральную, и физическую, и совершенно не знала, что говорить Морозову, и Говорову, которые приезжали к ним в последние дни. Ни ругать Женьку, ни защищать его Милена была не в силах, поэтому только молча уходила из комнаты, когда гости пытались завести с ним какие-нибудь разговоры.

Чаша терпения переполнилась после визита его матери. Сидя в кухне, Милена отчётливо слышала разговор Валентины Васильевны с сыном. Видимо, от переживаний, женщина выдала ему всё, что было у неё на душе.


— Что же ты за паразит такой?! — сквозь плач приговаривала мать, — Зачем я тебя тридцать шесть часов рожала да сама чуть Богу душу не отдала, если ты так свою жизнь не ценишь?!

— Мам… перестань… — пьяно промычал Журавлёв, лёжа плашмя на кровати.

— Что — перестань?! Ты хоть раз подумал, как я людям в глаза смотрю?! Кире жизнь испортил, Алёнка без отца растёт… Настю загубил… а сколько девок у тебя было?! Ты погулял да отвалил, а нам с отцом сколько раз краснеть приходилось?! И звонили, и домой приходили, и Генку подкарауливали! С тебя взятки гладки, а мы оправдывайся, почему Женя Дашу или Машу бросил!

— А зачем вы оправдывались?.. — еле шевеля языком, спросил Журавлёв.

— А мы что, совсем без совести?! — мать перешла на крик, — Был бы ты чужой, мы бы не краснели, так ты же сын родной, мы же тебя воспитывали! Да только разве я тебя учила так жить?! Разве я тебя учила водку жрать и таскаться?! Одной жизнь испоганил, другой, третьей… А теперь — нашёл, наконец, своё счастье, да собственными руками и убил! Что, думаешь, Миленка тебя терпеть будет? — в порыве гнева мать рукой показала в сторону кухни, где затаилась Милена, — Уйдёт ведь, уйдёт!.. И я ей ни слова не скажу, потому, что права она будет, права!..

— Знаю, что уйдёт… — снова промычал Женька, — Ленка уйдёт…

— И что, так и будешь ждать, что уйдёт?! Так и будешь пить?!

— Не буду…

— Встань и поклянись мне, как матери, что бросишь пить!

— Мам… ты иди…

— Иди, да?! — мать снова расплакалась, — И это всё, что ты можешь мне сказать?! А как мне идти?! Как мне жить теперь?! Что отцу говорить?! Вся душа за тебя изболелась, сколько лет уже покоя нет, думала, на Насте женишься, буду спать спокойно… Так на ровном месте сам всё перечеркнул! Ну, ладно, не вышло. С Миленкой решили расписаться, я снова обрадовалась, дура старая… Так и тут — снова что-то помешало!.. Когда ты перестанешь нам с отцом кровь-то пить?! Сынок… — она вдруг смягчила тон, — Я прошу тебя… Пожалуйста… Не пей больше! Посмотри, как на дворе-то хорошо! Лето, солнышко… А жизнь-то проходит! Сынок!..

— Мам… ты иди… — снова пьяно повторил Журавлёв, уткнувшись в подушку.

— Знай, — мать снова заговорила с обидой, — если я или отец раньше времени сдохнем, это будет только твой грех!


Не услышав в ответ ни звука, мать в сердцах вышла на кухню.


— Миленочка, прости меня, что накричала тут… — вытирая глаза, Валентина Васильевна глубоко вздохнула, — Так бы и убила своими руками паразита!


Попрощавшись, она ещё раз заглянула в комнату и, горестно покачав головой, покинула квартиру.


— Получил? — скрестив руки на груди, Милена показалась в дверном проёме комнаты, — А ведь она права! Во всём права! А теперь вот я за тебя краснею!

— Все вы правы… — уткнувшись в подушку, Женька говорил глухо, заплетающимся языком, — Один я — сволочь… Лучше бы мне сдохнуть… никого не мучить…

— Ты, наверное, думаешь, что я сейчас начну тебя жалеть?.. Уговаривать?.. — Милена подошла вплотную к дивану, на котором валялся Журавлёв, — Нет, Женя!.. Я не собираюсь тебя ни жалеть, ни уговаривать, ни кидаться в бутылку. Ты — мужчина, и твоя слабость тебя вовсе не украшает.

— Уходишь, да?.. — промычал Журавлёв.

— Да, ты всё правильно понял. Я ухожу, — развернувшись, Милена быстро подошла к шкафу и начала доставать из него свои вещи.


Складывая в сумку одежду, она то и дело бросала взгляды на Журавлёва, но, судя по всему, он снова забылся пьяным сном. Затянув молнию, она вышла на кухню и, присев в изнеможении у стола, расплакалась.

Собственно, идти ей было некуда… Своя квартира была занята жильцами, да она и не решила ещё — оставаться ли ей в этом городе… Журавлёв не давал ей тратить ни копейки «из своих», поэтому почти все деньги, что она заработала у Морозовых, были целы, и позволяли ей на какое-то время взять тайм-аут, чтобы подумать о своей дальнейшей судьбе.


Милена ещё посидела какое-то время, в глубине души чувствуя слабую надежду на то, что Женька сейчас проснётся…

«Проснётся, и — что?.. Снова заведёт песню о Настином ребёнке, а потом попрётся в ближайший магазин за «добавкой» — в смятой футболке… с опухшим лицом?.. Всё будет происходить точно так же, как в последние две недели. Этому ужасу просто нет конца…»


— Наташа, — решительно достав телефон, она набрала знакомый номер, — мне неловко спрашивать… Но, всё же… Если нужно побыть с детьми, то я с радостью, и без оплаты. Мне нужно где-то пожить несколько дней, а кроме вас — негде…


Она ни на минуту не сомневалась в ответе. Наташка с радостью позвала её к себе, тем более, что они с Морозовым собирались на гастроли в ближайшие дни.


— Я бы хотела сказать, что рада твоему возвращению, если бы не знала, почему ты вернулась, — вечером, уютно устроившись вместе с Миленой за кухонным столом, Наташа размешивала ложечкой сахар в чашке с кофе.

— Вот так закончилась моя лав стори… — печально ответила Милена, — И мне даже некого упрекнуть, что всё так вышло. Некого… кроме самой себя…

— Ты ни при чём… — начала было Наташа, но Милена перебила её:

— Как раз я и при чём. Я ведь сознательно пошла на это, понимаешь? Я знала, что он хочет жениться… но я всё равно пошла напролом. Если честно, теперь я совершенно не понимаю себя. Это — не в моём характере… И даже известие о том, что она беременна меня не остановило. Это — мой грех…

— Я так не думаю. Это просто стечение обстоятельств.

— Вся наша жизнь — стечение обстоятельств. Понимаешь, я просто и тупо отомстила…

— Отомстила?! — Наташа непонимающе уставилась на собеседницу, — Кому?!

— Получается — Насте… Отомстила за свою неудавшуюся жизнь.

— Господи, Милена… О чём ты?!

— Ты удивляешься? — Милена чуть улыбнулась уголком губ, — У тебя очень чистая душа, Наташа. Ты даже представить себе не можешь… впрочем, я тоже не могла представить… Понимаешь, когда мы расстались с Женькой, я ждала… Ждала, что он вернётся ещё раз… Но он больше не пришёл. Тогда я вышла замуж — без любви. А это — большой грех, когда без любви. Это я только сейчас поняла. Это всё равно, что спать с чужим человеком… штамп в паспорте ведь не даёт права на взаимность. И ты живёшь с человеком, к которому у тебя нет никаких чувств, а, если и появляется какое-то подобие привязанности, то это — лишь твоя фантазия. Я помню эти семь лет. Дежурные дни и дежурные ночи. Я не виню нисколько своего бывшего мужа, что он, в конце концов, меня бросил. Видеть рядом с собой куклу, а не любящую женщину — такое мало кто выдержит. Но у куклы тоже есть сердце…

— Он одумается… Вот увидишь!

— Женька? Возможно. Но сейчас дело не в нём, а во мне. Я хотела взять реванш за все свои несчастливые годы… И пошла напролом. Моё счастье обернулось слезами для другой женщины… И, что ещё хуже — он так и не выкинул её окончательно из своей души.

— Это из-за ребёнка…

— Не только. Понимаешь, я наблюдала за ним. Он считает себя ответственным за её судьбу. Я знаю, что у него было очень много женщин. Но он о них даже не вспоминает… А вот о ней…

— Милена, это всё из-за ребёнка! — Наташа не оставляла попыток успокоить Милену, — Если бы не ребёнок, Женька бы так не дёргался!

— Нет, — та отчаянно замотала головой, — сначала и я так думала… Но потом поняла… Он, действительно, не может её забыть!

— Он любит тебя.

— Он любит и меня, и её…

— Не думаю…

— К сожалению, это так. Поэтому он всю жизнь будет мучиться. И я буду мучиться рядом с ним.

— Но он никогда не вернётся к Насте…

— Это уже его дело, не моё. Я не могу так жить, понимаешь?.. Я ушла не потому, что он сейчас так пьёт… Я понимаю, что рано или поздно это прекратится. Но он не сможет изменить себя… я не смогу изменить его…

— Вы любите друг друга.

— Да… Но мы слишком долго были врозь. За эти годы произошли непоправимые события… Я думала, что, наконец, встретила своё счастье, о котором даже не мечтала. Но оказалось, что счастье это — уже совсем не то, каким было раньше… и оно вовсе не моё.

— Что ты хочешь теперь делать?

— Пока не знаю. Но одно я знаю точно. К нему я больше не вернусь…

* * *

Журавлёв совершенно потерялся в пространстве и во времени. Тяжёлые, болезненные пробуждения чередовались с порциями не менее тяжёлого алкогольного сна, сопровождаемые различными видениями, и он был не в состоянии понять — где кончался сон и начиналась явь… Как будто издалека являлись лица и голоса — знакомые и незнакомые… Вспоминалась мать с её причитаниями…

Морозов — приходил он действительно, или это тоже была галлюцинация? Кажется, он что-то говорил о временной замене клавишника… впрочем, ему, Женьке, сейчас всё равно…

Говоров… Он тоже, кажется, появлялся… Во сне или наяву?.. «Кончай бухать!..» — его голос почему-то продолжился эхом… как будто кто-то включил ревер на полную катушку…

Почему-то особенно запомнилось лицо Киры… Она что, и вправду заявилась к нему домой?! Кажется, она что-то говорила о его согласии на выезд Алёнки… «Ты — сволочь и скотина!..» — ничего нового от неё он не услышал…

Много… много лиц и голосов… И — неизменная бутылка водки. Он и сам не помнил, где и как он добывал очередную порцию алкоголя, но заветная бутылка то и дело появлялась на журнальном столике. Впрочем, в последние пробуждения бутылка уже стояла на полу, возле дивана…


…Тяжело повернув голову, Женька разлепил глаза и тут же снова сомкнул веки — солнечный свет болезненно отразился от замутнённых зрачков. Привычно пошарив рукой внизу по полу, снова замер в постели. Бутылки под рукой не оказалось, но это обстоятельство его не огорчило — искал выпивку скорее по инерции, уже заранее зная, что выпить не сможет ни капли.

— Ленка!.. — позвав её, он не узнал своего голоса, — Ленка!..

— Чего? — несмотря на то, что женщина отозвалась на имя, это был голос не Милены.

— Ты — кто?.. — он снова кое-как открыл веки.

— Не узнал? — девчонка усмехнулась и, присев рядом, сложила на коленях руки.

— Узнал, — с трудом перевернувшись на спину, он снова закрыл глаза, — А где Ленка?

— Не знаю, — Ленка, его давняя поклонница, пожала плечами, — Ушла, наверное.

— Куда?..

— А я откуда знаю?

— А ты… Давно здесь?.. — Журавлёву с трудом давались слова, казалось, что опухло не только лицо, а и язык.

— Да дня три… Ваши играют без тебя уже третью неделю. Говоров сказал Маре, что ты заболел, и что сейчас живёшь один. Я и приехала.

— А дверь?..

— Была открыта, — девушка встала с дивана и направилась в кухню, — может, хочешь чего?

— Хочу…

— Чего?

— Застрелиться.


Он всё же кое-как поднялся. Ленка помогла добраться до кухни и прикурила сигарету — Журавлёв не мог даже вставить её в рот негнущимися пальцами. Выпив с литр воды, тут же нагнулся над раковиной…