Джил Гаскойн - Ты в моей власти

Розмари проснулась, как обычно, ровно в семь, несмотря на выпитое накануне изрядное количество водки. За пятнадцать минут до того, как включился чайник с таймером – подарок Эллы, возвышавшийся наподобие миниатюрной электростанции на ночном столике, покрытом кружевной салфеткой. Приоткрыв один глаз, Розмари с некоторой робостью разглядывала четкий контур, удивляясь, как ее взбалмошной дочери пришло в голову подарить ей на день рождения такую практичную, хотя и экстравагантную вещь. Возможно, все дело в круглой дате. Пятидесятилетие.

– Ура, – воскликнула Элла, – устроим прием. Это серьезная веха.

– Что за веха? О чем ты? – Розмари терпеть не могла приемов.

– Пятидесятилетие, мам. Пора менять жизнь. Заняться чем-нибудь новым. Встряхнуться. А то ты становишься такой же невыносимой, как бабушка. Позовем пятьдесят близких друзей, у тебя наверняка наберется пятьдесят близких друзей.

– Элла, дорогая, ты шутишь. В пятьдесят лет столько близких друзей не бывает. Я каждое Рождество вычеркиваю из записной книжки по меньшей мере пять имен. И вовсе не потому, что эти люди умерли.

Все же гостей набралось человек двадцать– тридцать, можно сказать, стараниями Эллы.

Розмари уже давно и с успехом вела передачу на телевидении, это сделало ее жизнь после развода легче и значительно удобнее. Разведена, но не одинока – с двадцатипятилетней дочерью-актрисой, по большей части безработной, которая проводила дома довольно много времени, а исчезала, лишь когда ее выманивали очередной роман или очередная работа.

В чайнике вдруг загорелась лампочка, из него понеслись чудовищные звуки, заставившие Розмари сесть в постели, зажав уши руками, пытаясь заглушить звук и в то же время поддержать голову, которая явно в этом нуждалась. В ее годы пить вредно. Чашка чая в постели – вот все, что ей нужно. Давно ей никто не подавал чай в постель, разве что гостиничная прислуга. С мучительного развода прошло уже пятнадцать лет. Пятнадцать лет одиночества, сражений с трудными детьми – и теперь, наконец, успех, уверенность в себе и радость самостоятельной жизни.

Вода закипела, новехонькое устройство успокоилось и затихло. Розмари потянулась налить чаю, с благодарностью подумав о своей умной, заботливой дочери. В чашку полился кипяток. Вчера Розмари, конечно, забыла взять пакетики с заваркой.

– Проклятье…

Придется вставать и тащиться по ступенькам вниз. Даже не пытаясь привести в порядок остатки вчерашней прически, она накинула халатик, сунула ноги в шлепанцы и решительно двинулась на кухню.

Открыв дверь спальни, Розмари обнаружила, что в доме было поразительно тихо. Большой, светлый, милый дом, купленный лет пять назад, когда ее телевизионная передача вдруг стала необыкновенно популярной. Одно из преимуществ известности – с деньгами в кармане можно купить дом, достаточно большой, чтобы спрятаться от ежеминутно узнающих тебя зрителей. Она была влюблена в этот дом в Уимблдоне сильнее, чем в любого мужчину за всю свою жизнь.

Розмари раздвинула шторы на лестничной площадке, впустив раннее утро и неяркий мартовский солнечный свет. Спустилась вниз по широким ступеням, придерживаясь за перила, чувствуя, что после вчерашнего ноги не вполне слушаются ее. Она и не взглянула на видневшиеся сквозь открытые двери остатки вчерашнего празднества. Это ее не касается. Позже придет Пат и все уберет. Когда-то давно работа по дому была средоточием ее жизни. Теперь это время прошло. Она могла позволить себе нанять для этого Пат.

Розмари вошла в кухню. У раковины стоял человек. Силуэт его четко вырисовывался на фоне освещенного только что выглянувшим солнцем окна. Он что-то напевал и мыл посуду под струей воды. На мгновение ее охватил такой страх, что сердце сжалось. Человек обернулся и посмотрел на нее, держа в одной руке голубую мочалку, а в другой – фарфоровую кружку. За его спиной струя продолжала течь в белую керамическую раковину. Первое впечатление всегда самое сильное.

– Привет! – Голос оказался неожиданно мягким для такого огромного человека.

– Простите, – по-дурацки извинилась она за свое вторжение. – Вы, очевидно, один из друзей Эллы и оставались ночевать.

Он шагнул вперед, все еще с кружкой в руке, и она смогла рассмотреть его лучше без яркого ореола, слепившего ее. Карие глаза и печальная улыбка.

– Нас познакомили вчера вечером, – сказала она.

– Бен. Бен Моррисон. – В голосе – печаль, как и в улыбке. – Еще раз – привет.

Он повернулся и закрыл кран. Подошел к столу посреди кухни и поставил кружку. Розмари почувствовала себя маленькой и беззащитной в легком утреннем одеянии. Бен показался ей огромным. Она села и присмотрелась к нему получше. Высокий, смуглый и красивый. Приятно обнаружить такого мужчину в собственной кухне наутро после своего пятидесятилетия. Посмеиваясь над собой, Розмари улыбнулась ему. Бездонные глаза смотрели молодо и насмешливо.

– Хотите чаю? – спросил Бен, глядя на нее с высоты своих шести с лишним футов. – Надеюсь, вы не против, что я здесь похозяйничал? То есть заварил чай.

– Чудесно. Да, конечно. Чаю хочется страшно.

Он повернулся и взял с сушилки другую кружку.

– Мне лучше чашку с блюдцем, – неожиданно для себя сказала Розмари.

Ее решительный тон заставил его вскинуть брови. Он взял чашку с блюдцем и принялся вытирать их.

– Готов поспорить: вы не из тех, кто пьет шампанское из пластикового стакана, верно?

Розмари рассмеялась.

– Ни за что. Только из хрустального бокала.

Улыбаясь, он принялся разливать чай, который, к ее удивлению, заварил в чайнике. Каким-то образом он дал ей ощутить себя опекаемой.

Направляясь к холодильнику, Розмари сказала:

– У меня только обезжиренное молоко, это ничего?

И приподняла пакет, чтобы показать ему, холодный воздух проник под легкую одежду. Она поежилась.

– Я сегодня утром вкуса не ощущаю. Любое сойдет. – Он повернулся к ней. – Где у вас сахар?

– Может быть, хотите «алка-зельтцер»? – Она достала сахарницу и поставила на стол рядом с таким же маленьким молочником, куда уже успела перелить молоко. Красивые фарфоровые вещицы, расписанные цветами.

Бен Моррисон улыбнулся, взглянув на стол.

– Замечательно. – И добавил: – Нет, спасибо, не надо «алка-зельтцер». Мне просто нужна хорошенькая порция танина. – Он уселся за стол. – Выпейте со мной чаю, – попросил он. – Мы можем не разговаривать, если вам по утрам приятнее молчать.

Она села напротив него и налила себе в чай молока. Немного выплеснулось через край. Вытащив бумажный носовой платок из кармана розового халатика, она аккуратно промокнула. Из того же кармана достала упаковку заменителя сахара и бросила таблетку в чашку.

Он смотрел на нее, прихлебывая из кружки, поднимавшийся пар туманил контуры его лица. Часы в холле пробили без четверти восемь.

– Вы нашли «Эрл Грей» и смешали чай, – сказала она. – Получилось чудесно.

Молчание. Она заметила, что он не сводит с нее глаз.

Его рот был слегка приоткрыт, и ей был виден кончик розового языка. Он не отрывал взгляда от ее губ. Чтобы не встречаться с ним глазами, она посмотрела в окно. Какая-то птаха кормилась из пластикового пакета, который Элла пристроила за стеклом. «Не забыть подсыпать корму», – подумала Розмари и мысленно добавила это к списку дел, существовавшему в ее памяти под заголовком: «Суббота. Что нужно сегодня сделать».

Небритый молодой человек, сидевший в ее кухне, казалось, не считал нужным произнести хоть слово, и это сбивало ее с толку и даже слегка раздражало. Она предпочла бы побыть наедине со своим днем и списком необходимых дел. Чтобы нарушить тишину, переменить настроение, она сказала:

– Это самый приятный утренний чай за многие годы.

– Я бы мог находиться здесь каждое утро.

Он смотрел на ее лицо, и предстоящие дела перестали занимать ее мысли. «Боже, ведь он флиртует со мной. Ну и наглец. Да я ему в матери гожусь». Ситуация нашла свое выражение в банальном клише.

Его улыбка стала еще шире, а глаза оставались странно далекими, как будто он неоднократно вел подобные беседы и реплики были хорошо отрепетированы.

– Вы довольны, как прошел день рождения?

Его манера неотрывно смотреть на ее губы приводила ее в замешательство.

– Я как следует подумаю над этим и дам вам знать.

Взгляды карих и серых глаз на мгновение скрестились. Она налила себе еще чаю, от смущения забыв о ситечке, и раздосадованно наблюдала, как всплывают чаинки.

– А, черт.

Слово вырвалось у нее прежде, чем она успела подумать. Он откинул голову назад и рассмеялся. И тут она вспомнила его. И по вчерашнему вечеру, и откуда-то раньше.

– Мне о вас рассказывала Элла или мы виделись раньше? – спросила Розмари.

– Мы с Эллой были любовниками. В течение… я не помню сколько. Не очень долго. Оказалось, что нам лучше быть друзьями. – Он помолчал. – Простите, получилось грубо. У меня с утра мозги за языком не поспевают.

Значит, он не был бесчувственным, у Розмари потеплело на душе. Она понимала, что ему хочется увидеть, не шокирована ли она его откровенностью или, возможно, обилием любовных связей дочери. Но она не была шокирована. И успела привыкнуть к тому, что бывшие любовники дочери время от времени снова появлялись в ее жизни. Элла собирала их – своего рода хобби. Она вела себя так, как если бы верила, что нужно переспать с кем-то – с парнем или с девушкой, чтобы стать затем лучшими друзьями. В этом было что-то по-детски наивное. Рассудительная натура Розмари не позволяла ей вникать в поступки, совершенно чуждые собственной глубоко укоренившейся сдержанности.

А круг друзей Эллы ширился с каждым годом. Время от времени она спала с кем-нибудь из бывших любовников, хотя Розмари подозревала, что их очарование для Эллы давно пропало. Похоже, она считала необходимым поддерживать дружеские отношения таким странным образом, находя прелесть в уютном знакомом сексе, больше радуясь возможности посмеяться вместе, чем порыву страсти. Все это для Розмари было довольно странным, но во всяком случае Элла придерживалась определенного круга, что в наши дни, можно надеяться, гораздо безопаснее, чем откровенное беспутство.

Розмари любила свою дерзкую дочь, принимала ее странные любовные отношения и не лезла в ее дела.

Так, значит, Бен Моррисон был еще одним любовником, превратившимся в друга. Когда и как надолго? Прошлой ночью? У нее мелькнула мысль посмотреть, где он спал, пока Пат еще не убиралась. Он смотрел на Розмари не отрываясь и, казалось, читал ее мысли. Она торопливо спросила:

– Вы ведь недавно с успехом сыграли в фильме, правда?

– Верно. А вы уже видели? – Он вдруг показался ей совсем юным, нетерпеливым, жаждущим произвести на нее впечатление. Внезапная смена настроения поразила ее.

– Нет еще. – Ей не хотелось разочаровывать его. – Но мы беседовали о фильме две недели назад в моей передаче, и я помню восторженные отзывы о вас.

Улыбка осветила лицо Бена. Как и все актеры, которых ей доводилось встречать, он нуждался в похвале не меньше, чем во вкусной еде и сексе. Преимущество было на ее стороне, и она наслаждалась им, чувствуя интуитивно, что вот такие минуты, как эта, нечасты в жизни молодого человека. В ее мозгу неожиданно появилась мысль, словно проникшая сквозь замочную скважину давно запертой двери: «У меня никогда не было романа с актером. Это, должно быть, ад». Утро пока что выглядело довольно странно.

– Хотите тостов? – спросила она. Она чувствовала голод. Чтобы впитался вчерашний алкоголь, необходимо было что-то съесть.

– Замечательная мысль. Давайте я сделаю. – Он резко поднялся, стул с отвратительным звуком отъехал по каменным плиткам.

– Нет, я сама. Я знаю, где что находится.

Розмари улыбнулась и встала, полная решимости не дать ему разнести всю кухню. Он наблюдал за ней в молчании, шумно прихлебывая чай. Толстые ломти хлеба из непросеянной муки лежали в фарфоровой хлебнице, рядом с масленкой и домашним джемом, который она купила вместе с Эллой, когда как-то летним вечером открывала празднество. Розмари отправилась за тарелками, но Бен уже нашел нож и намазывал хлеб прямо на не вытертом со вчерашнего вечера столе. Держа в каждой руке по тарелке, она немного помедлила, затем неловко поставила одну из них перед Беном. Хлебные крошки захрустели под тарелкой.

– Ах, пардон.

Он усмехался, его явно забавляла ее любовь к порядку. Небрежно смахнув крошки на пол, он положил тост на тарелку с серьезностью участника церемонии.

Розмари осталась стоять, чувствуя себя неловко, будто не у себя в кухне. Он ел так же шумно, как и пил чай, сосредоточенно и с видимым удовольствием.

Наверху спустили воду в туалете, и вниз по ступеням к кухонной двери прошлепали босые ноги. Дверь резко распахнулась – так распахивала ее только Элла, – и в тишину кухни ворвалась она сама. Каштановые, растрепанные волосы, такие же серые, как у матери, глаза, чуть припухшие от недосыпа.