Потом я проверила свою мысль, порывшись в аптечке, под которую был отведён ящик в стенном гарнитуре. От Натальи Борисовны осталось немало лекарств, и среди них – арифон, от давления. Но твоей маме он как-то слишком сильно его сбивал, и она не стала его принимать. Я нашла две упаковки по тридцать таблеток, одна – чуть начатая. Цена на коробке была написана шариковой ручкой. Срок годности ещё не вышел.

Ты работала в студии: из-за закрытой двери мягко и глухо слышалась партия ударных, в то время как я изучала инструкцию. Она занимала в коробке больше места, чем сами блистеры с таблетками, и мелким шрифтом там был перечислен дико длинный список побочных эффектов, несочетаемых препаратов, противопоказаний… Жуть. Но я решила попробовать.

Да, это была дурацкая затея, и самолечение – безусловно, зло. Но мне хотелось немного оттянуть проклятый поход к врачу. Ведь если что-то не срастётся с графиками, придётся отпрашиваться, а отгулы нам давали не очень-то охотно. Вот наступит лето, а там, возможно, и отпуск наклюнется. Тогда, может быть, и займусь всей этой ерундой… Я ещё раз глянула в инструкцию: принимать по одной таблетке в сутки, лучше утром. Ну что ж, утром и попробую…

А пока на меня смотрела надпись: «Автор закрыл свою страницу». Автор – это я, только звали меня тогда по-другому. Неужели из-за этого урода моя писанина останется «в столе»? Что-то мне подсказывало, что надо некоторое время переждать, чтоб пыл у этого подонка поостыл, а потом он, возможно, обо мне вообще забудет. Но имя придётся сменить. И, возможно, хотя бы заголовок произведения – не «Белые водоросли», а… Не знаю.

– Птенчик, айда спатки, – раздалась ласковая команда. – Поздно уже.

Я не возражала. Дома, с тобой, мне всегда становилось лучше. Нервозность унималась, страсти утихали, и меня наполняло умиротворение и чувство надёжности, уюта и спокойствия. Твоё благотворное воздействие сказалось и сейчас: когда мы добрались наконец до постели, оздоровительный массаж перешёл в эротический. Виртуоз сладких симфоний блаженства, в этот раз ты играла на мне негромко, щадяще. Засыпая в твоих объятиях, я была во власти абсолютного и безоговорочного счастья.

Хорошая порция крепкого сна оказала на меня своё оздоравливающее действие, и когда мне вместо чашки кофе в постель был подан прибор, мой основательно ублажённый и довольный организм выдал цифры 140/90. Чувствовала я себя великолепно и была полна кипучей энергии, хоть в космос лети, но таблетку арифона для эксперимента всё-таки проглотила. Посмотрим, как я буду чувствовать себя вечером.

За завтраком я заметила шелушение на твоём лице и не замедлила принять меры. Из всех кремов тебе идеально подходил только детский, им-то я тебя и намазала, вызвав у тебя недовольное ворчание. Но я была сегодня будто пружинка, как в свои лучшие времена. Unstoppable. И море по колено, и горы по плечо, а проблемы – вообще по щиколотку. От маньяка я на какое-то время спряталась, залегла на дно, а там – поживём, увидим. Может, и образуется всё.

Контрольная отметка для моего самочувствия – шесть вчера. На этот раз я прошла её значительно лучше, чем вчера: прилечь мне уже не хотелось, хотя усталость поднакопилась, но – в нормальных пределах. Правда, лекарство оказывало мочегонное действие, и в туалет мне пришлось сбегать за день раза три. Но результат оказался неплох: давление по возвращении домой было около 150/90. И я практически нормально себя при нём чувствовала, хотя такие цифры и считаются повышенными. Я решила: до отпуска как-нибудь дотяну, а там посмотрим.

*

«Рядом со мной стоят двое незнакомцев в длинных белых одеждах, с прекрасными, светлыми лицами, гладкими, как у девушек, но фигуры у них мужские – могучие и широкоплечие. У одного прямые белые волосы до плеч, второй – обладатель шапки золотых кудрей. Первый держит длинное копьё, очень древнее, с трухлявым древком и ржавым наконечником, второй – ветхий, потёртый и треснувший круглый щит с потускневшими узорами в центре и красной полосой по краю – впрочем, цвет её с трудом угадывается. Я смотрю с недоумением на этот антиквариат: и этим я должна сражаться? Они, должно быть, смеются надо мной!.. Первый незнакомец улыбается:

– Не смущайся видом этого оружия, Анастасия. С него нужно лишь стряхнуть прах веков, и оно снова заблистает в руке победителя».

Мне решительно не нравится то, что героиня – вроде бы обычная девушка (ну ладно, пусть с небольшим целительским даром), и вдруг оказывается, что ей уготована миссия сразиться с демоном. Хотя, казалось бы, вполне понятная ситуация: автору, простому смертному человеку, лишённому каких-либо сверхъестественных способностей, захотелось воплотить мечту – побыть героем… хотя бы на страницах своего опуса. Увидеть себя не тем, кто он есть на самом деле, а кем-то лучшим… Тем, кем ему не суждено стать в реальной жизни. Типичнейший комплекс, я бы сказала. Комплекс Мэри Сью. И я не открещиваюсь от своих причуд, напротив, безжалостно препарирую их перед читателем, устраивая тут что-то вроде душевного стриптиза. Но вышеозначенная ситуация с главной героиней «Слепых душ» продолжает вызывать во мне смутное недовольство, и я пока не знаю, как с этим быть. Это позже, во второй редакции, я найду решение, как оправдать избранность героини и сделать её не такой вопиюще безосновательной. Решение это, как впоследствии окажется, лежало на поверхности и было уже подготовлено самим текстом – только прочитать между строк и воплотить. Но на саму мысль о нём меня натолкнёт Саша, называя меня ангелом.

« – Костя, я не твоя жена, – улыбаюсь я. – Конечно, мне приятно, что ты беспокоишься, но я взрослый человек… Когда хочу, тогда и возвращаюсь.

– Понятно.

То, как он сказал «понятно», вызывает у меня лёгкую дрожь и холодок по коже. Положив мне на плечи руки, он привлекает меня к себе и тихо, очень серьёзно говорит:

– Насчёт жены… Или ты выходишь за меня замуж, или… Или я вообще ни на ком никогда не женюсь.

От тёплой тяжести его рук на своих плечах я млею и таю, как кусок масла на сковородке. И щекотно, и смешно, и уютно.

– Костя… Если ты дашь обет безбрачия, тебе заодно придётся постричься в монахи. А в монашеской рясе я тебя никак не представляю.

– Так ты выйдешь за меня?

– Костя, мне надо подумать».

Костя – вымышленный персонаж. Строго говоря, нужен он здесь только для того, чтобы у героини родился ребёнок. Мне даже немного совестно перед этим парнем, как перед живым человеком, за такое «использование». Кость, прости, а?..

В старой версии «Слепых душ», текст которой висит в сетевых пиратских библиотеках, у Костика ещё нет мамы-ведьмы, ученицы Якушева, как нет и тридцатой главы. И главная героиня остаётся в личном плане одна, хотя есть намёки на чувства со стороны Дианы. Более определённый конец появится во второй редакции, но между ней и первой в жизни автора пролегла страшная пропасть…

Но всё это будет потом. А сейчас – лето! И мы с тобой едем на озеро, ибо мой отпуск каким-то чудом совпал с твоим. Я прощаюсь с Альбиной, Дианой, Никой, Настей, Костей… Якушеву говорю «брысь!», закрываю файл и иду готовить закуски, чтобы взять с собой на пикник.

Девять утра. Съестное уложено в корзинку и сумку-холодильник, мной приняты все лекарства, палатка – в чехле, вещи – в рюкзаке. Можно отправляться.

Это небольшое озерцо лежит в нескольких километрах от черты города, туда можно доехать на автобусе или маршрутке, но от остановки до самого места надо ещё около часа идти пешком через лес, по просеке. Солнечные зайчики блестят на твоих очках, твои кеды мягко ступают по скользкой прошлогодней хвое. Несмотря на твою самостоятельность в передвижениях, здесь тебе чаще обычного приходится полагаться на меня: это место – не твой привычный, заученный наизусть маршрут от работы до дома.

Сосновая роща – светлая, солнечная, с торжественно вытянувшимися к небу янтарными стволами. А смолистый запах мне хочется законсервировать на зиму… Берег озера – песчаный, причём это не насыпной пляж, а природный. Если читатель знаком с книгой «У сумрака зелёные глаза», он непременно узнает это озеро: впечатления от отдыха на нём позже выльются в приключение Алёны и её друзей – с нападением «лесного чудища».

Именно потому что к озеру надо долго пробираться пешком, это место остаётся довольно диким, и редко кто сюда забредает. Есть в окрестностях города парочка искусственных водоёмов с привозным песком; они расположены более удобно, и летом там бывает яблоку негде упасть – так много желающих отдохнуть, позагорать и поплавать. Но нам с тобой толпа не нужна, и потому мы целый час шагаем под уже начавшим припекать солнцем, пока не выходим к заветной цели.

Солнце ослепительно блестит на воде, сосны тянутся в небо, песок кажется почти белым… Увы, ты не видишь этого, но у тебя есть слух и осязание. Ты прикладываешь ладони к смолистой коре сосны, касаешься её щекой, и твои глаза жмурятся, но не от солнца – от удовольствия. Я встаю по другую сторону ствола и тоже кладу на него руки, закрыв глаза: хочу почувствовать это место так, как чувствуешь его ты. Солнце греет кожу, смола источает горьковато-свежий аромат, липнет к ладоням, а ветер гладит и ворошит волосы…

Мы слушаем лес. Ты бродишь от дерева к дереву, касаясь стволов руками, каждым сантиметром своего тела улавливая какие-то вибрации, которые находятся за пределами моего восприятия. Сняв бейсболку с круглой, остриженной на лето под машинку головы, ты замираешь с поднятым к небу лицом, и твои веки подрагивают. Ты живёшь в стихии звуков, они – твоя реальность и твоя картина мира.

Тихий шорох шагов ветра. Плеск жидкого солнца. Разговор неба с песком, бегство в папоротники, прятки с облаками, заплыв наперегонки с летом, сосновая тайна… Образы рождаются, просятся в стихи, но у меня нет с собой блокнота и ручки. Пусть они сразу летят из моего сердца в летнее небо – отпускаю их незарифмованными на свободу с радостью, как птиц из клетки.

Мы вместе входим в воду, держась за руки. Твоё суховато-стройное тело рассекает волну, рука лебединой головкой на гибкой шее устремляется вперёд. Я изображаю крокодила и «охочусь» на тебя, но «добыча» побеждает «хищника» поцелуем взасос. Водоросли жутковато щекочут кожу, скользкие, как пальцы водяной нежити, и у меня вырывается визг.

– Что?! Что такое? – Твоя круглая голова с мокрым ёжиком волос возвышается над водой, а отражение, дробясь, колышется на волнистой ряби.

– Бррр, тут водоросли, – передёргивает меня. – Склизкие…

– Они что, кусаются? – усмехаешься ты.

– Щекочут…

– А если я тебя пощекочу?

Когда ты, обхватив руками колени, сидишь на покрывале, разостланном на песке, мне хочется тебя нарисовать. Я буквально вижу эту картину – до последнего мазка, до мельчайшего зёрнышка фактуры. Изящные, спокойные линии твоих голеней, выступающие под кожей жилки на тыльной стороне ступней, дуга спины, блеск капель на коже ссутуленных плеч, трогательная острота коленок, озорная рыжинка в русом ёжике на твоей макушке… Всё это просится на полотно, но из рисовальных принадлежностей у меня с собой только воображение. И слова.

Я мажу тебя солнцезащитным кремом, наслаждаясь каждым изгибом твоего тела, каждой выпуклостью выпирающей косточки. Ты поджарая и стройная, твоё тело – нервное, как и твои пальцы. Есть в нём какая-то напряжённая готовность к прыжку, и когда мышцы пружинисто движутся под твоей кожей, мне кажется, что ты сейчас вскочишь и побежишь по волнам, едва касаясь пальцами ног поверхности воды. Я – более округлая и мягкая, и ты любишь уютно устраиваться, как бы укутавшись мной. В вырезе твоих ноздрей – упорство, страсть, улавливание запахов. В линии губ – спокойствие, твёрдость, а в ямочке, разделяющей нижнюю губу на две половинки – едва уловимая чувственность, хорошо спрятанная под маской сдержанности. Разлёт твоих бровей – крылья птицы, вольно владеющей небом, а глаза… Незрячие солнца.

Вот так я рисую тебя словами.

После плавания ты проголодалась, и мы идём в тенёк перекусить. Ты жуёшь сэндвич с куриным мясом, а я глажу твой затылок.

– Ясик-пушистик.

В сумке-холодильнике для тебя припасено пиво, для меня – морс. На свежем воздухе всё кажется вкуснее, даже ещё лучше, чем на даче. Там пространство ограничено забором, а здесь – простор и приволье. Запах воды, сосен, разогретой кожи, пива, морса… Хлеба, который я сама пеку по выходным в хлебопечке. Он вкуснее магазинного, ароматнее и сытнее. Это – настоящий хлеб.

Потом у нас над головами звучит песня сосновых крон. Ветки влюблённо сплетаются, как наши руки, щекочут друг друга и ласкают. Земляника ещё зелёная, но аромат уже непередаваемый – крепкий, лесной, дурманный. Твои пальцы вплетают в песню леса звон гитарных струн, и мне хочется плакать – просто так, оттого что мы живы и нам хорошо, оттого что ты – моя, а я – твоя.

Мой нос шмыгает. Звон струн смолкает.

– Лёнь… Ты чего, маленький?