– Ну хорошо, раз так, – сказала Колобок. – Но если вам будет мешать, толкните меня в бок, не стесняйтесь.

Но оказалось, что выражение «немного храпит» было слишком слабым в отношении звуков, издаваемых Колобком во сне. Она храпела не просто так, а артистично, с оперными интонациями, так что храп её предшественницы, Богомолки, казался тихим сопением. В шоке была не только я, но и Мудра с Петелькой.

– Как же мы спать-то будем? – послышался Петелькин шёпот.

– Да, у этой храп даже помощнее, чем у Никитичны, – заметила Мудра.

– Никитична по сравнению с ней – просто тихоня, – согласилась Петелька.

Некоторое время мы восхищённо слушали, поражаясь, как такая с виду небольшая и безобидная бабулька могла обладать таким поистине громовым шаляпинским басом. От её храпа дрожали стёкла, и я искренне опасалась того, что они могли треснуть. Было ясно, что под такое музыкальное сопровождение заснуть нам не удастся, и Петелька предприняла попытку как-то прекратить шумы. С тяжким кряхтением она села в постели, долго шарила своими сушёными старушечьими ногами по полу в поисках тапочек, подкралась на цыпочках к Колобку и деликатно постучала по её плечу пальцем.

– Ээ, извините…

Ответом был оглушительный взрыв храпа:

– Грррррхррррргхгхг!.. («Достиг я высшей власти. Шестой уж год я царствую спокойно…»*)

– Да вы посильнее, – посоветовала Мудра. – Нечего деликатничать.

Петелька аккуратно потрясла Колобка за плечо, и та проснулась.

– Храплю, да? – пробормотала она сонно. – Сейчас…

И она перевернулась на бок. Петелька вернулась к своей койке, долго взгромождалась на неё, кряхтя и охая так, будто от усилий вот-вот рассыплется на части, потом наконец улеглась и затихла. Настала сладостная тишина, и мы, наслаждаясь ею, уже успокоились, но, как выяснилось, слишком рано. Через пять минут с кровати Колобка послышалась новая ария.

– Ну вот, – пробурчала Мудра. – Опять эта музыка. Она и на боку храпит не хило.

Мы полежали несколько минут, не решаясь опять разбудить Колобка. Наконец Петелька сказала:

– Нет, это невыносимо… Невозможно спать. Попробуйте вы.

Во второй раз перевернуться на другой бок Колобка просила Мудра. Колобок перевернулась, и на несколько минут стало тихо. Мы попытались как можно скорее уснуть, но нам это не удалось. И на другом боку Колобок так же потрясала наши уши децибелами. Через пятнадцать адских минут настала моя очередь, и я попросила Колобка перевернуться, но особого эффекта мы не дождались: наша новая соседка была неисправимая храпунья.

– Что же делать? – спросила Петелька. – Она во всех положениях храпит!

– Турбина самолёта и та тише, – проворчала Мудра.

Исчерпав все средства, мы лежали в отчаянии. Но оказалось, что не только нам мешал громовой храп: в двух соседних палатах, справа и слева от нашей, тоже не спали. В нашу дверь осторожно постучались, и вкрадчивый женский голос спросил:

– Извините, а можно храпеть как-нибудь потише? Невозможно спать.

– Мы сами маемся, – ответила Петелька. – Мы уж просили её перевернуться, уж по-всякому… Ничего не помогает, всё равно храпит.

– Хрррэээээхррхррхррр! – подтвердила Колобок. («Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…»)

– Вот, слышите? – развела руками Мудра.

– Прекрасно слышу даже через стенку, – ответила женщина из другой палаты. – И не я одна. Может, вы её ещё раз попросите?

– Да уж просили – не помогает, – вздохнула Петелька. – А по сто раз за ночь будить человека как-то неловко.

– Но это же ужас, – сказала женщина. – Мы же всю ночь не уснём.

«Коня! Коня! Корону за коня!» – восклицал король Ричард III в одноимённой пьесе Шекспира, а я была готова вскричать: «Полцарства за беруши!» После двухчасовых мучений Петелька пошла жаловаться дежурной сестре. Та пришла, послушала рулады Колобка и развела руками:

– Ничем помочь не могу, свободных мест нет. Терпите как-нибудь.

– Вы тогда выдали бы нам затычки для ушей, что ли, – попросила Мудра.

– У нас их нет, – ответила сестра. – Да если бы и были, то вряд ли существенно помогли бы.

– И ничего-то у вас нет! – проворчала Петелька. – Как всегда… Ну, тогда сделайте нам хоть дополнительный укол, чтобы уснуть.

– Не положено: будет передозировка, – отрезала сестра.

Таким образом, мы были обречены слушать эту «оперу». Мудра посоветовала нам попробовать абстрагироваться, но сделать это оказалось очень непросто. Уснуть нам удалось только под утро: Колобок проснулась очень рано, в четыре часа, и до подъёма в полседьмого просто лежала. Эти два с половиной часа тишины промелькнули, как одна минута.

– Просыпаемся, бабули, просыпаемся, – послышался голос с потолка.

Вот так, весело и непринуждённо, я тоже была записана в категорию бабушек. Это пришла медсестра – измерять нам давление и температуру. Колобок, проспавшая всю ночь преотлично, выглядела бодро, а мы были как сонные мухи. У Петельки давление поднялось до двухсот, и она жаловалась на боли в сердце.

– Сейчас сделаем укольчик, – сказала медсестра.

Колобок достала своё вязание и принялась нанизывать петлю за петлёй.

– Я вам не очень мешала храпом? – спросила она.

– Немножко, – сказала Петелька.

Скромность её оценки вызвала у Мудры протест, который она оказалась не в силах сдержать. Разом потеряв всё своё буддийское спокойствие и интеллигентность, она хмыкнула:

– Ну ни х*ра себе «немножко»! Из окон чуть стёкла не повылетали, едрён-батон!

После укола Петелька уснула, даже не дождавшись завтрака. Я съела свою кашу и творог, выпила кефир и сжевала одно яблоко. Чувствовала я себя скверно.

В тихий час Колобок опять задала храповицкого, но Мудра с Петелькой спали как убитые, усыплённые уколом и утомлённые почти бессонной ночью. А на следующую ночь повторилась та же история: окно дрожало от храпа Колобка, а Мудра с Петелькой, зная, что просить её перевернуться бесполезно, только вздыхали и кряхтели. Утром Петелька поковыляла жаловаться лечащему врачу: по её мнению, в больнице должны были существовать палаты для храпящих и не храпящих. Сходить-то она сходила, только ничего не выходила: врач не хотел дискриминировать пациентов, страдающих храпом. Петелька доказывала, что страдающими в данном случае были не сами храпуны, а их несчастные соседи. В итоге врач пообещал страдалицам по таблетке снотворного перед отбоем, дабы облегчить их муки.

Когда вы с Александрой пришли снова, я дала понять, что хочу поговорить в коридоре.

– А тебе можно вставать? – озабоченно спросила твоя сестра. В её взгляде было столько тревоги и нежности, что я от смущения не знала, куда деть глаза.

Вставать мне было, конечно, разрешено. И до безумия хотелось найти здесь какое-нибудь укромное местечко, чтобы без помех поцеловать тебя в губы, по которым я соскучилась до какого-то неистового, нервно-болезненного спазма внутри, но увы, с уединением здесь дела обстояли плохо. Разве что только где-нибудь в скверике вокруг больницы народу было поменьше, но… Третий этаж. Спуск-подъём по лестнице для меня был всё равно что упражнения на брусьях, и гулять без риска падения замертво я могла пока только по коридору.

– Слушайте, не могли бы вы купить и принести три пары берушей? – попросила я. – Желательно многоразовых.

Александра с тонкой улыбкой угадала:

– Что, соседки храпят?

– Зришь в корень, – усмехнулась я. – Только не соседки, а соседка. На редкость храпучая бабулька. Просто ужас. В храпе она прямо Шаляпин… Бас-баритон. В общем, одну пару – мне, две – для моих однопалатниц. Жалко мне их: не высыпаются ведь, потом плохо себя чувствуют. Не лечение получается, а мучение.

– Не проблема, – сказала Александра. – Но сначала попробую прозондировать почву насчёт отдельной палаты для тебя. Если не выйдет… Ну, придётся тогда покупать беруши. – Александра вздохнула, хмуря красивые брови. – Вот ведь угораздило тебя сюда попасть… Выздоравливай скорее, чижик.

И твоя сестра сердечно и крепко меня поцеловала – в щёку.

– Может, тебе ещё что-нибудь принести? – спросила ты. – Книжку?

– Лучше положите мне побольше денег на мобильный, – попросила я. – А чтиво себе я и в Интернете найду.

Пока Александра ходила разговаривать с больничной администрацией, мы с тобой стояли у окна, за которым бушевала весна. В больничном скверике цвела сирень и черёмуха, а яблони будто покрылись белой ароматной пеной. Запах я чувствовала даже здесь, сунув нос в приоткрытую створку окна.

– Интересно, там, на даче, ландыши зацвели? – вслух подумала я. – Должны бы, если всё уже цветёт. Так хочу ландышей…

– Я нарву для тебя, – сказала ты с улыбкой, больше слышавшейся в тоне, чем видимой на лице.

Дача… В этому году мы хозяйничали там без твоей мамы. Сад требовал много усилий и времени, но нынче дела у нас с этим обстояли неважно. Грядок решили много не делать: во-первых, Александра могла помогать только по воскресеньям, а во-вторых, я не очень хорошо себя чувствовала этой весной. Ввиду этого садовые работы у нас на сей раз велись по минимальной, урезанной программе. Я посадила только всё самое основное. Огурцы зеленели под плёночным укрытием, помидоры – в теплице… Морковка, петрушка и укроп были посеяны в зиму и сейчас уже взошли. Но ведь всё это нужно было поливать! А я – в больнице.

– Уть, а как там у нас в саду? Кто поливает-то? – с болью в душе спросила я. – Засохнет ведь всё. Если дождей нет, надо хотя бы пару раз в неделю…

Твои пальцы скользнули по моей руке от локтя до кисти. Скупое обозначение нежности, единственно возможное в этих условиях, будь они неладны…

– Не переживай, птенчик, не думай и не беспокойся ни о чём, тебе это нельзя. Мы с Сашей всё делаем. Саша в воскресенье, ну и я на неделе пару раз забегаю. Так что в целом даже три раза получается.

– Как же ты?..

Я осеклась на половине вопроса. Глупо было спрашивать, как ты вслепую там управляешься. Ты там с детства всё знала на ощупь, каждую пядь земли и каждый сантиметр дома.

– Да вот так, – улыбнулась ты. – Не беспокойся, Лёнь. Принесу тебе ландышей.

Между тем вернулась Александра – с неутешительными новостями.

– Нет мест… Я уж и деньги предлагала, но они, как попугаи, заладили одну песню: «Нету местов». – Твоя сестра стёрла невесёлую усмешку с лица и улыбнулась мне – тепло, с обычной своей грустноватой лаской во взгляде, притаившейся в морщинках у глаз. – Придётся тебе, Лёнечка, потерпеть.

– Да шут с ней, с палатой, – сказала я. – Нам бы беруши – и как-нибудь перебьёмся.

– Так, ладно… – Александра подобралась, принимая деловитый вид. – Сейчас съезжу в аптеку за этими затычками. Я быстро. Ясь, ты тут побудь.

Окно, у которого мы с тобой стояли, выходило на боковую сторону скверика, улица оттуда была не видна, но шум доносился. Где-то в нём утонул звук отъехавшей машины Александры – не разобрать, не выделить. Вроде бы, никто не смотрел на нас… Я взяла тебя за руку, и она ответила мне, крепко, по-родному сжав мою. Мне до слёз захотелось домой. Опостылевшая палата, надоевшие бабки… Куриный суп с тремя бледными вермишелинами на всю тарелку. А за окном – весенний ветер, волнующаяся сирень, яблоневое море.

Беруши были куплены и доставлены в кратчайшие сроки: через двадцать минут Александра вернулась и протянула мне целый пакет. А там – влажные салфетки, прокладки, лосьон, ватные диски… Несколько пачек орешков и книжка с анекдотами. Ну, и пресловутые затычки для ушей.

Мои соседки были очень рады этому полезному приспособлению и решили опробовать его ближайшей ночью. Что же из этого вышло?

Автор сих строк, заблаговременно вставив беруши куда следует, отвернулась к стенке и бороздила просторы Интернета на утлом челноке мобильного телефона. Это было маленькое окошко в кибер-мир, но что поделать – другим автор сейчас не располагала. Почувствовав отяжеление век, автор спрятала телефон в застёгивающийся на пуговку карман пижамы и незаметно, мягко соскользнула в сон…

Сначала спалось автору вполне благополучно, но потом вдруг приснилась пилорама. Причём какая-то неисправная, хрипящая, дребезжащая низким звуком и зажёвывающая доски. Открыв глаза и очутившись в ночном сумраке палаты, автор вынула из одного уха затычку, чтобы понять, что вокруг происходит.

Палату наполнял оглушительный храп, но на сей раз Колобок была ни при чём. Звук раздавался с кроватей Мудры и Петельки, у которых под действием снотворного расслабились все мышцы, в том числе во рту и носоглотке. Причём если Колобок была Шаляпиным, то эти бабули претендовали на имена Хосе Каррераса и Пласидо Доминго, так как храпели тенорами. («Core, core ‘ngrato, t’aje pigliato ‘a vita mia…»**) Что касалось баса, то его обладательница этой ночью оказалась в нашей шкуре – ворочалась и кряхтела, слушая неподражаемое бельканто: видимо, ей не удалось вовремя заснуть, а теперь, судя по всему, было уже и не суждено. А что же автор? Автор уткнулась лицом в подушку и затряслась – от смеха.