Симона Вилар - Тяжесть венца

Анна утвердительно кивнула, и он помог ей подняться в седло.

Они медленно ехали через болота. Кони осторожно ставили копыта на осклизлые кочки, шлепали по мелководью у корней. Мираж закидывал голову и тихо ржал, но Анна сдерживала его поводьями, ласково приговаривая. Конь фыркал и, подчиняясь ей, шел за жеребцом Глостера. Пахло тиной и камышами.

Ричард обдумывал положение. Он слышал, что Анна едет шаг в шаг за ним, опасаясь отстать хоть на пядь, и, лишь когда они вступили на более твердую дорогу, поравнялась с его конем.

– Ричард…

– Я к вашим услугам.

– Ричард, я не хочу, чтобы вы сердились на меня. Я хочу, чтобы мы остались друзьями.

– Друзьями вы можете оставаться с лордом Стэнли. Чего желаю я – вы знаете.

Анна промолчала. Ричард выдержал паузу и заговорил:

– Пожалуй, мы могли бы быть и друзьями. Но в браке. Видимо, вы полагаете, что я рано или поздно откажусь от своей мысли. Но я терпелив. Я буду ждать, как ждал все эти годы. Мы с вами родственные натуры, миледи: оба горды и упрямы, оба презираем условности и в конце концов добиваемся своего. Мы отлично поладили бы. Мне нужна именно такая жена, как вы. Гордая и прекрасная, настоящая герцогиня. Вы не хотите, чтобы я говорил с вами о любви? Извольте. Я буду говорить о нашем союзе как о той же сделке. Я предлагаю вам дружбу, имя, уважение и защиту. Увы, этот мир жесток, и Господь установил так, что женщина всегда нуждается в покровительстве. Теперь, когда вы стали первой невестой Англии, вас, разумеется, не оставят в покое. Никто не поймет вашей скорби и верности. Вы можете стать lapis offensionis[33] для нашей знати, и тогда сам король решит распорядиться вашей судьбой по-своему. Боюсь, вам придется подчиниться. Даже моя дружба не сможет оградить вас от этого, ибо после того как вы отказались стать моей невестой, я не смогу вновь защитить ваши права. Если же вы вступите со мной в брак, я сделаю все, чтобы этот союз не стал для вас обременительным. Я не ставлю никаких условий. Пускай не будет ответного чувства – я не стану вас ревновать к тому, кто умер. Более того, я позволю вам чтить память о нем, как и раньше. Вы говорите, что новый брак окажется изменой по отношению к Филипу Майсгрейву… Это даже смешно. Филип Майсгрейв будет там, где будете вы. Стоит только подумать о нем, как его образ воскреснет в вашем сердце. Независимо от того, замужем вы или нет.

Впереди показались крыши хижин болотных жителей и осыпающиеся стены древней часовни. Ричард повернулся к Анне.

– И еще. Маленькая Кэтрин. Я не знаю, как сложится ваша судьба, кузина, но знайте, что я всем сердцем полюбил эту девочку. Да и она, видит Бог, привязалась ко мне. Я мог бы стать ей отцом и вознести ее так высоко, как только возможно в этой стране. У Кэтрин снова была бы семья. И она стала бы истинной принцессой. Ей ведь так этого хочется, – добавил он полушутливо.

Крохотные хижины на сваях с полусгнившими тростниковыми крышами стояли у самого края трясины. Близ часовни были привязаны два мула, вокруг которых хлопотали монахи в светлых цистерианских рясах. Они с удивлением посмотрели на выезжающих из болот перепачканных тиной всадников. Потом, видимо узнав герцога, засуетились, но Ричард лишь пришпорил коня.

Анна почти не заметила селения, которое скоро осталось позади. Только резанул слух визгливый женский голос, подзывавший ребенка.

Дальше дорога стала лучше. Они ехали по холмистой равнине с многочисленными озерцами. Тут и там светлели, словно голая кость, известняковые отложения. Вскоре начался подъем, под копытами коней загремели камни. Впереди лежала возвышенность, поросшая колючками и желтым утесником. Всадники миновали небольшое овечье стадо, и овчарки с неистовым лаем кинулись им вслед. Мираж снова захрапел, но, повинуясь шпорам и удилам, ускорил бег, обгоняя коня Ричарда.

Наконец собаки отстали. Потянулись заросли куманики и боярышника, среди которых изредка вздымались известняковые утесы. Почва под ногами стала неровной. Анна придержала коня, и Ричард нагнал ее.

Анна оглянулась. Ей казалось, что душа ее, крохотная и замерзшая, падает в какую-то бездну, все ниже и ниже, и нет конца этому смертельному полету. Но лицо ее при этом оставалось спокойным.

– Вы не должны торопить меня с ответом, милорд Глостер. Мне необходимо все обдумать.

Ричард отвел взгляд, опасаясь, что она заметит торжество на его лице. Ведь если она поколебалась там, где стояла так твердо, значит, он почти сломил ее. Возможно, и стоило поднажать чуть сильнее именно сейчас, но он опасался все испортить. И все же не смог удержаться:

– Воля ваша, Анна. Однако, каково бы ни было ваше решение, знайте: если когда-либо вам понадобится друг и заступник, который ради вас пронес бы голыми руками раскаленное железо через всю Англию… Он перед вами.

И, пришпорив коня, он рысью проскакал мимо Анны, глаза которой были полны отчаяния.

До самого монастыря они больше не обменялись ни единым словом.

Когда Анна вернулась в монастырь, колокол уже звонил к вечерне.

Анна оставила Ричарда возле странноприимного дома и прошла во внутренний клуатр[34] Сент-Мартина. Монахини парами шли мимо нее, направляясь в церковь. Они перебирали четки и негромко напевали: «Приди, Создатель…» Из-под опущенных покрывал Анна ловила направленные на нее удивленные взгляды. Ей стало не по себе: вся в бархате, перепачканная тиной, с забрызганным шлейфом и изорванной вуалью, она представляла поистине странное зрелище. Поэтому она поторопилась отступить в сторону, укрывшись под сенью галереи.

Когда монахини скрылись, Анна увидела скользящую по двору тень сестры Геновевы. Старушка шла, опустив голову и спрятав руки в рукава монашеского платья. Она ахнула, едва не натолкнувшись на Анну.

– Анна, дитя мое, вы не в церкви?

– Нет. Я только что приехала.

Казалось, монахиня только сейчас заметила, в каком виде молодая женщина. Некоторое время она почти с детским любопытством разглядывала ее, потом, словно опомнившись, воскликнула:

– Боже правый! Ступайте скорее на кухню! Вы, верно, голодны, да и обсушиться у огня вам не помешало бы.

Кухня была владением сестры Геновевы. Плетеные корзины с овощами, медные котлы, запах хранящихся в соседней кладовой провизии и сухих трав. В печи под пеплом слабо тлел потайной мох[35], который монахиня быстро раздула и наложила сверху сухого торфа и смолистых шишек, сразу же с треском разгоревшихся. Она дала Анне тарелку каши и кружку подогретого пива, а сама, пользуясь отсутствием настоятельницы, принялась болтать о том, как только что побывала в долине, собирая пожертвования.

Анна почти не слушала ее, с жадностью поглощая еду. После долгой верховой прогулки и пережитых волнений аппетит у нее был волчий. От ее шлейфа валил пар, однако вскоре он просох, и Анна согрелась. Но начали ныть мышцы ног, бедер и спины. Она давно отвыкла от таких упражнений, как верховая езда, и теперь физическая нагрузка давала о себе знать.

– Сестра Геновева, а где моя дочь?

Монахиня заулыбалась:

– О, Кэтрин убежала в селение. Она такая нарядная в новом бархатном плаще, что ей не терпелось похвастать своей обновкой перед местной детворой. Но не волнуйтесь, она с Пендрагоном, к тому же в деревне люди его светлости, а им известно, как печется герцог о нашей маленькой леди. Так что девочка под надежной защитой.

Защита! Анна прикрыла глаза. Это именно то, что ей так необходимо для возвращения в мир. О, она помнит время, когда была совершенно одна, а все, кому она когда-то верила, отвернулись от нее. Ей знакомо это ужасающее чувство беззащитности перед неизвестностью и бедами. Наверное, именно с той поры она так страшится грядущего. Создана ли женщина для того, чтобы изо дня в день противостоять миру, в котором правят мужчины? Анна невольно вспомнила свою неукротимую свекровь – Маргариту Анжуйскую, сгоревшую в пламене упорной борьбы.

«Вам нужен защитник, Анна», – сказал сегодня герцог Глостер. Положа руку на сердце, надо признать, что она уже давно находится под его защитой. Теперь же он потребовал плату за это. И хотя Ричард дал ей возможность выбирать, он вполне определенно намекнул, каким должен быть выбор.

Анна очнулась, увидев стоящую перед ней сестру Геновеву. Та держала в руках дымящуюся кружку.

– Я говорю, не выпьете ли подогретого настоя? У вас утомленный вид.

Анна поблагодарила, но отказалась. Покончив с ужином, она направилась к выходу, но у порога оглянулась. Добрая старушка мыла в чане посуду, напевая псалом. Глядя на ее кроткое лицо, на уютную кухню под старыми сводами, на теплые блики огня, пляшущие на развешанных по стенам сковородах и блюдах, Анна вдруг почувствовала, что ей будет недоставать размеренной монастырской жизни.

«Именно здесь, – подумала она. – Здесь мне следовало схорониться от мира и его тревог. Тут я в безопасности».

Но тотчас вспомнила о жителях Литтондейла – о женщинах, которые старели, не успев расцвести, об их нечесаных, немытых детях в лохмотьях, и мысленно сравнила их с мечтательной, влюбленной в Тристана Кэтрин.

«Нет! Ради дочери я обязана вернуться в мир».

Она вышла на монастырский двор. Было безветренно и душно. Вдали громыхнул гром. Гроза в конце февраля… После сырой ветреной зимы и неожиданного тепла долину Литтондейла накрыло свинцовое грозовое облако.

Налетел порыв ветра, зашумел в ветвях, заплясал язычок пламени в лампаде перед статуей святого Мартина посреди двора. Потом вновь все стихло, и Анна услышала, как в церкви монахини поют «Мадпificat»[36]. Анна подумала, что и ей, пережившей такую бурю чувств, тоже надлежит возблагодарить Господа и святого Мартина, сохранивших ей сегодня жизнь.

Со стороны монастыря в церковь вел отдельный вход. Миновав его, Анна через ризницу прошла в боковой неф на женской половине.

В церкви было полутемно, горел лишь один светильник на высокой бронзовой треноге, да на пюпитрах монахинь едва теплились крошечные фитильки. Прихожан было немного, их тени сливались с окутывающим церковь мраком. Запах ладана, оставшийся после дневного богослужения, смешивался с запахом сырого камня.

Близ престола перед раскрытым Писанием стоял священник, сухонький, вечно всем недовольный отец Беренгар. Он служил в монастырской церкви, исповедовал и отпускал грехи, но был таким желчным и сварливым, что монахини старались как можно реже обращаться к нему. Впрочем, для живущего в глуши священнослужителя он был довольно образован и неплохо справлялся с обязанностями.

Анна услышала, как он читает:

– О, vos jmnes, qui transitis per viam, attendite videte, si est dolor sicut dolor meus[37].

Когда прежде Анна слышала эти слова, ее охватывала такая грусть, что она не могла сдержать слез. Теперь же, погруженная в свои мысли, она осталась спокойной. Опустившись на колени и молитвенно сложив руки, она попыталась молиться. Однако то ли из-за волнений прошедшего дня, то ли от необходимости принять важное решение она не могла сосредоточиться на словах, которые шептали губы. Она твердила молитвы одну за другой, но души ее они не касались.

Священник захлопнул книгу и стал негромко что-то говорить, так что Анна не могла разобрать слов. Но она и не слушала его, ибо внезапно увидела на мужской половине коленопреклоненного герцога Глостера. Он молился, не поднимая головы.

«Он спас меня сегодня, – вдруг с каким-то отчаянием подумала Анна. – Он спас мне жизнь, а я отвергла его. Он оберегал и защищал меня во все это тяжелое время, а я отринула его. Что же такого в этом имени – Ричард Глостер, что я готова вновь и вновь говорить ему «нет»?»

Она вспомнила то, что случилось восемь лет назад в Киркхеймском монастыре. Глостер, этот учтивый и галантный вельможа у нее на глазах вдруг превратился в безобразного, ослепленного яростью насильника. Вот оно! Вот точка, откуда берет начало ее недоверие к герцогу. Как избавиться от ощущения, что в глубине души он остается таким же чудовищем, каким она его увидела тогда? Все достойные рыцари, которых она знала, недолюбливали его. Ее отец был свидетелем тягчайшего преступления, какое только может совершить благородный человек, – и его совершил Ричард.

Монахини на клиросе затянули псалом, и их высокие голоса удивительно стройно звучали под романскими сводами:

Те lucis ante terminum

Rerum Creator poseimus

Ut pro tuaclementia

Sus presul et custodia[38].

Анна вновь посмотрела на Ричарда. В странной игре света и теней его тело показалось ей еще более согбенным. Коленопреклоненный калека, увечный принц, который стал одним из самых влиятельных людей королевства, преодолев убогость своего тела и заставив склониться перед собой непокорных недругов, – что за человек он был? Урод и воин, хромой горбун – и пэр Англии. Возможно, та жестокость, зарево которой она когда-то увидела на его лице, всего лишь знак одиночества озлобленной души?