Именно в тот вечер Уильям напился с Перси. Анна, издавна зная, как неописуемо много может выпить граф, предупредила Уильяма, который после того, как Нортумберленд изгнал Роберта Рэтклифа и его людей, пребывал в восхищении сэром Перси. А наутро юноша был не в силах встать с постели, в то время как граф держался так, словно неделю не прикасался к чаше. Он отстоял раннюю мессу в замковой часовне и, уезжая, оставил Анне для охраны значительную часть своего отряда.

На прощание он поцеловал ей руку.

– Я обещал Ричарду скрыть, что вы были женой моего вассала. Да и вы, насколько я понимаю, намерены молчать. Возможно, вы правы, ибо ничто так не беспокоит Ричарда, как его репутация. То, что его жена принадлежала прежде никому не известному барону из Пограничья, может запятнать честь милорда… Однако я любил вашего мужа и чту его память. Если вам, его вдове, когда-нибудь понадобится рука Перси – знайте, Синий Лев всегда готов ради вас вступить в битву.

Анна вспомнила эти слова, оглянувшись на свой кортеж, где на флажках людей Перси виднелась эмблема Синего Льва. Они оберегали ее все время, что она провела в разъездах по своим наследственным владениям. Шериф-Хаттон, Гилинг, Хэлмси, Дилфорд, Бедайл, Ричмонд и вот теперь – Миддлхем. Она нигде не задерживалась, ибо опасалась преследования. Казалось, однако, что слуги ее мужа сочли за благо оставить ее в покое. В Миддлхеме Анна предполагала остаться подольше. После Шериф-Хаттона это был наиболее крупный из ее маноров, и ей хотелось дать передохнуть людям, утомленным бесконечными странствиями.

Пока обоз огибал холм, Анна с Хербертом ускакали далеко вперед. Пендрагон длинными прыжками поспевал за их лошадьми. Он уже свыкся с кочевым образом жизни и перестал поджимать хвост при звуках труб или грохота телег по каменистым дорогам. Теперь он равнодушно разглядывал темно-багровые стены Миддлхема, отбрасывавшие сумрачные тени в воды широкого рва, огибавшего замок.

Они пересекли реку Ур и, миновав селение, стали подниматься к замку. Еще издали Анну несколько удивил вид поднятого надо рвом моста. Время было мирное, и обычно доступ в замки оставался свободным, поскольку шла оживленная торговля с округой и крестьяне несли в замок провизию, а заезжие купцы предлагали бейлифам товары для нужд замка. Миддлхем же словно ощетинился.

Уильям трижды протрубил, требуя опустить мост. Стражники на стенах, давно наблюдавшие за появившимися из-за холма всадниками, засуетились, а затем показалась тучная, облаченная в пурпурные одежды фигура.

– Кто вы такие, чтобы требовать пропустить вас в имение светлейшего герцога Глостера?

От неожиданности Анна лишилась дара речи, а Уильям, сцепив зубы, выругался.

– Как смеете вы задерживать у врат Миддлхема его госпожу Анну Невиль, дочь Делателя Королей и супругу герцога Глостера?

Фигура на стене вытаращила глаза, и на стенах произошло замешательство.

Толстяк в красном наконец пришел в себя.

– Мое имя Майкл Меткалф, и я прислан сюда наместником Севера Ричардом Глостером в качестве интенданта. Я отвечаю за этот замок, и мне велено никого не впускать, как бы он ни назвался. Поэтому я требую представить доказательства, что эта леди и в самом деле является супругой моего повелителя.

В это время на стенах увидели наконец-то появившийся на дороге кортеж, свидетельствовавший, что прибывшая с единственным оруженосцем дама поистине никак не ниже герцогини. Повар в белом колпаке, указывая на Анну, завопил:

– Это она! Провалиться мне на этом месте, если дама с такими глазами окажется не дочерью Уорвика!

Толстяк еще колебался, но у ворот толпилось столько народу, все эти латники и копейщики так трубили в рога, а люди Миддлхема так шумели, что Майкл Меткалф решил, что далее упорствовать глупо. К тому же он не был уверен, что приказ герцога Глостера никого не впускать в замок распространяется и на его прекрасную супругу.

Во время всей этой сумятицы Анна не произнесла ни слова и лишь поглаживала по шее Миража, глядя на почерневшую от времени плиту подъемного моста. Наконец послышался визг поднимаемых решеток, и тяжелый мост, с ужасающим скрежетом и лязгом цепей, начал медленно опускаться. Кони заволновались и стали пятиться, Пендрагон залаял, а Анна все не могла оторвать глаз от открывавшихся взору огромных стрельчатых ворот, над которыми был выбит герб Уорвиков – медведь, вставший на дыбы, прикованный к суховатому дереву. Скоро его собьют, и здесь воцарится клыкастый вепрь Глостера.

Наконец плита с грохотом пала, створки ворот отворились, и Анна увидела лучников, торопившихся занять свои посты. Она миновала их, и удары копыт гулко отдались в глубоком проходе башни. В нос ударил едкий запах мочи и оружейной смазки, и Анна поморщилась. Первое впечатление от Миддлхема было неважным.

Не лучшая картина ждала ее в первом дворе. Среди плит пробивалась сорная трава, двери одной из построек были распахнуты, оттуда клочьями вываливалось сено, гнилое и трухлявое. Строения также нуждались в ремонте: штукатурка на них осыпалась, во многих окнах недоставало стекол. В углах навозные кучи источали зловоние, смешивавшееся с запахами казарм и свежевыпеченного хлеба.

– Почему это у вас замок в таком состоянии? – осведомилась Анна, но не расслышала ответа интенданта, потонувшего в басовитом лае Пендрагона, огрызавшегося на наскоки замковых псов.

Вокруг столпились челядинцы. Они радостно шумели, приветствуя госпожу. Когда в замок наезжают хозяева, им всегда лучше живется, исчезает рутина и однообразие будней. Да и с господского стола чаще перепадает лакомый кусок.

– Вы узнаете меня, леди Анна? – твердил здоровяк-повар с выбивающимися из-под колпака седыми космами. – А ведь я вас помню, когда вы были не больше вот этого черпака. Ох, ну и пир же для вас я устрою!

И он вперевалку кинулся к арке, ведущей во внутренний двор. Анна сошла с седла, отдав повод Херберту.

– Проследи за прибытием обоза.

Сама же, придерживая шлейф, направилась через двор к донжону, словно сквозь сон вспоминая окружающие ее строения и людей. Толстый интендант Меткалф семенил за нею, порываясь что-то сказать, но Анна не слушала его. Вот и внутренний двор, представляющий собой огороженный крепостной стеной прямоугольник. Ближе к донжону располагались общественные постройки с крытыми переходами и полукруглыми оконцами под черепичными крышами. Ближе к надвратной башне – службы, мельница, пекарня, лазарет. Донжон стоял на возвышении, а левее высилась изящная восьмигранная часовня с большими окнами и ажурным шпилем с металлическим ангелом наверху. Широкая лестница с каменными львами по сторонам поднималась к широким дверям донжона, ведущим, по старинке, во второй этаж. Внизу располагались помещения для дворни. Над дверью – открытая галерея с романскими круглыми колонками, соединенными наверху пологими арками со старинной каменной резьбой. Анна помнила, что, если подняться по лестнице и пройти через сени, очутишься в огромном зале. В детстве он казался ей бесконечным.

Она взбежала по ступеням и толкнула тяжелые створки, обитые полосами железа с четырехгранными шляпками гвоздей. Дверь поддалась, но заскрипела так пронзительно, что Анна невольно поморщилась. В сенях было темно, под ногами шуршала сопревшая солома. Подстилку, видно, не меняли с тех пор, когда здесь последний раз останавливались герцог Кларенс с Изабель. Следующая дверь отворилась столь же туго. Увязавшийся следом Пендрагон подал голос, и ему гулко ответило эхо в пустом зале. У Анны расширились глаза. Воспоминания детства не обманули ее. Миддлхемский зал занимал добрую половину восточной стороны донжона. Залитый потоками света, вливавшимися через расположенные в торцах большие окна, он казался необыкновенно пустынным. Зал был разделен на части рядами мощных колонн, стоявших, словно деревья в лесу. Но плиты пола – из темного мрамора, что привозят из северных карьеров Фростерли, – были новыми, гладко отполированными, уложенными, видимо, уже при Изабелле. Так же хороша была и лестница, ведущая к прекрасной двери с мозаикой из драгоценных пород дерева. Однако в окнах с частыми переплетами, украшенными витыми монограммами, многие стекла были выбиты, сквозняк гонял по полу соломинки и клочья паутины. Огромный камин давно не чистили, на потолочных балках копоть, следы воска на панелях. Пискнула мышь. Пендрагон залаял, и снова эхо ответило гулом. Пустота. Ни мебели, ни ковров. Казалось, вся жизнь замка сосредоточена лишь в первом дворе.

Анна вернулась в большой зал, где у подножия необъятной колонны испуганно жался интендант.

– Вас бы следовало подвергнуть публичной порке за то, как вы следите за замком. Мы проехали большую часть моих владений, но нигде не нашли такого запустения.

Толстяк с перепугу рухнул на колени.

– О, добрейшая госпожа, в Миддлхеме, как в ни одном из других маноров, свирепствовала чума. Когда я с людьми вашего супруга прибыл сюда, двери замка были наглухо заколочены, и лишь бродяги ютились в караулках у ворот. Нам понадобилось немало сил, чтобы разыскать в селениях прежних слуг или нанять новых. И, видит Бог, я не бездельничал. Мы погребли останки умерших, окурили все помещения серой и можжевельником. А если вы спуститесь в подземелья, то увидите, какой царит там порядок. Дверные петли смазаны, везде новехонькие замки…

– При чем здесь подземелья?

Интендант удивленно уставился на нее.

– Но разве это вам неизвестно? Ваш супруг хочет превратить замок в тюрьму. Ни в какой иной из его крепостей нет таких надежных подземелий. Здесь одно время находился в заточении ваш родич, знаменитый бастард Бешеный Фокенберг. Здесь же его и обезглавили. А теперь Миддлхем станет главной тюремной крепостью Севера Англии.

Анна не в силах была поверить услышанному. Превратить Миддлхем, это прекрасное старинное поместье, в грязное узилище? В крепость для содержания преступников? Зачем Ричарду это? Кого он намерен похоронить в древних подземельях? Тюрьма! Теперь ей были понятны и малолюдье Миддлхема, и поднятый при их приближении мост. Она чувствовала, как закипает от гнева. Ричард не имел права, не посоветовавшись с ней, так распорядиться ее наследством!

И Анна решилась. Будь что будет, но она не отдаст Ричарду Миддлхем. Здесь будет ее дом! И непререкаемым тоном она тут же начала отдавать указания Меткалфу: пусть возьмет сколько потребуется повозок и отправляется в Дурхем. Следует закупить у городских торговцев ковры, перины, постельное белье, полсотни серебряных канделябров, мебель. Пусть наймет стекольщиков, столяров, резчиков по дереву, каменщиков. Она велела ему не скупиться, отбирать лучших мастеров и закупать наилучшие товары. Анна намеренно отправила интенданта в Дурхем, а не в Йорк, понимая, что там люди Глостера могут помешать делать закупки. Но и в Дурхеме были филиалы купеческих домов Йорка, а их представители, узнав, что герцогиня приводит поместье в порядок, без промедления сообщат об этом своим хозяевам, и те не преминут в обход поставщиков Ричарда, явиться в Миддлхем с образчиками своих товаров.

Весь остаток дня Анна провела, обследуя замок. Она желала увидеть все: донжон, сад, конюшни, оранжерею, галереи и переходы. У нее светлели глаза, когда она представляла себе, как все это будет выглядеть в недалеком будущем. Ее слуги и фрейлины разбрелись по покоям, им тоже передалось возбуждение герцогини.

В некоторых помещениях они находили забытую мебель – резные скамьи или табуреты, круглый столик на массивной подставке или напольную вазу – подобие древней амфоры. Но подлинным открытием оказалась древняя кровать черного дерева в обширной спальне. Она была настолько огромной, что в ней могло поместиться полдюжины человек. Необъятное резное ложе покоилось на деревянных львах и было, как в древности, окружено полированной балюстрадой, а панели, окружавшие ложе, украшали рельефы с изображениями листьев и цветов. Не было ни перин, ни пуховиков, но Анну это не испугало. По обычаю времени, в ее обозе имелось достаточное количество этого добра, равно как и складных стульев, и дорожных баулов с одеждой и утварью.

Анна разглядывала кровать, самую большую из тех, что ей доводилось когда-либо видеть, и ей казалось, что она вспоминает себя, кувыркавшуюся на ней, или видит обложенную подушками угасающую женщину – свою мать.

Она совсем не помнила матери и знала ее лишь по рассказам отца. Это она, Анна Бьючем, принесла ему в приданое графство Уорвик, но всегда предпочитала жить здесь, в Миддлхеме. Отец очень любил ее и, несмотря на то, что после ее ранней смерти у него было много женщин, так больше и не женился, а бывая в Миддлхеме, никогда здесь долго не задерживался.

После смерти супруги он предпочитал останавливаться в Уорвик-Кастл, который в детских воспоминаниях Анны больше других маноров был связан с понятием «дом». Изабелла же хорошо помнила Миддлхем, где прошли ее самые счастливые годы. Мать!.. Анна дала слово, что нынешним же вечером посетит аббатство, в котором покоятся ее останки, и закажет заупокойную службу.