Юлия Андреева - Тюремная песнь королевы

Дорогая, скажи же, наконец, этим почтенным занудам, что мы любим друг друга и уже никогда не расстанемся?! Подтверди, что мы обо всем договорились, что ты живешь в Лувре и окружена почетом и уважением! Что нам не нужны никакие суды, потому что судить некого. Сообщаю всем, кто желает меня услышать. Я люблю и всегда любил одну только королеву, и она простила меня!

– Да. Все действительно так. Спасибо вам, господа, – смущаясь, пролепетала Энгебурга. – Прошу вас, Ваше Высокопреосвященство, – она молитвенно сложила руки, обращаясь к папскому легату, – во имя всего, что вам свято, властью, данной вам Его Святейшеством, снять интердикт с любимой Франции или, если это не входит в вашу компетенцию, изложить мою просьбу в Ватикане.

– О чем еще говорить?! Слышали, моя королева простила меня и молит за Францию! И я прошу Господа, довольно слов. Все встало на места, так что можете передать всем и вся, что королевская семья воссоединена и мы счастливы, – сказав это, король подхватил Энгебургу на руки и под рукоплескания придворных вынес из зала.

В последний момент в дверях Энгебурга увидела среди придворных Анри де Мариньяка. Она успела подумать, что, должно быть, прекрасный Бертран находился подле своего друга и видел ее примирение с королем. Впрочем, он бы об этом все равно узнал.

Какое-то время они скакали молча, Энгебурга прижалась щекой к груди мужа, ощущая исходившее от него тепло и мечтая, что уже очень скоро они окажутся в одной постели.

Под расшитым золотыми нитями платьем у нее была, конечно, чудная рубашка. Но ей было далеко до той изумительно тонкой и легкой точно паутинка свадебной рубашки, которую Энгебурга привезла из Дании. А впрочем, какая разница? Та рубашка все равно не принесла ей счастья, и потом, главное ведь не сама рубашка, а то, что под ней… Тут Энгебурга невольно зарделась, размышляя над тем, не утратила ли она природную красоту и покажется ли она привлекательной для вновь обретенного мужа.

Дорога, по которой они скакали, была незнакома Энгебурге, в какой-то момент ей показалось, что король везет ее прямо в Париж, но потом, на распутье, Филипп вдруг резко повернул на проселочную дорогу, после чего конь пошел шагом. «Интересно, куда он везет меня? – терялась в догадках Энгебурга. – У короля много замков, и должно быть, он желает найти нам более спокойный уголок, где какое-то время нас никто не станет беспокоить».

Дорога превратилась в небольшую тропку и вывела на берег реки, где их уже поджидали воины личного отряда короля. Об этом Энгебурга догадалась, когда к ним подъехали два конника, приветствующих Филиппа как своего повелителя. Весело кивнув им, королева была немного удивлена, не получив никакого ответа, но тут же решила не придавать случившемуся значения, дабы не портить отношения с мужем. Теперь ей хотелось только одного, как можно скорее добраться до замка, в который вез ее Филипп. Поэтому она вновь прижалась щекой к груди мужа, слушая мирный стук копыт и думая о своем. Решив, что она задремала, Филипп бережно придерживал ее за талию, тихо беседуя с одним из своих телохранителей.

Энгебурга послушала какое-то время разговор, но он не показался ей занимательным. Речь шла о местечке, называемом телохранителем Этампом. Туда-то и двигался теперь отряд. Королева лениво покрутила на языке новое для себя название, не поймав ровно никаких ассоциаций. Впрочем, так ли важно, как именно называется местечко, в которое они собрались, что там – дом, особняк или небольшой замок? С милым, как говорится, и в шалаше рай. Сердце Энгебурги с каждой секундой все больше и больше наполнялось любовью, готовой в любой момент сокрушить хрупкую преграду и пролиться на короля Филиппа полноводной рекой счастья.

Конь остановился, и разбуженная Энгебурга невольно заморгала глазами, запоздало осознавая, что действительно спала. Перед ней возвышались светлые стены какой-то крепости, цвел куст боярышника. «Давным-давно закончился сезон, а тут целый куст прекрасного боярышника – к предательству», – запоздало подумалось Энгебурге, она с опаской оглянулась на Филиппа, желая предупредить его о плохой примете, но в этот момент со скрежетом опустился цепной мост, и король со свитой перешел по нему в крепость.

Филипп спешился первым, после чего помог спуститься королеве. Какое-то время он оглядывался по сторонам, должно быть, поджидая управляющего и разглядывая снующих по своим надобностям слуг и гарнизон Этампа, выстроившийся приветствовать своего сюзерена.

– Пойдем, – Филипп подтолкнул Энгебургу в сторону возвышающейся над крепостью башни.

Они пересекли двор, вокруг которого каменным кольцом размещались казармы, разгоняя гуляющих тут же кур и чуть ли не перешагивая через валяющихся в лужах нечистот свиней. Было заметно, что король здесь чувствует себя почти как дома. Возле крыльца сушилось белье. Дородная матрона, постоянно кланяясь и улыбаясь приезжим, спешно собирала в плетеную корзину высохшие вещи.

Вблизи, несмотря на простоту местных нравов, этампский замок производил впечатление вполне надежной военной крепости. Королева невольно оценила его массивные стены и, как казалось, совершенно неприступную башню.

– Однажды эта башня спасла жизнь местной баронессе и ее троим детям, – начал рассказ Филипп, перехватив взгляд Энгебурги. – Вообще, от обычных врагов замок защищен первым кольцом – казармами, вторым – домами придворных, третьим – ремесленным кварталом и четвертым и последним – домишками бедноты и городскими складами. За ними непосредственно и возвышаются городские стены. Так что даже если неприятелю удастся проделать брешь в стене или пробить ворота, первым делом он должен пройти через все эти кольца, а это не самое простое дело. Ведь каждый хозяин старается защитить свой собственный дом.

Но в тот раз, о котором я хотел тебе рассказать, баронессе пришлось защищаться от своих же людей, которые подняли бунт. В это время барон был в Святой земле, и баронессе не оставалось ничего иного, как перебраться в башню, откуда она могла руководить отрядом арбалетчиков. Они отстреливались с крыши, в то время как мятежники пытались поджечь башню. В конце концов на помощь к осаждаемым пришло подкрепление. Так что крепость и особенно башня на самом деле непреступны и весьма крепки.

Энгебурга кивнула, смотря на вздымающуюся к небу громадину.

– Сейчас мы поднимемся туда. – Филипп взял Энгебургу за руку и потащил в башню, разгоняя по пути бестолковую птицу.

Свита осталась дожидаться короля прямо во дворе, не пытаясь ни зайти в замок, ни снять с себя тяжелых доспехов и вооружения, так, словно очень скоро им предстояло отправляться в обратный путь.

Оказавшись на лестнице, Энгебурга попробовала было снова прижаться к Филиппу, но он грубо отстранил ее, велев смотреть под ноги. Ругая себя за несдержанность, королева, понурившись, шла впереди Филиппа, разглядывая серые стены башни, считая ступени и отмечая про себя узкие бойницы.

Когда они оказались на самом верху, Филипп открыл перед Энгебургой дверь в небольшую комнатушку, подтолкнув ее в спину.

– Вот он – твой новый дом.

– Мой дом? – Энгебурга оглядела бедное убранство этой богом забытой клетушки. Узкое ложе с соломенным тюфяком в углу, крошечный столик у окна.

За ее спиной Филипп не трогался с места, не пытался скинуть с себя дорожный плащ, отстегнуть пояс с тяжелым мечом. Догадываясь о случившемся, Энгебурга обернулась к мужу. Ее губы дрожали, из глаз хлынули слезы.

– Ты, ты предал меня?! – В ярости Энгебурга попыталась ударить Филиппа, но он перехватил ее запястья, сжав их наподобие железных кандалов.

– Успокойся и прими свою судьбу, – сообщил он, толкнув королеву на кровать и повернувшись к ней спиной. – Да, я обманул тебя, но это была государственная необходимость. Как король Франции я был обязан снять со своей страны церковное проклятие. А теперь я верну себе свою настоящую королеву и своих детей. Дочь Мари и сына, который еще не появился на свет, но которого я заранее называю Филиппом. Потому что я никогда не переставал любить Агнесс и все, что с нею связано.

– Но если ты будешь встречаться с госпожой фон Меран, Франция снова будет проклята! – задыхалась Энгебурга. – Ничто не помешает Иннокентию III наложить интердикт еще раз, и тогда уже избавиться от него будет куда сложнее!

– Мне придется жить с ней тайно, как с любовницей. По крайней мере, до того времени, пока ты не умрешь, освободив меня от этого брака. Но это плата за счастье, и мы с Агнесс готовы заплатить ее. Ты же останешься навечно в тюрьме Этампа. Я надеюсь, что уже очень скоро ты обрадуешь меня своей кончиной. Прощай!

Не поворачиваясь, он вышел из комнаты.

О том, что Энгебургу снова предали, Мария де Мариньяк узнала уже на следующий день после состоявшегося Вселенского собора. К замку Сент-Лежер-ан-Ивелин в Пуасси подъехали гонцы, возвестившие о том, что интердикт снят, и король приступил ко второй части плана: увез Энгебургу в одну из отдаленных тюрем, где ее теперь уже не найдут.

Пораженная до глубины души коварством Филиппа, Августа Мария какое-то время собиралась с мыслями. Но в этот момент к дворцу подъехал небольшой отряд, во главе которого Мария увидела своего мужа. Поговорив несколько минут с Анри, баронесса велела ему немедленно предстать перед Агнесс фон Меран и честно и правдиво пересказать ей все, чему он был свидетелем. После чего, подобрав длинные юбки, она стремглав побежала к дожидающейся вестей беременной Агнесс и, рухнув перед ней на колени, со слезами на глазах поведала, что король признал перед папским легатом и кардиналами свой брак с Энгебургой действительным и принародно отрекся от несчастной герцогини.

– Мой муж был там и подтвердит, что король взял королеву на руки, поцеловав ее в губы при всех, после чего они отправились во дворец, где предались безумной страсти.

– Откуда вы, баронесса, можете знать насчет безумной страсти?! – чувствуя, как из-под ее ног уходит земля, из последних сил выдавила из себя Агнесс.

– Об этом пикантном обстоятельстве говорят самые уважаемые люди города, которых король попросил постоять под дверью и послушать, что там будет происходить, – без запинки соврала Мария де Мариньяк. – Должно быть, вы знаете, госпожа, что когда сеньор берет замуж девушку, которая до того была невестой другого или с которой у него был конфликт, он приглашает на первую брачную ночь в спальню гостей, чтобы потом его не обвинили в похищении и насилии. Гости под присягой признают, что все проходило по обоюдному согласию. Об этом говорит теперь уже весь двор! Король и Энгебурга Датская очень счастливы! На улицах праздник! Король признал, что был околдован вами, госпожа, и теперь, когда он увидел свою жену вновь, пелена спала с его глаз, чары разрушились.

Посему вам, госпожа, нужно немедленно бежать от гнева Его Величества, так как очень скоро он пришлет сюда стражу, чтобы кинуть вас в самую ужасную тюрьму, подвергнуть пыткам и сожжению! – все это Мария выпалила в лицо побледневшей герцогини, которая крепилась до последнего, но рухнула в обморок, когда баронесса де Мариньяк упомянула пытки и костер.

Придя в себя, Агнесс спросила, не приехал ли за ней король, и, узнав, что от короля нет никаких вестей, горько рыдала в своей комнате, крича на весь дворец и валяясь на полу, так что лекарь велел привязать ее к кровати, чтобы она не смогла навредить себе и еще не рожденному ребенку.

Чтобы добить ненавистную фон Меран, Мария упросила Агнесс сначала принять ее мужа Анри и приехавшего с ним рыцаря де Фонтенака, которые были на Вселенском соборе, и могли рассказать ей то, чего не знала Мария. Когда простодушный Анри передал ей все, чему был свидетелем, Агнесс вновь потеряла сознание.

Теперь Мария, явившись в комнату лекаря, хладнокровно сообщила тому, что он не уберег Агнесс, герцогиня при смерти и если тот дорожит своей жизнью, ему следует немедленно бежать прочь из замка. Лекарь так и сделал, лишив, таким образом, беременную Агнесс столь необходимой ей медицинской помощи.

Вернувшись к Агнесс и найдя ее начавшей приходить в себя, Мария, не долго думая, спустилась в свою комнату, где дожидался ее Анри. Она велела мужу взять с собой провиант и, отправившись с отрядом на дорогу, ведущую в Пуасси, ждать там в засаде, чтобы ни одна весточка от короля не дошла до несчастной Агнесс. У той должно было сложиться мнение, что король действительно покинул ее.

Впрочем, никаких гонцов и не было, потому как кроме Анри де Мариньяка на дороге в Пуасси посланцев короля ждали шпионы Ватикана, готовые сразу же доложить легату о том, что король Франции изменил данному слову и возобновил встречи с фон Меран.