Марк вытер лицо краем плаща. Толпу, окружавшую его, можно было сравнить с разноцветьем радуги: чернокожие из Карфагена и Утики из Северной Африки, получившие свободу галлы с цветущим цветом лица, темноглазые потомки этрусков, как и он сам, золотоволосые греки из Коринфа с бледным цветом лица и завитыми волосами – все в тогах свободных граждан. Рим не признавал расовые предрассудки, в Республике существовали только строгие правила, делившие всех на граждан и не граждан: первые должны были быть на ступень выше последних по имущественному цензу. Поэтому заветной целью каждого раба и свободного человека являлось получение гражданства, которое давало право голоса, регистрации во время переписи населения, участия в значительных и незначительных событиях общественной жизни. Человек без гражданства считался рабом, которому можно приказывать, им понукать. Если очень повезет, то о нем заботился хозяин, но не больше, чем о преданном псе.

Марк родился гражданином, что навсегда отделяло его от черни, сейчас окружавшей его, когда он проходил мимо статуй и трибун преторов, в курию, где заседал Сенат. Только граждане имели право носить тогу, длинный задрапированный плащ, выделявший знатных людей среди остальных, одетых в простые одеяния из грубой шерстяной ткани. Последние относились к знатным гражданам в пропорции три или четыре к одному. Рабы привозились в Рим как военная добыча во время покорения варварских племен. Победители доставляли их в цепях для продажи на аукционе. Так как империя[8] покорила все Средиземноморье, получившее среди римлян название «наше море», то рабов можно было встретить повсюду.

Как и большинство граждан, Марк редко задумывался об их судьбе: у каждого из них теплилась надежда стать гражданином; свобода предоставлялась за какие-то благородные деяния, чаще – покупалась после многих лет верной службы, а то и благодарный хозяин даровал ее. Но большинству так и не удавалось осуществить мечту, и они всю жизнь служили тем, кто отличался от них только званием гражданина республики, гордившейся своей самой могущественной и победоносной армией в мире.

Марк служил ярким тому доказательством, почему римская армия сметала врагов на своем пути, словно волна прилива, смывающая берег. Считая главным смыслом жизни военную дисциплину, как и все римские солдаты, он мог промаршировать шестнадцать миль в день, получая скудный рацион, и, прежде чем лечь спать, соорудить лагерь для ночевки. Центурион превратился в один из механизмов военной машины, хорошо обученной искусству войны. Все остальное было делом второстепенным. Он много лет не виделся с семьей, у него не было друзей вне армии, ему некогда было влюбиться. Он относился к женщинам, как к необходимой вещи, нужной для воспроизводства потомства, но считал глупым и даже позорным позволить эмоциям завладеть своей душой. Красивый, отмеченный высокими воинскими наградами, он никогда не ощущал недостатка в женском обществе, но время на особые привязанности не тратил, да и не стремился к ним.

Марк, раскрыв тунику у шеи, поморщился, вынул камешек, попавший в сандалию. В последнее время на него стало накатываться незнакомое чувство одиночества, ощущение неудовлетворенности спартанским образом жизни, который ранее его совершенно не тяготил, – вероятно, слишком много воевал, и, наконец, наступило время для перемен в его жизни. Он не понимал, что с ним, но это новое чувство заставляло его ощущать смутное волнение, искать чего-то нового, неизведанного. И ему совсем не нравилось такое состояние.

Он осматривался вокруг, наблюдая разношерстную толпу и городскую суету. Возвращение в Рим всегда радовало его. По сравнению с этим городом его родная Корсика казалась отсталой провинцией, и каждый год в своих мечтах ему вспоминались зимние квартиры в Риме. Они находились рядом с городом, стоило немного пройти, и вот она – шумная толпа, бурлящая, как и сегодня, вокруг него: проехал строитель, понукая мулов, впряженных в тележку, груженную строительным материалом, следом бежали две собаки, бросаясь друг на друга из-за кости; с другой стороны улицы показалась похоронная процессия – нанятые плакальщицы рвали на себе одежды; перед книжной лавкой поэт читал свои последние стихи; под портиком слева художник рисовал портреты и продавал их прохожим; купец предлагал жемчуг и бронзовые изделия из Индии, а также туринскую пурпурную краску для окрашивания каймы тоги богатым людям. Замечая все это, Марк удивлялся, почему все это не радует его, как прежде?

– Добрый день, центурион, – приветствовал его владелец конюшни, поравнявшись с ним. – Не купишь ли прекрасную лошадь? У меня есть великолепный арабский скакун, просто красавец. Если купишь, буду бесплатно содержать его в конюшне всю зиму, пока не отправишься в новый поход.

Марк улыбнулся и покачал головой.

– Наслышан о тебе, Постум. Ты всегда сбываешь с рук своих пони неопытным солдатам. К тому времени, когда армия подойдет к Альпам, лошадь захромает. А в это время ты будешь тратить полученные сестерции на аквитанских проституток.

Лицо владельца конюшни сразу стало грустным.

– Я не заслужил таких слов. Это мои конкуренты распространяют обо мне всякие отвратительные сплетни. Удивляюсь, как такой заслуженный воин прислушивается к ним.

– Ты доставил много неприятностей моему другу Септиму, старина, – смеясь, ответил Марк. – Выбрал не того покупателя. У него влиятельная семья и очень длинный язык.

– Я продал Септиму Валерию породистую кобылу. Не моя вина, что он загнал ее.

– Животное было рахитичным, – настаивал Марк.

– Это ложь.

– Как только армия вернулась на зимние квартиры, Септим каждое утро приходит на форум и всем рассказывает об этом, – добавил Марк, усмехаясь.

Владелец конюшни рванул поводья лошади, на которой сидел, и отъехал, недовольно бормоча что-то под нос.

Центурион засмеялся, но, взглянув на солнце, заметил, что оно почти над головой: скоро служитель, стоящий на ступеньках старой курии, подаст сигнал барабанщикам, и те возвестят полдень, сенат закончит свое заседание. Марк продолжил путь, на этот раз ускорив шаг. Темно-красный плащ, скрепленный на плече пряжкой, развевался за спиной, кожаные сандалии, подбитые сапожными гвоздями с большими шляпками, стучали по каменной мостовой.

Ему не следовало заставлять Цезаря ждать себя.

* * *

Юлия Розальба Каска вошла в Атрий[9] – место поклонения богине Весте – опустила принесенные медные сосуды с водой из священного Эгерийского источника, находящегося около Капуанских ворот, недалеко от Рима. Этой водой обычно окропляли место жертвоприношения, а также омывали алтарь Весты. Юлия отправлялась за водой дважды в месяц, выполняя эту обязанность с другими весталками и всегда радуясь, когда ее миссия заканчивалась и она снова укрывалась в храме – от шумных улиц и толп народа у нее всегда болела голова. И хотя перед ее носилками всегда шел ликтор и ее постоянно охраняли, шум толпы приводил ее в нервное состояние, напоминая о всем том, чего она лишилась, живя в тиши и уединении храма. Юлии исполнилось семнадцать лет, из которых уже семь отдано служению богине Весте. Девочку взяли из семьи накануне десятилетия, и первосвященник торжественно посвятил ее в весталки: обрезал волосы и, называя возлюбленной дочерью, торжественно произнес клятвенные слова посвящения. С тех пор она жила в роскошных апартаментах атрия, в храме богини Весты, где ее обучили совершать обряды. Этому посвящалась вся первая декада; во время второй – уже самостоятельно ей необходимо было уметь выполнять все обряды, а в третьей – самой обучать новых весталок. В возрасте сорока лет разрешалось покинуть службу, но фактически редко кто покидал храм, поскольку после стольких лет затворничества замужество и рождение детей представлялись маловероятными. Кроме того, требовалась большая сила воли, чтобы отказаться от привилегий и почестей, которыми пользовались весталки, живя в большой роскоши с огромным количеством слуг. Они хранили священный огонь богини Весты. Считалось, что вечный огонь оберегает Рим от чумы и вторжения чужеземцев. Чтобы быть достойными этой чести, весталки были обречены оставаться девственницами, – нарушивших клятву чистоты и невинности ждала смерть – и публичная казнь.

Юлия не любила вспоминать, как проходил обряд посвящения в весталки. Казалось, это было бесконечно давно, но очень хорошо помнила, что никто не спросил ее согласия и не сообщил об этом решении: дед Гней Каска принудил ее отца посвятить жизнь младшей дочери служению богине Весте, ибо это считалось за честь и приносило еще больше почета и славы уже достаточно знатной семье. Старшую сестру Юлии, Ларвию, к тому времени, в пятнадцать лет выдали замуж за консула одной из провинций, поэтому почетная участь стать весталкой пала на маленькую Юлию.

Девочку лишили возможности иметь семью и детей в возрасте, когда у нее едва сменились молочные зубы.

Конечно, это компенсировалось многим – весталок почитали как национальные святыни. Когда они появлялись в общественных местах или совершали богослужения во время религиозных церемоний, с ними обращались с почтением и благоговением. Государство не скупилось отпускать большие средства на их достойное содержание: они жили в апартаментах с мраморными полами, задрапированными персидскими шелками стенами; баня, отделанная кафелем, снабжалась горячей водой. Их обслуживал большой штат швей, парикмахеров и массажисток, живших здесь же, в Атрии. Каждой весталке предоставлялись апартаменты из нескольких комнат и прихожая для личной горничной. Им дали прекрасное образование, главным образом для того, чтобы умели записать завещание или составить другой официальный документ для населения, в основной массе сплошь безграмотного. Юлия владела несколькими языками, включая греческий и персидский, играла на струнных инструментах, танцевала и пела, декламировала Гомера и современную поэзию Виргилия.

Но, появляясь на публике, Юлия всегда с тоской рассматривала женщин, покупающих рыбу к обеду, молодых матерей, присматривающих за непослушными детьми. Ее взгляд задерживался на них, а ликтор продолжал себе прокладывать весталке путь через кланяющуюся толпу.

Временами ей приходилось отворачиваться, слезы застилали глаза.

– Госпожа, нужно поторопиться! – взволнованным шепотом обратилась Марго, появившись из-за угла. – Император Цезарь прибудет в храм вносить изменения в завещание. Ливия Версалия просит тебя присутствовать при этом и сделать записи.

Марго, горничная Юлии, родом из Гельвеции, попала в плен, когда ее племя было покорено римлянами.

Ее привезли в Рим и продали в услужение в храм, а после посвящения Юлии приставили ухаживать за юной весталкой. Несмотря на разницу в возрасте – горничная была на десять лет старше своей подопечной – женщин связывала если не дружба госпожи и рабыни, то трогательные отношения, возникающие между девочкой и служанкой, вырастившей ее.

– Следует быстро переодеться, – добавила Марго, когда они торопливо шли по проходу, соединяющему здание храма и Атрий, где расположены личные апартаменты весталок. – Это большая честь присутствовать при таком событии. Нужно выглядеть безупречно.

Юлии и раньше доводилось видеть Цезаря, но на расстоянии: триумфатором шедшего по улицам Рима после военных побед, а в начале прошлой осени составлявшего завещание в их храме, которое постоянно изменял, поскольку женился несколько раз, имел много наследников, увеличивался размер его личного состояния.

– Удивляюсь, почему вызвали меня, – недоумевала Юлия, когда они вошли в зал, ведущий в личные апартаменты весталок. Как и большинство римских строений, оно не имело окон, выходящих на улицу, – проход освещался горящими факелами даже в дневное время.

– Это означает одно – верховная жрица считает, что ты лучше других сделаешь записи, которые затем передадут переписчикам. В последний раз Августа Геллия сделала столько ошибок, что Ливия решила поручить деликатную работу кому-нибудь другому. Не могу лишь понять, почему выбрала тебя, ведь твой второй семестр начнется только через три года. Должно быть, ты произвела на нее хорошее впечатление, я горжусь тобой.

– Не спеши с выводами, Марго. Если Ливии не понравится мое выполнение сегодняшнего задания, она больше никогда не даст подобного поручения.

В комнате Юлия сняла верхнюю накидку и передала Марго, успевшей уже вызвать нескольких слуг, которые торопливо помогали ей переодеться и сделать торжественную прическу, подходящую для данного случая.

Слуги через короткое время завершили туалет весталки: на Юлию надели светлую тунику без рукав, меховую накидку, подвязав ее под грудью поясом, вытканным из золотых нитей. Широкий шарф небесно голубого цвета с золотой каймой прикреплялся на талии круглой золотой булавкой с изображением богини Весты. Длинные золотисто-рыжеватые волосы, которых не касались ножницы со дня ее посвящения, поднятые кверху, образовали замысловатую прическу – корона надо лбом с вплетенной золотой тесьмой, витками ниспадавшей на плечи.