Вид у Бруно был не такой, чтобы граф мог надеяться на дружеский прием. На лице молодого человека появилось неприязненное выражение, а глаза холодно смотрели на отца.

— Во всяком случае не я был бы виноват в вашем унижении, — сухо ответил он. — Ведь я не искал встречи с вами, вы сами этого хотели.

— Да, я хотел видеть тебя, — мягко подтвердил граф. — Мне сказали, что ты женился.

Ласковый тон графа всегда неприятно действовал на Бруно, ему в таких случаях хотелось быть особенно резким.

— Да, я женился, и нашего протестантского брака никто не расторгнет, — ответил он. — Хотя я и нарушил свою монашескую клятву, но жене останусь верен всегда, Бог недаром соединил перед алтарем мою жизнь с ее жизнью.

Губы графа задрожали при этом безжалостном напоминании о прошлом.

— Ты не можешь простить мне мою вину перед твоей матерью, — с тихой грустью проговорил он. — Я потом хотел исправить свою ошибку, но было уже поздно, я связал себя по рукам и ногам вторым браком. Если бы я признал действительным свой первый брак, то графиня и ее сын оказались в ложном, бесправном положении… Пойми это, Бруно!

— Что я должен понять? Что благородная графиня Ранек и ее сын находились в других условиях, чем моя мать? Ее вы не боялись поставить в «ложное, бесправное» положение, потому что она была дочерью простого чиновника; с нею можно было себе все позволить, а с высокородной графиней нет? Я не понимаю этого, ваше сиятельство, и никогда не пойму.

— Бруно, — воскликнул граф, и в этом возгласе вылилась вся его сердечная мука, — Бруно, ты всегда открещивался от имени Ранек, но если бы я восстановил тебя в законных правах, если бы умолял принять титул графа согласился ли бы ты на это?

— Никогда! — решительно заявил Бруно. — За ваши поступки по отношению ко мне я вас нисколько не обвиняю, мы расквитались с вами с той минуты, когда я сбросил с себя монашеские цепи, предназначенные для меня с детства. В графском титуле я совершенно не нуждаюсь: я занял известное положение в обществе и без вашего титула. Может быть, даже мое счастье в том, что мне не дали такого воспитания, как графу Оттфриду, и я имел возможность развить свои способности и расширить умственный кругозор. Мне от вас не нужно ничего. С тех пор, как я освободился от монастырского ига, я ничего не имею против вас из-за себя лично. Но я не прощу вам того, что вы разбили сердце моей матери, и это всегда будет стоять между нами.

— Твоя мать жестоко отомстила мне, Бруно, — с глубокой горечью сказал граф. — Может быть, ее месть заключается и в том, что она вложила в мое сердце такую безграничную любовь к своему сыну. Я принес тебе в жертву даже то, чем никогда и ни для кого не поступался, — свою гордость. Я лишил тебя твоего имени и прав, принадлежащих тебе по рождению, это верно, но вместе с тем я никогда никого так не любил, как тебя, свое обездоленное дитя. Как часто мое сердце обливалось кровью, когда ты с инстинктивной ненавистью отворачивался от меня! Твое с трудом сдерживаемое отвращение ко мне служило для меня величайшим наказанием. Оттфрида я воспитывал как наследника моего титула и состояния, но к нему я не чувствовал и десятой доли того, что чувствовал к тебе. Он никогда не был для меня тем, чем был ты. Теперь и его нет на свете!.. С братом я совершенно разошелся, жена всегда была для меня чужой, нелюбимой женщиной, связанной со мной ненавистными узами. И к чему я пришел в конце жизни? Мой единственный горячо любимый сын с ненавистью отворачивается от меня! Да, Бруно, я виноват перед твоей матерью, но я жестоко наказан за это!

Старик говорил спокойно, но больным, измученным голосом. Он медленно повернулся и направился к выходу.

В душе Бруно боролись противоречивые чувства… И вдруг он бросился к графу, невольно вскрикнув:

— Отец!

Граф остановился как вкопанный. В первый раз услышал он это слово из уст любимого сына.

Молча, но со страстной нежностью протянул он руки к Бруно. Тот колебался несколько секунд, а затем бросился на грудь старика. Примирение состоялось.

Через несколько минут Бруно ласково освободился из объятий графа.

— Мы должны расстаться, отец, — сказал он. — Мы не можем быть вместе на глазах у всех. Ты знаешь, в какой я вражде с католической церковью; я не могу вращаться в том кругу, в котором вращаешься ты, а ты в свою очередь не имеешь возможности приблизиться ко мне, не возбуждая негодования своих единоверцев. Не будем больше вспоминать старое и расстанемся до лучших времен.

— Ну, до свидания, до лучших времен! — покорно согласился граф. — Где же твоя жена?

— Люси тоже должна обнять своего отца, она все время упрекала меня за мою жестокость к тебе. Я сейчас приведу ее.

Через полчаса новобрачные собрались в обратный путь. Отец Клеменс непременно желал проводить своих гостей до распятия, откуда шла дорога к часовне. Здесь они простились в последний раз.

— До свидания, ваше преподобие, — сказал Бруно, пожимая руку старого пастыря. — Осенью мы с Люси приедем к ее родным, тогда побываем и у вас.

Старик печально улыбнулся.

— Мы должны проститься надолго. Осенью вы найдете меня там, — сказал он, указывая рукой на кладбище. — Мне больше нечего делать на этом свете, я здесь — лишь обуза, но очень рад, что перед смертью мне удалось видеть полное человеческое счастье. Вы отреклись от монастыря, отреклись даже от нашей церкви, и я, как католик, должен был бы отвернуться от вас. Но не могу сделать это, ибо думаю, что каждый человек сам лучше знает, какому Богу он должен молиться. Видя вас рядом с вашей женой, я нахожу, что вы избрали благой путь, и от всей души благословляю вас обоих.

Отец Клеменс еще раз пожал руку Бруно и нежно поцеловал в лоб молодую женщину. Отойдя несколько шагов, Бруно оглянулся и с грустью посмотрел на сгорбленную фигуру старика, опиравшегося на трость. Он знал, что видит его в последний раз.

Легкий экипаж новобрачных быстро спускался с горы. В голубоватом утреннем тумане блестели покрытые снегом горные вершины, воздух был напоен ароматом сосны, и ясный, солнечный день вставал во всей своей красе. Когда экипаж спустился в долину, прохладное утро начало сменяться жарким днем. Минуя Добру, кучер направил лошадей к городу, к железнодорожной станции.

Экипаж поднялся на холм, поросший густым лесом, с которого Люси в первый раз увидела имение брата. Так же, как и тогда, сверкало полуденное солнце, освещая долину, на которой пестрели пятна сел и деревень. Позади темных елей возвышался замок графов Ранеков, а напротив него раскинулся во всей своей роскоши монастырь бенедиктинцев. Как и тогда, белели башни и блестели на солнце стекла многочисленных окон. Казалось, это здание построено на вечные времена, и кто войдет в него, останется в нем на всю свою жизнь. А между тем как раз мимо монастыря проезжал один из тех, кому удалось сбросить с себя монашеские цепи.

Бруно взглянул на ненавистные высокие стены и поднял взор на жаворонка, летевшего над ними. Он знал теперь так же хорошо, как и эта маленькая голосистая птичка, что значит свобода!