Светлана Лубенец - У каждого свое проклятие

– Так мы и не о вашей с Мариной вине, – звенящим голосом отозвалась Ирина. – Еще раз говорю, не горем мы тут мериться собрались... Всякому свое больнее... Когда Ниночка... В общем, у меня в голове все время билась фраза, которую после похорон Павла мама сказала отцу: «Слишком много смертей...» А тут вдруг еще одна – Лешина... Действительно слишком много смертей. Я и вспомнила слова двоюродного брата отца, Федора, о том, что ничего хорошего не написано на роду нашего деда Матвея и его сестры Евдокии... Вспомнила, и мне показалось, что так оно и есть. Не только смертей много, а и всяческих несчастий... Молчала об этом, потому что сомневалась во всем, пока мы как-то с Нонной не разговорились. Она и убедила меня, что во всем происходящем с Епифановыми есть что-то роковое.

– Давай-ка, Иришка, поподробнее про всяческие несчастья Епифановых, – попросила Нонна.

– Сначала еще о смертях. У папиной сестры, нашей с братьями тети Оли, было двое детей: Петр и Лидочка. Петра я не могла знать совсем, потому что он умер во младенчестве, а Лидочку помню хорошо. Она была на год младше нашего Паши. Хорошенькая такая – кудрявая, голубоглазая, как кукла. Я всегда хотела быть такой, как тети-Олина Лидочка. И вот однажды Лидочка пропала. Нашли через месяц в лесопарковой полосе в каком-то овраге. Ее изнасиловали и убили. Ей было всего двенадцать лет.

– Ужас какой... – прошептала Марина, тут же вспомнив о своей Анечке.

– А тетя Оля... Она и так была очень слабой, какой-то болезнью мучилась. Не помню сейчас, чем именно она болела... В общем, она не перенесла этого горя и сама... вслед за Лидочкой...

– Самоубийство?

– Нет... как-то тихо угасла, чуть ли не на следующий же год. А муж ее дядя Юра сначала здорово запил, а потом куда-то уехал. Никто о нем больше ничего не слышал.

– Да-а-а... – протянула Нонна. – Выходит, что вся семья вашей тетки вымерла под корень. Муж не считается. Он – чужой человек. И у вас в семье – два брата уже в могилах. Похоже, что прав был Федор-то!

– Не два, а четыре, – глухо проронила Марина.

– Что «четыре»? – не поняла Нонна.

– В могилах уже четверо Ириных родных братьев.

– В каком смысле? – удивилась та.

– В прямом. Когда у меня умер Ванечка, я... в общем, понятно, в каком была состоянии... Так вот, Галина Павловна пыталась утешить меня тем, что я не одна такая разнесчастная. Сказала, что тоже отдала Богу первенца (она именно так выразилась), а потом и еще одного сына, который родился между Павлом и Ирой.

– Не может быть... – прошептала Ирина. – Мама никогда не говорила... Мы, дети, ничего не знали... Хоть у нашей семьи и нет фамильного склепа, но на кладбище могил уже полно... Среди них нет могил маленьких детей, кроме одной... Ванечкиной. Я это точно знаю, как, впрочем, и ты, Марина. И потом... что это еще за сын, который родился между Павликом и мной? Между нами был Леша... и все...

– Я передаю вам то, что мне сказала тогда Галина Павловна. Думаю, что она не стала бы сочинять в тот трагический момент. Грешно было бы...

– А может, она действительно присочинила, ну... чтобы тебе не так горько было? – предположила Нонна.

– Вряд ли. Если уж присочинять, так одного первенца за глаза хватило бы. Зачем еще одного сына приплетать?

– А лицо? Ты помнишь, какое у мамы в этот момент было лицо? – спросила Ирина.

– Н-нет... не помню... Не до этого мне было. Не утешили, знаешь ли, смерти других детей...

– Странно... Но я это выясню...

– Галина Павловна может и не сказать, – с сомнением покачала головой Нонна. – Раз уж столько лет молчала...

– Но ведь перед Мариной не отопрется!

– Захочет – отопрется!

– Но я все-таки попробую, тем более что теперь...

– Что «теперь»? – насторожилась Марина.

– Теперь уже не приходится сомневаться в том, что слова папиного брата Федора были пророческими или...

– Или? – подбодрила ее Нонна.

– Или он что-то такое знал...

– Что?! – в один голос выкрикнули Марина с Нонной.

– Откуда же мне-то знать? Но вот что сразу вспомнилось! Еще у одного папиного двоюродного брата, дяди Вани, дочь Татьяна родилась какой-то ущербной и закончила свои дни чуть ли не в психушке. Об этом в нашей семье избегали говорить, поэтому точно я ничего не знаю. А вот сын Саша... он, кажется, одного года рождения с нашим Павлом... вроде бы был благополучным, но его дети... В общем, оба наркоманы... Страшные... Похоже, уже ничего нельзя сделать... Один вроде бы при смерти, в больнице, а другой по притонам мотается... На Сашкину жену, Лену, страшно смотреть...

– Правильно ли я понимаю, что у вашего деда Матвея был еще один брат, кроме Федора? – спросила Марина.

– Сестра. Ее звали Евдокией. Саша ее внук.

– То есть получается, что несчастья написаны на роду не только Матвея, но и Евдокии?

– Выходит, что так...

– А Федор, значит, ни при чем?

– Выходит, что ни при чем.

– Интересно, почему же ему так повезло...

– Теперь никого уже об этом не спросишь. Нет в живых ни Федора, ни Евдокии, ни отца...

– Может быть, Галина Павловна что-нибудь знает? – опять предположила Нонна. – Пожалуй, тебе, Ирка, надо расспросить ее не только об умерших детях, но и о том, что за проклятие лежит на всех Епифановых, исключая Федора.

– Ты думаешь, что дело в чьем-то проклятии?

– Ну, не знаю... Может, кто порчу на них навел...

– Кто?!

– Ир! Ну что ты меня-то спрашиваешь? – возмутилась Нонна. – Мать свою спроси. Ясно же, что все нечисто...

После работы Нонна с трудом впихнулась в автобус. Вообще-то можно было подождать другой. Торопиться некуда. Артемка у родителей. Они зазвали его, чтобы починил им потекший кран. Золотые руки оказались у Нонниного сына. Артем сказал, что заночует у бабки с дедкой, потому что от них легче добираться до Финляндского вокзала, откуда они с ребятами собирались в выходные на спортивную базу. Поскольку сына вечером дома не будет, сама Нонна вполне может поужинать вчерашними макаронами. В общем, даже в магазин незачем бежать. И что за дурная привычка – ехать друг у друга на головах, будто до завтра не будет другого транспорта! Женщин еще можно понять. Им семьи кормить. А вот куда мужчины лезут? Футбол сегодня после программы «Время». Будто не успеют!

Размышления Нонны прервала мощная перегруппировка среди пассажиров. Тем, которые находились в центре салона, приспичило выходить. Желающим остаться пришлось утрамбовываться и, тесно прижимаясь друг к другу, перемещаться в разных, часто несовместимых со здравым смыслом направлениях. Нонну закрутило штопором. При этом ее шарф, который она не без изящества драпировала поверх куртки, туго затянувшись, чуть не перекрыл ей дыхание. Она вспомнила, что примерно так, по-глупому, погибла Айседора Дункан, и постаралась выдернуть конец шарфа из гущи пассажиров. Своими длинными кистями он непостижимым образом зацепился за «молнию» куртки стоящего спиной мужчины. Мужчина, поспешая за тянувшим его шарфом и чертыхаясь, вынужден был развернуться к Нонне.

– Борис?! – изумилась она. – В автобусе?!

– Да вот... машина в автосервисе... – вздохнул он.

– Тяжеленько с непривычки-то в общественном транспорте, а, Боря! – расхохоталась Нонна.

– Да уж... – отозвался он и даже как-то прикрякнул, потому что именно в этот момент между ними полезла к выходу женщина с двумя объемными полиэтиленовыми мешками, туго набитыми продуктами.

Нонна рассмеялась еще веселее и сообщила ему из-за плеча женщины:

– А нам вот – хоть бы что!

После этого они уже не могли переброситься ни словом, потому что двумя человеческими потоками их разнесло друг от друга в разные концы салона автобуса. Нонна знала, что Борису надо выходить на две остановки раньше, чем ей. Она напряженно следила за его все еще смоляной шевелюрой, слегка и очень живописно тронутой сединой. Выйдет? Не выйдет? Да или нет? Конечно же выйдет... Кто она такая, Нонна? Всего лишь венчанная и брошенная сто лет назад жена... Пелена набежавших слез закрыла от женщины не только Бориса, но и весь салон автобуса. Головы и спины, маячившие перед Нонной, сначала раздвоились, потом растроились, потом размазались до бурой киселеобразной массы. Как она могла жить без него столько лет? Как она вообще могла жить, если только при одном взгляде в темные глаза Бориса у нее мутится рассудок? Она так и не смогла полюбить Георгия, Артемкиного отца, как ни старалась. Когда Викулов понял, что ничего так и не сможет добиться от Нонны, съехал на другую жилплощадь, которую унаследовал от какого-то родственника. Просторную двухкомнатную квартиру в старом фонде он оставил Нонне, но довольно часто приезжал в гости к ней и сыну. Они с ним остались добрыми друзьями, а Артемка отца любил по-настоящему.

Никого другого Нонна тоже полюбить не смогла, хотя претендентов на ее внимание до сих пор было предостаточно. Конечно, у нее случались мужчины... она живой человек... За некоторых она даже планировала выйти замуж, но как-то так и не получилось. В конце концов она сосредоточила все свое внимание на сыне, а о Борисе запретила себе вспоминать вообще. До сих пор вроде бы удавалось... Жизнь берегла ее от встреч с ним. И что теперь?! Как теперь существовать дальше? И зачем только она сунулась в этот проклятый автобус? Зачем?!

Когда Нонна проглотила слезы и кое-как проморгалась, Борис пропал из поля ее зрения. Она покрутила головой, насколько это было возможно в переполненном транспорте, но так и не увидела его темной шевелюры. Вышел... Похоже, даже раньше, чем надо. Что ж... Она так и думала...

Когда она с трудом выдавилась из автобуса на своей остановке, из других дверей чуть ли не вывалился совершенно растерзанный Борис. Он смачно чертыхнулся, застегнул куртку и по своей привычке сразу поднял воротник. Нонна застыла. Ее обтекали люди, выходящие из автобуса, толкали локтями и сумками, но она, не двигаясь с места, во все глаза смотрела на Епифанова. Его тоже здорово толкнули в плечо и непечатно обозвали, но он никак на это не прореагировал. Чуть скривившись в некоем подобии улыбки, он еще немного постоял на месте, а потом подошел к Нонне.

– Я провожу... – сказал Борис, будто ему было лет семнадцать и они только-только познакомились.

– Какого черта... – непослушными губами проговорила Нонна.

– Трудно сказать, кто меж нами с тобой проскочил: черт или ангел... Ты-то как думаешь?

Она не ответила. Она не хотела отвечать. Она вообще не хотела с ним разговаривать. Лучше расстаться сразу, потому что потом хоть в петлю... Он все так же красив. В смоляных кудрях серебрятся седые пряди, но это не портит его и нисколько не старит...

Нонна нервными движениями сняла окончательно сбившийся на сторону шарф, сунула его в карман и подскочила к подрулившей к остановке маршрутке. Она даже не обратила внимания на номер, потому что значения это не имело. Она должна скрыться от Епифанова и сделает это незамедлительно.

Борис не дал ей сесть в маршрутку. Он резким движением сорвал ее за локоть прямо со ступеньки.

– Какого черта! – опять зло выкрикнула Нонна. Она уже взяла себя в руки и не позволит, чтобы всякие Епифановы...

– Не валяй дурака, – сквозь зубы проговорил он и прямо на остановке прижал ее к себе.

Нонна попыталась выключить все органы чувств. Она не станет вдыхать его такой знакомый запах. Она не будет больше смотреть в его бездонные глаза. Она не собирается слушать, что он еще скажет сочным голосом с раскатистым «р-р-р». Она уже не Нонна. Она бездушный манекен, резиновая кукла. Он ничего от нее не добьется.

Епифанов и не собирался ничего добиваться, по крайней мере на остановке. Он резким движением отстранил Нонну от себя, крепко подхватил ее под локоть и повел в сторону дома. Что ей было делать? Скандалить и вырываться? Он молчал. Она молчала тоже. Возле подъезда все-таки вырвалась и спросила:

– Что тебе надо, Борис?

– Поговорить, – отозвался он.

– Говори здесь.

– У тебя дома сын? Или... его отец?

– Никого, – не смогла обмануть его Нонна.

– Тогда пошли! – Он опять вцепился в ее локоть, за который и потянул сначала к подъезду, а потом к лифту.

Уже в квартире Нонна опять спросила:

– Чего ты хочешь?

Епифанов молча снял куртку, бросил ее на стоящий у стены узенький диванчик, потом помог раздеться Нонне и, не глядя на нее, быстро прошел в комнату. Она смотрела ему вслед. Через минуту Борис опять вышел в коридор. Его щеки окрасил нервный румянец. Он отер рукой лицо, будто пытаясь убрать с него излишнюю красноту, и спросил глухим голосом:

– Там теперь живет... твой сын?

– Да, – кивнула Нонна.

– А ты? – еще глуше спросил он.

– А я – в комнате Георгия.

Нонна сделала рукой приглашающий жест и зашла в комнату. Вслед за ней как-то неловко протиснулся в дверь Борис. Оглядевшись и сразу отметив вещи, принадлежащие мужчине, он спросил: