Светлана Лубенец - У каждого свое проклятие

– А что... Георгий?

– Что именно тебя интересует? – криво улыбнулась Нонна.

– Ну... как вы? Ирина говорила, что так и не расписались...

– Какое тебе до этого дело?

– Нет, но ты ведь живешь в его комнате...

– И что? Какое тебе-то до этого дело? – повторила Нонна и прислонилась спиной к полированной стенке шкафа.

– Аленка все-таки умерла, – выдохнул Борис, и лицо его болезненно дернулось. – Да ты знаешь, наверно...

– Не дави на жалость, Епифанов, – заставила себя сказать Нонна, все существо которой тянулось к нему: обнять, приласкать, попытаться успокоить... Она заложила руки за спину и посильней прижала их к шкафу, чтобы они ненароком не выдали ему ее желания.

– Я не давлю... это так... мне после ее смерти просто больше не для чего стало жить, понимаешь?

Он уставился ей в глаза горящим взглядом. Нонна отвернулась и через силу вытолкнула из себя:

– А вот до этого мне нет никакого дела...

Борис подскочил к ней, упер обе руки в шкаф так, что она оказалась в их капкане, и рявкнул ей в ухо:

– Врешь! Вот ведь врешь!!! Как меня всего корежило, когда я слышал о тебе, Георгии и вашем сыне, так и тебе должно было выкручивать внутренности при одном только упоминании обо мне!!

– С чего ты взял?! – так же яростно выкрикнула она, выдернула руки из-за спины и попыталась оттолкнуть от себя Епифанова. – Мне ничего не выкручивает, понял? Мне плевать на тебя и на все твои проблемы! Убирайся к своей... Пусть она тебя утешает!!!

– Да я развелся с ней, Нонна! Как только наша девочка умерла, так я и развелся...

– А мне-то... – начала она и не смогла продолжить. Она его любила. И он не мог этого не видеть.

– Не говори так... – шепнул ей Борис и поцеловал в шею рядом с ухом.

Нонна резко дернулась, будто ей было неприятно, но он уже понимал, что она больше не будет сопротивляться. Он еще раз поцеловал ее в шею, немного повыше, потом еще и еще, пока не добрался до губ, которые только этого и ждали. Нонна обняла его за шею и вся отдалась поцелую, о котором мечтала больше семнадцати лет.

– Люблю тебя... тебя одну люблю... – шептал ей Борис между поцелуями. – Только ты моя жена... Единственная... Ты даже не можешь представить, как я маялся без тебя, как мучился...

Нонна вполне могла все это представить. Разве она не мучилась? Да еще как!

– Я тоже с трудом существовала, Боренька... – выдохнула она. – Запретила себе думать о тебе, но все равно думала, думала...

– А Георгий? – ревниво заметил он.

– Не надо! – оборвала Бориса Нонна. – Георгий – хороший человек, но я не смогла составить его счастье. Я на этом свете живу только для тебя...

– Нонна... Нонна... Я сейчас с ума сойду, если наконец не... Давай же только выйдем отсюда... где вы с Георгием...

Несмотря на то что ее всю трясло от волнения, Нонна не могла не рассмеяться:

– Дурачок... Между мной и Георгием мало что было... Но мы можем пойти в комнату сына. Мы с тобой именно там первый раз...

– А вдруг он неожиданно вернется? – встревожился Борис и задержал Нонну в коридоре.

– Сегодня не вернется. Даю тебе слово.

* * *

Когда они уже лежали рядом на диване Нонниного сына, отдыхая и все еще изнемогая от любви, Борис сказал:

– Скажу честно, я пытался лечиться от тебя другими женщинами, но получалось очень плохо. Ни с одной мне не захотелось встретиться во второй раз. В общем, сплошные мучения... Представляешь?

– Я все очень хорошо представляю... – ответила Нонна и вдруг, вспомнив разговор с собственной сестрой и сестрой Бориса, вывернулась из-под его руки. Ей очень не хотелось этого делать, но она понимала: гораздо важнее сейчас разобраться с тем, что сгустилось над головами Епифановых, а значит, и над головой Бориса, а с ним конечно же и над ее собственной. Она посмотрела ему в глаза и сказала: – Знаешь, Боря, похоже, мучения у вас на роду написаны. А мы с Маришкой и Андреем Капитоновым оказались у вас в заложниках...

– У кого это у нас?

– У Епифановых, только не у всех.

– Что ты такое говоришь, Нонна? – удивился Борис. – Ничего не понимаю... Какие-то заложники... Что за ерунда?

– Что ж... я тебе сейчас кое-что расскажу... – И она, как могла подробно, передала ему разговор с Ириной и собственной сестрой.

После ее рассказа Борис долго молчал, потом спросил:

– Ну и что Ира? Узнала что-нибудь у матери?

– Пока не звонила. Может быть, не было возможности. А ты, Боря! Ты, самый старший из детей Галины Павловны, неужели ничего не знаешь про своих умерших братьев?

Епифанов покачал головой.

– Особенно странно, что не знаешь про того, который, как говорила Маринке ваша мать, родился между Павлом и Ириной. Она почему-то так и сказала: между Павлом и Ириной, хотя между ними был Леша. А ты, Боря... ты ведь помнишь, как родился Павел?

– Так... кое-что... мне всего четвертый год тогда шел.

– Видишь, даже трехлетний кое-что помнит о таком событии, как рождение брата. Как же ты можешь не помнить того, кто родился, когда ты был старше?

– Не понимаю... Ерунда какая-то... Как принесли домой маленького Лешку, я уже четко помню... Не было у моих родителей никаких детей, кроме нас четверых!

– А может быть, Галина Павловна имела в виду детей от другого человека? – предположила Нонна.

– Это в каком же смысле?

– Ну... может быть, у нее были дети еще от кого-нибудь, помимо Аркадия Матвеевича?

– Да ты что?! – вскинулся Борис. – Мои родители всегда любили друг друга!

– Ты можешь не все о них знать...

– Брось, Нонна! Ты же видела моих стариков! Да на них же без умиления смотреть было нельзя!

– И все-таки ты можешь чего-то не знать, Боря... Особенно о том, что было с твоей матерью до встречи с Аркадием Матвеевичем.

– До встречи с отцом – да, могу и не знать, но когда они были женаты...

– Тебе могло быть, скажем, пять лет, – перебила его Нонна, – когда Галина Павловна вдруг неожиданно встретила свою первую любовь, от которой и был первый умерший ребенок. Чувства могли в ней вновь взыграть, и она (ты уж извини) изменила твоему отцу...

– Да ну... Чушь собачья... Но даже если предположить, что все было именно так, как ты говоришь, то не мог же ее ребенок умереть абсолютно бесследно! Должны же быть хоть какие-то похороны... Могила, наконец...

– Что-то должно бы, конечно, остаться...

– Ну вот... Хотя...

– Что? Ты что-нибудь вспомнил, Боря?

– Нет... то есть я про другое... В общем, почему-то вдруг вспомнился один странный документ...

– Какой? Где ты его видел? Чей он? – засыпала она его вопросами.

– Понимаешь, я однажды никак не мог найти дома свой институтский диплом. Решил, что оставил его у родителей. Перерыл все ящички в серванте, где лежали документы, старые фотографии, письма и прочий бумажный архив. Неожиданно мне попалось странное свидетельство о рождении...

– Странное? – почему-то испугалась Нонна.

– Да. В нем говорилось о рождении Епифанова Егора... кажется... Степановича. Словом, я могу сейчас перепутать отчество, но точно помню, что оно было не отцовским. Я тогда же бросился к матери с вопросом, что это за Егор. Она вырвала у меня свидетельство из рук с воплем: «Надо же! Так и не отдали!» Я, разумеется, спросил кому. Она сказала, что как-то заезжали дальние родственники и оставили. Даже собиралась в тот же день отослать им свидетельство по почте.

– Отослала?

– Откуда же я знаю! Больше я в их ящиках не рылся, потому что диплом нашел.

– Боря! Это он! – почему-то шепотом проговорила Нонна.

– Кто?! – удивился Борис.

– Ну... один из умерших детей...

– Он же Епифанов, а ты утверждаешь, что мать родила их не от отца...

– Но ведь отчество-то другое! А фамилия ваша, потому что Аркадий Матвеевич, любя твою мать, мог ей все простить и усыновить ребенка!

– Но тогда бы у него было и отчество отцовское!

– Ну... вообще-то... да... А год рождения этого Егора ты, конечно, не помнишь?

– Конечно, не помню.

– И что ты на этот счет думаешь?

– Представь, до сегодняшнего дня вообще ничего не думал! Не вспоминал даже!

– А теперь?

– Да и теперь я склоняюсь к тому, чтобы принять на веру слова матери. Наверняка свидетельство оставили у нас дальние родственники.

– О которых ты никогда не слышал! – саркастически заметила Нонна.

– Ну... так они же дальние...

– Брось, Боря! Какие уж у вас могут быть необыкновенно дальние родственники с фамилией Епифановы, если у твоего отца, не считая родной сестры Ольги, было всего только два двоюродных брата, которые могли передать детям свою фамилию. Но ты же знаешь их детей?

– Да, у нас два троюродных брата. Один из них – Димка... В детстве худющим таким был... Мы с ним учились в параллельных классах, а после школы он затеял какую-то ерунду... кажется, с духовной семинарией... Всей нашей семье это не нравилось... Потом он куда-то уехал. С тех пор я о нем ничего не слышал. Честно говоря, даже и не знаю, что с ним сейчас. А второго брата зовут Сашкой. Это как раз у него дети наркоманы.

– Так вот: даже если предположить, что этот Егор – какой-то внебрачный сын одного из братьев твоего отца, то и отчество у него должно быть соответствующее!

– Нет, точно он был не Федорович и не Иванович. Это я запомнил бы.

– Вот видишь!

– Ну... вижу... – растерялся Борис. – И что теперь с этим делать?

– По-моему, есть смысл разузнать об этом подробнее?

– Каким образом?

– Не знаю... Может быть, спросить у Галины Павловны напрямую?

– И как ты себе это представляешь?

– Никак пока не представляю, но можно и придумать, если постараться.

Борис помолчал немного и спросил:

– Может быть, не стоит ворошить прошлое? Как там у Пристли: не будите спящую собаку!

– Знаешь, Боря! Если бы кто-нибудь догадался разбудить эту собаку пораньше, возможно, в вашей семье не было бы такого количества несчастий! – выпалила Нонна.

– То есть ты всерьез считаешь, что Федор Никодимович, отговаривая мать выходить замуж за отца, имел в виду что-то совершенно конкретное?

– Я в это теперь твердо верю! Слишком много смертей, Борис! Слишком! Вспомни хотя бы, сколько ни в чем не повинных детей погибло: Ванечка, Нина, Аленка твоя... Маришка всерьез боится за Анечку и Сережку.

– Но ведь Аленка... – Борис побагровел и с настоящей угрозой в голосе спросил: – Не хочешь ли ты, Нонна, снять таким образом вину с нас с тобой?!

– Я не считаю себя виноватой! – запальчиво крикнула ему Нонна, тут же соскочила с постели и закуталась в халат. – И вообще! Я не звала тебя сюда! Немедленно смени тон или...

– Или что?! – жестко спросил Борис.

– Или... не знаю что... – уже более миролюбиво проговорила она и опять присела на край постели, потом посмотрела на него и сказала: – Может быть, нам с тобой не стоит больше поднимать эту тему?

– Может, и не стоит... – согласился он, но Нонна всем существом чувствовала, что Борис не сможет не думать об этом. Один только вид ее, Нонны, венчанной жены, всегда будет напоминать ему погибшую дочь. И она ничего не сможет с этим сделать. Да, они могут иногда встречаться, так же неистово, как сегодня, отдаваться друг другу, но спокойны и счастливы не смогут быть, наверно, никогда.

Конец их вечера был скомкан. Они еще попытались целоваться, но поцелуи обоим казались уже сухи и горьки. Нонна предложила Борису поужинать вместе, но он сказал, что не голоден, засобирался и быстро ушел. Она его не задерживала. Закрыла за ним дверь, привалилась к ней спиной и сказала вслух:

– Он больше не придет...

– Мама, мы с Андреем хотим сделать на кладбище еще одну скамеечку, – сказала Ирина, размешивая в чашке сахар.

– В каком месте? – спросила Галина Павловна, придвигая поближе к дочери блюдо с пирожками.

– Конечно, возле Ниночкиной... могилы...

Как ни старалась Ирина крепиться, все же не выдержала, уронила голову на руки и разрыдалась. Заколка расстегнулась, и ее длинные волосы накрыли блюдо с материнскими пирогами. Несколько отделившихся прядей попали прямо в чашку с чаем. Галина Павловна, кусая губы и стараясь не расплакаться вслед за дочерью, осторожно вытащила Иринины волосы из чашки, убрала их с пирогов, ласково погладила ее по голове и сказала:

– Поплачь, милая, поплачь... легче станет...

– По себе знаешь, да? – неожиданно спросила Ирина, подняв к матери залитое слезами лицо.

Галина Павловна, резко отпрянув от дочери, не ответила.

– Ну что же ты молчишь, мама?! – воскликнула Ирина. – Затянувшаяся пауза работает против тебя!

– Что ты такое говоришь, доченька...

– Что слышишь! Почему ты никогда не говорила нам или хотя бы мне, как женщине, что похоронила уже четверых сыновей?! Что случилось с первыми двумя?!