Светлана Лубенец - У каждого свое проклятие

– Умягчи наша злая сердца, Богородице, и напасти ненавидящих нас угаси, и всякую тесноту души нашей разреши, на Твой святый образ взирающе, Твоим страданием и милосердием о нас умиляемся и раны Твоя лобызаем, стрел же наших, Тя терзающих, ужасаемся. Не даждь нам, Мати Благосердная, в жестокосердии нашем и от жестокосердия ближних погибнути...

Женщина еще что-то говорила, но Марина, глядя на алые одежды Богоматери, уже погрузилась в собственные мысли. Она думала о том, что отец Дмитрий понимает все эти премудрости, может попросить Богоматерь, чтобы она помогла ему разрешить тесноту души... А что же она, Марина? Разве ей может что-нибудь помочь, если душа у нее черным-черна? Она уже двух мужей похоронила, а сама – жива-здоровехонька. Таких, как она, кажется, называют черными вдовами. Она черная и есть. Чуть больше года назад похоронила Алексея, которого любила, а теперь вдруг бесстыдно загляделась в синие очи отца Дмитрия. Видно, вечно ей жить с теснотой души...

Женщина между тем закончила читать молитву. Марина обернулась к ней и беспомощно проговорила:

– Мне никогда такого не запомнить.

– А вы можете повторять всего несколько строк, – улыбнулась она. – Вот, например: «Господи, Господи, избави нас от всякия стрелы, летящие в нас во все дни!» А можно еще проще: «Господи, прости и сохрани меня грешного».

– Говорят, что можно еще поставить свечи за упокой... Как это?

– А это вон туда, к Распятию.

Когда свечи за упокой душ погибших Епифановых были поставлены, женщины отошли от икон к выходу из церкви.

– Вы, наверно, Ольга Викторовна и есть? – спросила Марина. – Мне о вас отец Дмитрий рассказывал.

– Да, я Ольга. А то, что вы Марина Евгеньевна, я тоже поняла. У нас тут редко увидишь новое лицо. Значит, увезете от нас отца Дмитрия...

Свежее лицо Ольги подернулось печалью.

– Ненадолго, – улыбнулась Марина. – Уладим кое-какие дела, и он вернется.

– Не-е-ет... – протянула женщина, поправила головной платок, из-под которого выбилась кудрявая белокурая прядка, вздохнула и повторила: – Увезете... Навсегда... Или, может быть, сами у нас останетесь?

– Я? Остаться? – удивилась ее словам Марина. – Нет! Что вы! У меня в Петербурге дети, работа... и вообще... Зачем мне здесь оставаться?

– Затем, что отец Дмитрий... он тяжело живет... одиноко... Может, мается чем-то... Многие наши женщины не прочь были бы матушкой заделаться, но ничего не получилось. Знать, вас он ждал, Марина Евгеньевна! Видно, знал, что приедете!

– Что вы такое говорите, Ольга! – вспыхнула Марина. – Мы вчера увиделись с отцом Дмитрием первый раз в жизни! Я приехала к нему по важному делу. Он мне дальний родственник... по мужу...

– Так вы, значит, замужем? – спросила Ольга, и Марине показалось, что она обрадовалась этому сообщению. Тоже, наверно, имела виды на священника.

– Я... я вдова... – ответила ей Марина, и лицо женщины опять потухло.

– Ну тогда... думаю, что отец Дмитрий вряд ли вернется к нам из своей поездки, Марина Евгеньевна, – сказала она.

Марина, не отвечая, выскочила за дверь церкви, сбежала с холма, на котором та величаво высилась, и, остановившись у самой реки, бессильно опустилась на корявый ствол ивы, почти лежащий на земле. Нет... Ольга ошибается. Отец Дмитрий никак не выказывает Марине своего особого отношения. Уж она-то знает, как смотрят мужчины, когда женщина им интересна. В глазах Дмитрия одно лишь спокойное внимание. А что касается ее, Марины, то... В общем, этот священник просто красив, а все люди на красоту реагируют очень остро. Марина не исключение. А как мужчина он ей совершенно не нужен. Во-первых, она искренне любила Алексея и продолжает скорбеть по нему, а во-вторых... она не пара отцу Дмитрию... И вообще... ей уже много лет, у нее дети, и думать надо о другом. Она приехала сюда, чтобы попытаться защитить Сережку с Анечкой от напастей, которые со всех сторон обложили семейство Епифановых. Ей, Марине, как говорится, пора думать... о душе...

И тем не менее следующей ночью Марине не спалось в скромной комнате отца Дмитрия. Куда он уходит? Неужели к Ольге? Нет... Не должен... Как там у них в Писании сказано? Кажется... не прелюбодействуй... Он ведь не женат на ней, значит, не должен... Интересно, почему же Дмитрий не женат? Священникам же можно... ведь он не монах... Любая женщина согласилась бы... Борис, правда, рассказывал, что у Дмитрия была какая-то любовь с его одноклассницей, которая почему-то прервалась, но они еще долго переписывались. Именно эта Людмила и дала его адрес. Неужели Дмитрий ей не нравился? Разве он может не нравиться? Тут какая-то тайна... Ольга же сказала, что он вроде бы тоскует... Нет! Не так! Она сказала – мается... Чем же он мается? Неужели до сих пор не может забыть свою одноклассницу? Видимо, она была очень красивой... Тогда у Марины совершенно нет шансов. После смерти Алексея она жутко подурнела и состарилась сразу чуть ли не на десять лет. Фу-у-у... Какой ужас... О чем она думает! Ей нельзя об этом думать. Ей надо думать о другом. И она непременно возьмет себя в руки. Или она не мать собственных детей!

* * *

В Санкт-Петербург из Новгорода Марина с отцом Дмитрием ехали в электричке повышенной комфортности с мягкими откидывающимися сиденьями, что было очень кстати. Ей совсем не хотелось смотреть в глаза своему «родственнику», который сидел строго напротив. Она нажала кнопку на подлокотнике, отвернула голову в сторону и закрыла глаза. Сначала ей не спалось, потому что казалось, будто отец Дмитрий внимательно ее рассматривает. Она чуть приоткрыла веки и через их щелку убедилась, что он и не думал ее рассматривать, поскольку углублен в толстую книгу с лохматыми страницами. Интересно, что он читает? Неужели Священное Писание? Марина огорчилась, что совершенно неинтересна Дмитрию, и уснула то ли от огорчения, то ли оттого, что плохо спала прошлой ночью. Конечно, она просыпалась и даже пила чай, закусывая пирожками, которые им напекла Ольга, но все-таки большую часть дороги провела в дремоте, явно прячась в ее зыбких глубинах от отца Дмитрия.

На вокзале Марина по-настоящему испугалась. Неужели ей везти Дмитрия к себе домой? Нет... Она не в силах...

– Ну... до завтра, Марина Евгеньевна, – неожиданно сказал он. – Завтра я заеду за вами часов в десять утра. Думаю, надо выехать пораньше. Вы не против?

– Я? Нет... Конечно же я не против... – растерянно проговорила она. – А вы... сейчас?..

– За меня не волнуйтесь! Я приличную часть жизни прожил в Питере. У меня здесь осталось много друзей. Есть, как вы понимаете, и родственники. Я ведь тоже Епифанов.

Фамилия Дмитрия резанула Марину по самому сердцу. Разумеется, она и раньше знала, что он Епифанов, но только сейчас прочувствовала это в полной мере. Он тоже Епифанов... До чего же тесно ее, Маринина, судьба переплетена с судьбами людей этой фамилии... Могла ли она предположить эдакое, когда в юности первый раз спускалась в метро после полевых работ вместе с Павлом Епифановым!

В Прибытково к Пироговым вместе с Мариной и отцом Дмитрием поехал Александр Толмачев, поскольку Борису опять не удалось отпроситься с работы.

– Что-то вы зачастили, милейшие, – недовольно пробурчал им Константин Макарович из-за своей массивной калитки, вовсе не спеша ее открывать.

– Изменились некоторые обстоятельства, а потому по нескольким вопросам требуются ваши разъяснения, – очень вежливо ответил ему Александр.

– А с чего вы взяли, что я хочу с вами объясняться? – возмущенно спросил Пирогов, и его толстое лицо налилось кровью. – Мы уже все выяснили, сестру вашу похоронили чин чинарем, договор родительский отдали, после чего вы сами заявили, что никаких претензий к нам не имеете.

– Раз вы все сделали чин чинарем, то вам не о чем и беспокоиться, – вступил в разговор отец Дмитрий. – Мы зададим вам несколько вопросов, касающихся Татьяны, и уйдем.

– Не знаю... – затряс головой Константин Макарович. – И Марии дома нет... Как-то все не так... Не нравится мне...

– И все-таки будет лучше, если вы впустите нас, – очень спокойно, но твердо сказал Дмитрий.

Пирогов что-то еще пробурчал себе под нос, но калитку все-таки распахнул и повел гостей к дому. Возле крыльца стояла шикарная темно-синяя, почти черная «мазда».

– У вас гости? – спросила Марина, показывая на автомобиль.

– Не гости! – рявкнул Пирогов. – Моя машина... Да! Вот так! Имею право хоть на старости лет пожить по-человечески! А вы мне не указ!!

Марина удивленно пожала плечами, взглянув по очереди в глаза Александра и Дмитрия, и поняла, что им все происходящее так же не нравится, как и ей.

– Ну и в чем, собственно, дело? – спросил Константин Макарович, когда они уже все сидели за столом в главной комнате дома Пироговых, большую часть которой занимал домашний кинотеатр.

– А оно в том, что, судя по некоторым данным, вы, кроме денег, полученных от наших родителей по договору, присвоили себе и то, что вам никак не предназначалось, – сказал Александр.

При этом сообщении багровость лица Пирогова приобрела устрашающий оттенок. Он оттянул рукой ворот и так расстегнутой рубашки и задышал очень тяжело.

– Вам плохо? – испугалась Марина и вскочила со стула. – Может быть, воды или какого-нибудь лекарства? Что вы обычно пьете в таких случаях?

Пирогов жестом усадил ее на место, достал из кармана какой-то тюбик с лекарством, выдавил себе одну таблетку под язык и, прикрыв глаза, откинулся на спинку стула. Все присутствующие молча и виновато ждали, пока он придет в себя. Через несколько минут от лица Константина Макаровича отлила кровь. Потом он открыл глаза и, с неприязнью глядя на непрошеных гостей, сказал:

– Что вы от меня хотите?

– Мы хотим, чтобы вы рассказали нам все, что связано с Татьяной и... вашим теперешним процветанием, – отозвался отец Дмитрий. – Никто не собирается у вас отбирать дом или машину. Мы пришли за информацией. Нам нужно знать, о каких драгоценностях беспокоилась Татьяна! О каких таких цацках она постоянно говорила?

– О цацках... – совершенно не удивился Пирогов.

– Конечно, о цацках, а не о цыпках! И вы это наверняка знали, в отличие от вашей жены. Или она тоже в курсе?

– Нет, что вы... Машенька ничего не знала... Она, светлая душа, не смогла бы притворяться. Собственно, все и было-то ради нее. Люблю я ее очень... Детей нам Бог не дал. Маша для меня все...

– Подождите, – остановила разговор Марина. – Вы уверены, что сможете говорить? Все-таки выглядите как-то не очень...

– Смогу, – кивнул Пирогов. – Я всегда знал, что когда-нибудь придется... Сами, поди, знаете, как веревочке ни виться... В общем, с Иваном Толмачевым, вашим, Саша, отцом, мы были знакомы с детства. Жили в одном дворе. Он старше меня на шесть лет, но наша дворовая компания была разновозрастной, и эта самая разница в возрасте нам ничуть не мешала. Ну сначала были всякие «казаки-разбойники» и футбол на пустыре за домами, потом гитара и папиросы «Беломорканал», а потом мы с ним влюбились в одну и ту же девушку... в Лидочку... Да-да... В Лидочку, вашу, Александр Иванович, покойную матушку. У Ваньки преимуществ было больше. Разница в возрасте в тот момент играла против меня. Он уже успел отслужить в армии, носил жутко узкие брюки... в общем, пижонил... Ну и Лидочка, как вы понимаете, досталась ему. Я страшно переживал, написал ей кошмарное письмо, что, мол, покончу с собой и все такое, если она не придет туда-то и туда-то тогда-то и тогда-то... Я и сам не верил в то, что писал. Молодой был и больше играл, чем действительно намеревался умереть от безответной любви... Да-а-а... А Лидочка пришла... испугалась, что и впрямь руки на себя наложу. А я, как увидел ее, так сразу же вытащил из кармана лезвие и театрально так собрался полоснуть себя по венам. Сейчас скажу вам, как на духу: не полоснул бы, но Лидочка испугалась до синевы в лице. Мы стали бороться... оба с ней перерезались этим дурацким лезвием, утонули в крови, слезах, соплях... В общем, прости, Александр, но тогда бедная Лидочка вынуждена была отдаться мне... Из жалости! Только лишь из жалости и от страха за мою жизнь! Она любила Ивана и довольно скоро после этого события вышла за него замуж. Да и я... как только с ней... в общем, как рукой сняло все мое сумасшествие, а потом Машеньку встретил, единственную мою настоящую любовь...

– То есть... не намекаете ли вы на то... – приподнялся со своего места Александр, – что Татьяна...

– Я тебе, Саша, скажу так: когда Татьяна совсем, уж прости за это слово, озверела и стала на людей кидаться, в частности на тебя, Иван явился ко мне сюда, в Прибытково, и попросил забрать ее к себе. Мы с Машей и тогда жили в довольно большом частном доме, где ее можно было изолировать в отдельной комнате. Разумеется, я решил, что Толмачев свихнулся. Какой нормальный человек ни с того ни с сего будет предлагать взять к себе буйную сумасшедшую, которая на людей кидается! У нас с Машей детей не было, но лучше уж завести злющую кавказскую овчарку, чем связываться с умалишенной. И тогда, в ответ на мое заявление о кавказской овчарке, Иван сказал, что Татьяна моя дочь, а он и так с ней уже намыкался. Что, дескать, терпел бы ее и дальше, если бы она не трогала сына. Да-да... Саша, я тогда... вот совсем как ты... челюсть отвесил... Но почему-то сразу поверил. Мне и так стыдно было за то, на что я хитростью заставил пойти добросердечную Лидочку. А Иван, видя мое смятение, тут же стал предлагать деньги. Большие деньги... Да что там, вы и так видели договор... Но я скажу, уход за Татьяной того стоил... Мы с Машенькой тоже натерпелись...