В первую же ночь в чужом доме Марина заснула мертвым сном, поскольку в поезде абсолютно не могла спать, смущаясь близостью отца Дмитрия. На следующее утро он пришел к ней с двумя новостями.

– Ну, Марина Евгеньевна, у меня для вас два сообщения, и, как говорится, одно плохое, другое хорошее. С которого начнем?

– Давайте с хорошего, – решила Марина.

– Давайте! – Отец Дмитрий улыбнулся и сел напротив Марины на смешной старый стул из тех, которые раньше называли венскими. – Нам повезло в том, что потомки отца Захария и его жены Пелагеи никуда не выезжали из своей Окуловки, ныне – села Красного. Их дочери Любови, для которой Пелагея припасала украшения, уже нет в живых. Она была замужем за местным механизатором Ильей Корсаковым. Жили небогато, но особенно не нуждались. Сын был у них один, Тимофей, он умер в прошлом году. По сей день живет и здравствует сын Тимофея Ильича – Михаил Корсаков. Ему нынче сорок семь лет. Это, собственно, и есть второе известие, которое плохое.

– Ну и что же плохого в том, что жив Михаил Корсаков? Если ему всего сорок семь, значит, он вполне успеет воспользоваться прадедовыми драгоценностями.

– Все дело в том, что этот Михаил Корсаков – горький пьяница и антиобщественный элемент, первый буян на селе Красном. И все прадедовы драгоценности он моментально спустит за пару сотен рубликов, чтобы как следует напиться на помин их душ или просто так, для удовольствия.

– Собственно говоря, мне нет никакого дела до того, куда этот алкоголик денет свои собственные драгоценности, – резко сказала Марина.

– Нет, Марина Евгеньевна, думаю, что так рассуждать нельзя, – покачал головой отец Дмитрий.

– Почему?

– Потому что не стоило ехать так далеко, чтобы выбросить драгоценности на помойку. Можно было отдать их любому бомжу в Питере. Только вряд ли из этого вышел бы прок.

– Ну и что вы предлагаете?

– Жена отца Николая сказала, что некая Антонина Голубева всегда утверждала, будто ее девочка, пятилетняя Натка, приходится дочерью Корсакову. Сам Корсаков от отцовства наотрез отказывается, дочку не признает, а бедная Антонина всегда незаметной мышкой по селу пробегала, чтобы только Михаил ее не заметил, не привязался и не прибил за клевету, которую она якобы распространяет по селу.

– То есть вы считаете, что мы должны отдать все этой Антонине?

– Антонине невозможно отдать, потому что она уж года три как пропала из села.

– Что значит – пропала? – удивилась Марина. – Корсаков виной?

– Жена отца Николая точно не знает, что там за история вышла. Вроде бы она сама куда-то уехала и не вернулась. А девочка сейчас живет у родной сестры Антонины – Полины. Вот я и предлагаю сходить к этой самой Полине и выяснить подробности.

– Какие?

– О происхождении Наташи. Полина ведь не знает, что мы привезли ценности, поэтому не станет нас обманывать только для того, чтобы их получить. А просто так признавать отцом девочки пропойцу и чуть ли не уголовника – вообще не имеет смысла.

– Возможно, вы и правы, – вынуждена была согласиться Марина.

* * *

– Да конечно, Мишка Корсаков – Наткин отец! – убежденно сказала Полина, плотная приземистая женщина, продолжая месить тесто крупными сильными руками. – Тонька-то – божий одуванчик, никак замуж выйти не могла. Никто не брал: бледная больно, невидная из себя и еще чересчур стеснительная. В общем, уж тридцать, а ни семьи, ни детей. Я ей говорю: «Тонька! Ну замуж не берут, так хоть ребенка-то роди! Все будет, кто в старости стакан воды поднесет!» А она «нет» да «нет» да «может, повезет еще». А потом видит – не везет, хоть ты что! А этот самый Мишка Корсаков возьми да и приди к моему Тольке за какой-то надобностью. Я вообще-то Корсакова веником шугаю, а тут трезвый был, я и не стала. Ну а Толька – возьми да и предложи Мишке Тоньку. Я-то думала, что все это шутки шутками, а потом гляжу, а у Тоньки – пузо! Спрашиваю – откуда? А Тонька и скажи, что ребенок-то Мишкин. Ну... я к Корсакову: так, мол, и так... папашей, значит, скоро заделаешься... Может, квасить-то перестанешь, заживешь, как все нормальные люди, семейной жизнью. А он обозвал сестру мою матерно и такую дулю мне показал – вот вам, мол, какой я есть отец Тонькиному ребенку. В общем, потом Тонька меня ругала, что я к нему пошла, потому что такой муж, как Корсаков, ей и даром не нужен. А я в ответ: чего ж ты тогда с этим Мишкой? Он же алкоголик! Мало ли, ребеночек уродливый получится! А она сказала, что Мишка в тот момент трезвый был и вроде даже ласковый... вот... а другой, дескать, на нее и не позарится. Ну... вот так и родилась Натка. Тонька никогда ребенка Корсакову не совала и ничего от него не хотела, а он почему-то, как видел ее, прямо зверел, проходу не давал. В общем, совсем у него мозги съехали от этой водки.

– А где же сейчас Антонина? – спросил отец Дмитрий.

Полина вздохнула, отставила в сторону квашню с тестом, уселась на табуретку и даже смахнула рукой, испачканной в муке, слезинку.

– Не знаю я, где Тонька, вот как. Чтобы от этого Корсакова отделаться, ну и подзаработать, завербовалась куда-то на Север... рыбу, что ли, перебирать... или там фасовать... а может, чистить... не помню точно... Говорила, как устроится, Натку заберет. Сначала писала, что все хорошо идет: комнату сняла и даже деньги понемножку откладывает. Потом писать перестала. Толька мой начал разные запросы посылать. Так пришла бумага с печатями, что Голубева Антонина пропала без вести, а вместе с бумагой – письмо от бригадира... что ли... с кем Тонька работала... В общем, похоже, что смыло ее за борт с корабля во время какой-то ужасной непогоды. Но никто этого не видел, а потому она считается пропавшей без вести. Деньги, что она успела заработать, нам переслали. Так разве ж это деньги за Север? Так, ерунда... Натке на джинсята! А у меня своих пацанов, между прочим, трое! А тут еще Натка. Дикая, как кошка... Не в Тоньку! Похоже, вся в Корсакова! Никакого сладу с ней нет!

– А познакомиться с девочкой можно? – спросила Марина.

– Чего ж нельзя! Конечно, можно! – согласилась Полина и оглушительно выкрикнула: – Наташка! А ну подойди сюда!

Из глубин дома в ответ на ее призыв не раздалось ни звука.

– Натка!!! Кому говорю – иди в кухню! – еще раз крикнула женщина, но никто в дверях так и не появился. Полина недовольно покачала головой и сказала: – Вот подлая девка! Ни за что сама не придет! Пошли в залу, что ли!

В большой комнате в глубине дома в уголке дивана сидела тоненькая бледная девчушка с очень светлыми, небрежно заплетенными косичками, настороженными глазами и копеечными сережками в крохотных ушках.

– Натка! Чего тебя вечно не доорешься! – перешла в наступление Полина. – Люди вот к тебе приехали! Из самого Санкт-Петербурга! Они твою бабушку с дедушкой, говорят, знали. Гостинцев тебе привезли.

Натка даже не пошевелилась при сообщении о гостинцах, которое у другого ребенка вызвало бы как минимум любопытство. Отец Дмитрий вытащил из кармана большую плитку молочного шоколада с изображением Медного всадника на обертке, которую они с Мариной купили вовсе не в Санкт-Петербурге, а в магазинчике, попавшемся им по дороге к Полине. Вместо того чтобы ухватиться за шоколадку, Наташа отвернулась и даже спрятала руки за спину.

– Вот она всегда так! – зло заметила Полина, и стало ясно, что дочка Антонины надоела ей хуже горькой редьки. – Вы уж тут с ней сами... как-нибудь... а у меня... видели... тесто... Перестоится еще... Да и вообще... некогда мне...

Безнадежно махнув в сторону девочки полной рукой, Полина отправилась поближе к своему тесту. Марина подождала, пока она скроется из вида, и попросила отца Дмитрия достать из сумки шкатулку Пелагеи. Тот недоуменно пожал плечами, но шкатулку все-таки достал. Пока Марина молча искала среди драгоценностей маленькие золотые сережки с красными камешками, которые приглянулись ей еще в спальне бабушки Бориса, Натка сидела все так же, отвернувшись от гостей и заложив руки за спину. Найдя серьги, Марина подсела на диван к девочке и сказала:

– Наташа, посмотри, пожалуйста, что мы тебе еще привезли, кроме шоколадки.

Девочка не шелохнулась, и Марине пришлось продолжить:

– Это такие камешки драгоценные... Я думаю, что они называются рубинами. У тебя будут сережки, как у маленькой принцессы!

На слове «принцессы» плечико девочки дрогнуло. Марине пришлось еще раз повторить:

– Посмотри, пожалуйста!

Натка чуть повернула голову и бросила быстрый взгляд на Маринину ладонь. То, что на ней лежало, девочку все же заинтересовало, она наконец повернулась и с восхищением уставилась на серьги. Марина молчала, и Натке пришлось что-нибудь сказать. Слабым тихим голоском она спросила:

– Это что?

– Я же сказала: сережки. Хочешь, я вдену их тебе в ушки?

– Тетя Поля заругает.

– Не заругает. Сережки тебе оставила бабушка.

– А где она? – спросила Натка, не отрывая зачарованного взгляда от сережек.

– Бабушка, к сожалению, уже умерла, но, когда еще была жива, эти сережки просила непременно тебе передать, если мы вдруг с тобой встретимся. Давай я тебе их вдену.

Девочка, напряженно улыбаясь, подставила свое сильно порозовевшее ушко. Марина вытащила из него легонькую гигиеническую сережку и вдела красный камешек. Потом вставила новую серьгу и в другое ушко Натки.

– Не тяжелые? – спросила Марина.

– Нет... – еле выдохнула девочка, боясь пошевелиться.

Марина оглядела комнату, нашла зеркало, висящее на стене у дверей, подвела к нему Натку и сказала:

– Погляди, как красиво! Тебе нравится?

Девочка кивнула со счастливым лицом. Тут к ней приблизился отец Дмитрий с шоколадом и спросил:

– Может быть, шоколадку все же возьмешь?

Натка протянула руку к яркой плитке и в свою очередь спросила:

– Тоже от бабушки?

Отец Дмитрий рассмеялся:

– Нет, это от нас с Мариной Евгеньевной.

Девочка наконец широко улыбнулась. Отец Дмитрий взял ее на руки и сказал:

– Ну а теперь, Натка, рассказывай, как живешь.

– Хорошо живу, – еле слышно пробормотала девочка.

Дмитрий сел на диван, посадил ее к себе на колени и спросил:

– Подружки-то у тебя есть?

– Нет.

– А почему?

– Не знаю...

– Ну а с братьями дружишь?

– С Петькой-Колькой-Витькой? – скороговоркой уточнила Натка.

– С ними самыми!

– Нет. Они больно щиплются и дразнятся.

– И как же они дразнятся?

– Они дразнятся Мишкиной девкой... и приблудком...

Отец Дмитрий вскинул вмиг потемневшие глаза на Марину. Она сочувственно покивала.

– Ну а где сейчас эти братцы, которые дразнятся? – опять спросил девочку Дмитрий.

– Так в школе же, – ответила Наташа, и взрослому человеку осталось только сказать:

– Ах да... – и выдавить из себя очередной вопрос: – А ты в школу хочешь?

– Нет, – все так же односложно ответила девочка.

Отец Дмитрий догадывался, что может ответить Натка, но все же спросил:

– Почему?

И Наташа дала тот ответ, которого он и ожидал:

– Там Петька-Колька-Витька...

– Ну, как вы тут? – раздался голос зашедшей в комнату Полины. – Слышу, все ж таки разговорились... – Она увидела зажатый у девочки в руках шоколад и спросила ее: – Ты хоть гостей-то поблагодарила за гостинец?

Натка быстро кивнула, а Марина поспешила добавить:

– Мы ей серьги привезли от бабушки. Вдели уже...

Полина, сощурившись, оглядела Наткины ушки и спросила:

– Никак золотые?

– Золотые, – согласилась Марина.

– Так куда они ей сейчас? Только уши оттягивать!

– Ничего... пусть немножко походит. Устанет – снимите. Только уж уговор: серьги эти Наташины. Даже если ей сейчас тяжело будет носить их долго, пусть лежат для нее, пока не вырастет.

– Само собой, – ответила Полина, но Марина поняла, что она их снимет с девочки, как только они с отцом Дмитрием уйдут, и, скорее всего, никогда ей не отдаст.

* * *

Из дома сестры Антонины Голубевой Марина с отцом Дмитрием вышли в самом дурном расположении духа.

– Нельзя оставлять Полине драгоценности, – сказал Дмитрий. – Они с мужем их непременно продадут, а деньги пойдут на хозяйство да на Петьку-Кольку-Витьку.

– Да-а-а... – протянула Марина. – Хорошо, если «Мишкиной девке» перепадут хоть жалкие крохи.

– Крохи-то, конечно, перепадут. Они же не морят девчушку голодом, и одета она во все чистое.

– Но не любят.

– Не любят. Но понять их можно. У них своих трое, а тут лишний рот навязали...

– И что же нам делать с украшениями, отец Дмитрий? – спросила Марина в отчаянии. – Я ни за что не повезу их обратно!

– Я поговорю с отцом Николаем. Может быть, частично их сможет принять церковь, как приняла серебряную утварь, а другую часть – сохранить до совершеннолетия Наташи.

– А как с... проклятием? – не без труда проговорила Марина.