Кристина Арноти - У каждого свой рай

Я смотрела на него с восторгом.

– Зачем меня приглашать?

– Ты начинаешь играть в моей жизни большую роль. Я им это сказал.

Я его слушала. Мне хотелось удостовериться.

– Сколько тебе лет, Грегори?

– Тридцать шесть, – сказал он.

– И ты никогда не был женат?

– Знаешь, моя личная жизнь…

– Если тебе хочется меня представить твоим родителям, это значит…

– Нет, – воскликнул он. – Я ничего не хочу в этом роде. Лишь продолжить еще немного наше знакомство. Поместье великолепно. Прямые рейсы связывают Санто-Доминго с Мадридом и Парижем. Или же я тебя подброшу реактивным самолетом на Майами, и ты вернешься оттуда в Париж.

– Каким реактивным самолетом?

– Мои родители предоставляют в мое распоряжение реактивный самолет. Небольшой реактивный самолет.

Я смотрела на него. Я не могла больше говорить. У них был самолет. Он нервничал.

– В Америке это не то, что в Европе. Здесь огромные расстояния. Проще передвигаться на самолете. Хотя бы на маленьком.

Я повторила:

– У них есть самолет!

– Увы…

– Скажи, Грегори, там красивое море?

– Бесподобное. Точнее, одно из самых красивых.

– Что ты сказал родителям?

– Они не задают слишком много вопросов. Они привыкли к неожиданностям со мной. Итак, мы едем?

Мне по-прежнему было непонятно. Я смотрела на свое тело, хорошо сложенное, свои маленькие груди, свои длинные ноги. У меня была нежная кожа и хорошо организованная душа. Острый ум. Но что бы то ни было, я не была неотразимой красавицей. Совсем. Что привязывало Грегори ко мне? Возможно, я узнаю об этом в Санто-Доминго. И внезапно своим вопросом я вмешалась в чужую частную жизнь.

– Чем ты занимаешься, Грегори?

– Предпринимательством, – сказал он. – Предпринимательством…

Если бы я могла дозвониться до мамы… Но я бы снова ей лгала. Я бы ничего не сказала о своих опасениях, а только о своих успехах. Я рассказала бы ей о встрече с богатым человеком. Это было ее мечтой. Мне хотелось бы знать, где находилась мама. Стоило лишь удалиться от нее, как я ощущала, что люблю ее всем своим сердцем.

НА СЛЕДУЮЩИЙ день ужин с доктором Жаком Вернером обещал быть определенно более приятным, чем предыдущий. Иоланда ожидала его в холле, спокойная, более уверенная в себе. Он вошел стремительно, улыбаясь.

– Вы сияете.

– Мне полезен воздух Берна, – сказала она.

На улице он остановился, чтобы получше ее рассмотреть.

– Воздух Берна? Поздравляю.

– Вы очень любезны сегодня, Жак Довольный, он улыбался.

В ресторане он отметил:

– Вы выбираете быстро. Вы знаете, что вы хотите. Я вас представлял скорее нерешительной. Увы, воздух Берна мне менее полезен, чем вам. Сегодня я чувствую себя измученным.

– Врачи работают много, я понимаю, – сказала она. – Но у вас, должно быть, красивая жизнь… Лечить… Путешествовать… Видеть мир.

Она была права, но ему хотелось, чтобы она была мене категорична в своей оценке. Он посвятил себя больным. Его желания ограничивались домом со всеми удобствами, коллекционированием редких книг и путешествиями. Женщины, с которыми пересекалась его жизнь, находили эти путешествия слишком короткими. Они легко принимали беззаботное существование, но не переставали его упрекать: «Я тебя вижу так мало. Нет времени поговорить…»

Официант подошел к ним, взял заказ. Вернер наклонился к Иоланде.

– Очень сожалею о вчерашнем вечере. Я был взвинчен, несправедлив.

– Вам нравится насмехаться над людьми, – заметила она.

– Нет, это нет так. Но я немного разочарован. Я жил только с интеллектуалками. С женщинами сложными, манерными.

– Ну и что?

– Я стремился к красоте, культуре, мне нужна была эрудированная женщина. Мне надо было слишком много.

Официант только что поставил на стол две тарелки с овощным салатом «ассорти».

– Настоящие натюрморты, – сказал Вернер.

– Почему мертвые?

Он даже сделал жест, чтобы изобразить рамку картины.

– …Это могло быть натюрмортами.

Она покачала головой.

– Нет, эти салаты напоминают огород. Я иногда мечтают жить в доме, окруженном садом. Я бы смотрела на цветы, помидоры, салаты. В моем саду все было бы перемешано, цветы росли бы в огороде, а салат – возле дома.

Она принялась за салат, листик за листиком. Он уже съел половину содержимого своей тарелки.

– У вас есть загородный дом? – спросил он. Она вспомнила свою улицу с грязным тротуаром в базарный день.

– Нет.

– У меня малюсенький садик, – сказал он. – Обнесенный оградой маленький участок у моего шале. – Он добавил с некоторой резкостью, наивность Иоланды раздражала его: – На высоте в восемьсот метров салаты встречаются редко.

– У вас есть все, – сказала она. – Вы должны быть благодарны жизни.

Официант принес следующее блюдо.

– Осторожно, это горячо…

– Я имею не все, – сказал Вернер. – Невозможно преуспеть одновременно в личной жизни и профессиональной. Что-то не получается.

Он выпил немного вина.

– Я не интеллектуалка, не сложная женщина. Я никогда не училась, у меня нет образования. Почему бы меня не забыть?

– Не знаю. Может быть, потому, что ненавижу неудачи.

– И это все?

Он находил, что она молода. Он положил свою руку на руку Иоланды.

– Чего вы ждете от жизни, Иоланда?

– Что я жду?

– Скажите…

– Счастья, – произнесла она. – Счастья… Если еще осталось время, чтобы его найти.

Он воскликнул:

– Счастья? Если бы это было так просто! Какого рода счастье?

– Чтобы меня любили.

Ей было трудно скрыть волнение, которое ее охватило.

– И чтобы я любила, – продолжала она. – Моя дочь находит меня абсурдной. Старомодной. Надоедливой.

Она раскрывалась, она доверялась ему.

– У вас не совсем сложилась жизнь, – сказал он. – Из-за того, что вы стремились доставить удовольствие другим.

– Возможно.

Ей было плохо, ей хотелось быть в другом месте. Винсент собирался ей позвонить, он был горячим. Вулкан нежности. Она даже не помнила его лица. Ей хотелось его снова увидеть.

Доктор Вернер попросил счет. Затем он сказал:

– Может быть, вы хотите десерта?

– О нет… Ни десерта, ни собаки, ни кошки.

– Я не вижу связи.

– В моем возрасте… Несомненно, вы никогда мне этого не простите.

Она умолкла. Он настаивал.

– Объяснитесь же…

– Одинокая женщина не должна есть крем, ни прогуливать собаку, ни ждать возвращения гулящей кошки. – Она добавила: – Вы изменились с того времени, когда были в Ивисе. Вы стали более спокойным, более внимательным к другим.

– Вы сейчас говорите гадости.

– Почему?

– Вы ко мне относитесь как к старику, потому что я не сделал никакой попытки, чтобы уложить вас в свою постель…

– Вы стали более смирным.

Он заплатил. Они покинули ресторан. Пошли по узкой улице, заполненной эхом. Смех и слова отражались от стен. Он взял ее под руку.

– У меня большая квартира, Иоланда. Три спальни. Вместо того чтобы тратить деньги в гостинице, вы могли бы поселиться на несколько дней у меня?

– Вы меня приглашаете?

– Да.

Она размышляла. Если она примет приглашение Жака Вернера, то не увидит больше Винсента.

– Подождем немного.

– Подождать чего?

Она попыталась оправдаться.

– Вы скоро уезжаете в отпуск.

– Вы могли бы остаться в квартире.

– Одна? – воскликнула она. – О нет, спасибо…

– Вы не любите быть одна?

– Вы знаете кого-нибудь, кто любит быть один?

– Да, это я. Мне нравится.

– Вам повезло, – сказала Иоланда. – Никому не удается причинить вам страдания.

– Это, по-видимому, правда, – сказал он, такая оценка его неуязвимости ему нравилась.

Пребывая в хорошем настроении, он опрометчиво предложил:

– А если бы нам поехать вместе?

– Вы и я?

– Да, мы.

– Куда?

– В Италию.

– У меня нет больше желания ехать в Италию, – сказала она. – Мне бы хотелось познакомиться с Берном… а также со Швейцарией.

– Ваши соотечественники в большинстве своем ничего не знают о нас. Ничего, кроме банальностей. Шоколад, банки, кукушки. Противно.

– Не стоит сердиться на меня… Я говорю, что хотела бы познакомиться с вашей страной, а вас это раздражает… Что касается банков, у меня никогда не было денег. У меня даже нет чековой книжки.

– Не надо на меня сердиться, Иоланда. Но французы часто раздражают.

– Вас раздражает многое, – констатировала она. – Я полагаю, что показывать мне вашу страну было бы для вас пыткой. Вам нужна новая обстановка. Для меня привычная обстановка здесь.

Он рассуждал вслух.

– Мне хотелось поехать на юг Италии. В Сицилию. Что вы будете делать одна в Берне?

– Буду общаться с медведями…

– Они ближе ко мне, чем к вашей гостинице. Идемте. Я покажу вам свою квартиру. У меня есть также коллекция египетских предметов.

«Осторожно с фараонами, – подумала она. – С фараонами и сфинксом… Сколько их было? Сфинксов?»

Перед ними простиралась, как осушенный Большой канал в Венеции, улица золотистого цвета, окутанная дымкой в черных и желтоватых пятнах. Призраки наемников ехали верхом на своих превосходных конях. Они пробирались через лабиринты света и тени.

– Я видела медведей сегодня, – рассказывала Иоланда. – Они прекрасны, ухожены, с блестящей шерсткой, с экзальтированными милыми лукавыми глазами. Я выбрала себе медведя… Он лежал на спине, лапы кверху, и покачивался. Он ловил мой инжир, только поворачивая голову.

– Они чем-то напоминают супругов, которые окружены вниманием, но которых держат взаперти.

– Вы никогда не видите радостных сторон жизни? Он присвистнул.

– Вы оптимистка, вы? Браво.

Она умолкла. Последние лучи скользили по стенам. Он вел ее в этот розово-желто-синий вечер к Юнкернгассе. Освещение Центральной улицы чертило световую брусчатку. Они вошли в бархатистый туннель, образованный аркадами.

Поднялись на третий этаж.

– Я пройду вперед. Включу свет… Вот…

В этот вечер никто не спрашивал у нее фамилию, имя ее мужа, причины ее появления.

В конце небольшого коридора доктор открыл двойную дверь, и они оказались в спальне. Он повернул выключатель. Синий фаянс люстры радостно светился.

– Она из Италии, – сказал Вернер. – Мои фаянсы всегда итальянские. Что за артисты, эти итальянцы! Они обладают безукоризненным вкусом. Сюда, скорее.

Он потащил Иоланду к окну.

– Еще не совсем стемнело. Посмотрите на Ааре.

Она заметила вдали розово-стальную пенящуюся реку.

– Если вы хотите занять эту комнату… Ванная как раз рядом. Вы, безусловно, встаете поздно. Утро я провожу в больнице, а частную практику начинаю в 14 часов.

– Вы завтракаете дома? – спросила она.

– Да, у меня привычки старого холостяка. Женщины, с которыми я жил, были творческими личностями. Они ложились спать поздно, вставали поздно. В моей жизни была одна художница, одна поэтесса, одна ремесленница, у меня был даже роман с певицей. Она прожила здесь лишь два дня. Я мог терпеть молчаливых мастериц, восхищаться ими, расхваливать их на все лады, но не певицу.

– Я не творческая личность, – сказала Иоланда, – я не сплю до 10 часов, я всегда встаю рано. Я люблю утро.

– Вы любите утро?

Он снова начал раздражаться.

– Но, Боже мой, что же вы делали со своими длинными днями, если вы вставали рано? Почему вы не выучились иностранному языку, ремеслу? Вы жили в ожидании, замкнувшись в своем одиночестве? Это же безумие…

– Да, разумеется, – сказала она с определенной долей горечи. – Я могла бы рисовать, лепить горшки, писать поэмы и даже петь. Но я простая женщина. Я использовала время, чтобы смотреть на людей. Я жила в замедленном ритме. Я научилась терпению. – Она добавила, как когда-то в исповедальне, чтобы казаться покорной. – Мне случалось вышивать.

– Вышивать? Понятно. Вышивать… Вы вышиваете, как я себе представляю, «настоящие картины». Это то, что говорят в таком случае… И следует ими восхищаться.

– Я вышиваю плохо. Неровными стежками, путаю цвета. Я их не могу запомнить. У меня нет ловкости в руках.

– Вы годитесь для чего?

Он злился, потому что она не защищалась.

– Любить. Вот и все!

– У вашего мужа есть любовница, если я правильно понял.

– Одна? Пять. Десять. Я не знаю сколько. У него были любовницы постоянно, и на юге, где у него квартира.

– И вы это терпите? Она хранила молчание.

– Садитесь.

Жестом он указал на одно из синих кресел. Она села на край сиденья, обтянутого шелком. Она боялась оскорбительных слов.

– Мне бы хотелось уйти. Он ее задержал.