– Я знаю, что чего-то чуточку не хватает в наших отношениях, чтобы все было в порядке. Но я не смог бы тебе сказать точно, чего именно. Соучастия? Товарищества? Чуть больше смелости..

Я думала о квартире, которую собиралась купить. Но я не могла об этом говорить теперь.

Я смотрела на него. Марк похудел и выглядел усталым. Мы вернулись из длительного путешествия. Он – из месячного одиночества, я – из четырехнедельного потрясения. Как рассказать ему о Грегори? О Санто-Доминго, о семье-призраке, о моих деньгах? Я любила мои секреты, эти спокойные пласты молчания. Я давно поняла соблазнительную власть молчания. Спрятала свои семьдесят пять тысяч долларов под кровать. Не надо, чтобы я думала о них, когда мы будем снова заниматься любовью ночью. Завтра я пойду в банк. Мои доллары. Я их поменяю и истрачу. Я расскажу красивую историю Марку, когда у меня будет своя квартира. Приглашу его туда. Устрою себе гнедо, чтобы уберечься от рутины и износа. Сможет ли он согласиться с тем, что у меня будет свой угол? Я не знала. Я обретала Марка, знакомую обстановку. С восторгом и затаенной тоской. И несколькими тайнами. К счастью.

Вечером мы отправились в небольшое бистро на левом берегу и поужинали на террасе. У нашей пиццы был привкус молодости. Я согласилась на бокал розового вина. Я чувствовала себя одновременно в более выгодном положении и более опытной перед этим мужчиной, который так мало знал о жизни и который довольствовался скромными радостями. Это был человек спокойный и духовно ограниченный. Он довольствовался разумными радостями, в то время как мне хотелось карабкаться на Гималаи каждое утро для самоутверждения. Я испытывала непреодолимое желание написать книгу. Роман. Если бы я могла с ним поговорить об этом. Я напишу роман вместо диссертации. Он его прочтет и скажет: «Я задаю себе вопрос, откуда ты все это выуживаешь?» Он будет немного ревнив, немного счастлив. И придет в замешательство перед миром воображения, которого ему не дано.

– Что если нам провести ночь в гостинице? Не важно какой…

Он был в восторге от моего предложения. Мы отправились в гостиницу свиданий, где не требуется ни паспорт, ни багаж и где надо было платить вперед. Я занималась любовью с мужем в каком-то подозрительном отеле. Марку казалось, что он делает что-то предосудительное. Прикасается к греховному миру. Причастен к запретному. Он был от этого в восторге.

– Могут подумать, что я тебя подцепил на улице и привел сюда… Ты представляешь?

Я это представляла. Слегка похолодела. Меня преследовал Грегори. Но что сказать Марку, этому праведнику? С ним было слишком сложно. Мне следует написать роман, Марку только покой и нужен. Не обманывать, разделять со мной свои тревоги, свои искушения. Нам надо было стать сообщниками. Это было его сокровенным желанием. Я собиралась играть в эту игру. Но не слишком активно…

Мне бы хотелось поспать, но мешала разница во времени. Я размышляла. Мне надо было найти мою землю. Чтобы пустить в ней корни. Моим пристанищем станет моя квартира. Я чувствовала, как во мне медленно поднимается ощущение небытия. Мне стало страшно. В полной растерянности я признавалась себе в том, что никогда не страдала от любви. От чувств. Я всегда преодолевала препятствия. Я защищалась. Я не знала того, что другие называют испепеляющей любовью, любовью с первого взгляда, парализующей любовью, воскрешающей любовью. Я также мало верила в любовь с первого взгляда, как в чудо. Мои чувства никогда не изматывали меня. Я не знала увлечений, от которых не спят, плачут, умирают или возрождаются. Я не знала, что такое настоящая страсть. Я следила за игрой света на потолке. Затем попыталась дышать ровно, чтобы обрести покой.

Кто-то рыдал в соседней комнате. Я села. Я чувствовала, что у меня мокрая грудь. Потрогала лицо. «Мама…» Да, я сказала: «Мама». Я снова превратилась в терзаемого тревогами ребенка, напуганного злыми феями из сказок и неудавшимся браком моих родителей. «Мама, не умирай, мама, дай мне проявить свою любовь к тебе…» Я видела ее, маму, в комнате… Я рыдала до изнеможения. Разбудила Марка.

– Боюсь, что мама умрет и у меня не будет времени сказать ей, что я ее люблю… Марк… Мне приснилось, что она умерла… Я кричала у ее кровати: «Мама, мама, мы с Марком устроим для тебя самый красивый праздник на Рождество, который когда-либо устраивали для матери». Марк, мы уезжали кататься на лыжах, а ее всегда оставляли одну, маму…

– Рождество? – пробормотал Марк. – Сейчас август.

– Марк, надо ей сказать заранее, что у нее будет елка. Мы будем с ней. Представь, что она исчезнет, что она умрет в печали. Вовек моей душе не будет покоя… Ты знаешь о моем страхе перед вечностью… Я буду терзаться всю оставшуюся жить, если мама умрет хотя бы с малейшей обидой на меня.

– Я тебя не понимаю, – сказал Марк. – Она не болела.

Мама! Неопределенность терзала меня. Где она могла быть? В затерявшемся в пустыне комфортабельном автобусе у окна – место, отведенное для одиноких дам? В поезде затуманенными от слез глазами она смотрит на простирающийся живописный пейзаж с расплывчатыми очертаниями, унылый, как размытая радуга? В каком заурядном отеле она пытается устроиться поудобнее, не теряя надежды увидеть меня? По какому праву я занимала столько места в ее жизни? Какое счастье-несчастье быть матерью и страдать от последней мечты, что остается человеку: его ребенок?

– Мне приснилась мама, Марк. Я ей звонила. Ее телефон не отвечал. Я даже не знаю, где она.

Сосед постучал в тонкую перегородку. Мне было наплевать на других.

– Марк, я тебе этого не говорила. Я была настолько поглощена своими незначительными делами. Мама придумала приятельницу из гордости, потому что мы ее всегда оставляли одну на Рождество. Папе тоже нет прощения. Марк, пожалуйста, помоги мне. Надо создать семью ради мамы. Я даже согласна на ребенка… Надо заполнить ее жизнь теплотой. Я боюсь.

Марк успокаивал меня.

– Иди ко мне. Успокойся. Иди. Все это из-за разницы во времени, запаха краски, из-за нашей размолвки и особенно из-за тебя. Все, что ты носишь в себе, это слишком много. Тебе хочется всего. Ты хочешь нападать, и тебе хочется, чтобы тебя защищали. Ты хочешь сражаться, и тебе хочется мира.

Я продолжала плакать. Я его любила. Я его любила потому, что надо было кого-то любить, или потому, что это был он? Я не знала.

– Скажи мне, Марк, мы найдем маму, не так ли? Она жива? Марк, я сойду с ума от беспокойства… Марк…

Он меня баюкал, словно ребенка.

– Ты никогда не была счастлива, когда была маленькой девочкой.

– Марк, когда мать осталась одна, я на нее обижалась больше, чем на отца. Какая ирония! Чем больше мне не хватало отца, тем больнее я делала маме, потому что она была рядом. Потому что она была нежной. Ей следовало бы меня наказывать, чтобы я ее уважала.

Я снова становилась ребенком в объятиях Марка.

– Дыши ровнее. Спокойно. Мы устроим красивый праздник для твоей матери.

Я воскликнула:

– А твоя? Что мы будем делать с твоей матерью? Она тоже не может оставаться одна. Но две матери вместе, это много. Что же это такое, люди? По отдельности они все милые, добрые, а как только объединяются вместе, они становятся невыносимыми? Так что же делать, Марк?

– Не беспокойся за мою мать, – сказал он. – Я тебе не сказал. У нас не было времени поговорить. Она вышла замуж в Италии.

Я высморкалась в кончик простыни.

– Снова выйти замуж в пятьдесят восемь лет? Сколько лет ее типу?

– Сорок три года, – сказал он с гордостью. – Сорок три года, но она выглядит моложе него. Моя мать – феномен.

Я завидовала его матери. Мне хотелось, чтобы и моей матери повезло. Если нет, то хотя бы окружить ее заботой.

– Пожалуйста, Марк, помоги мне изменить маму, чтобы она стала свободной женщиной. Мы устроим для нее настоящий праздник и найдем ей отличного мужа. Согласен? Надо сделать маму счастливой…

Марк поцеловал меня в лоб, в глаза и в губы. Он прижал меня к себе…

– Что же остается для меня во всем этом? – спросил он, несколько позже.

– Я…

Я улыбалась сквозь слезы.