Сара Ней - Учебные часы

Мои губы размыкаются.

— Но почему? Зачем тебе это делать, Себастьян? Нельзя познакомиться с человеком, а спустя несколько дней решить отправиться с ним в поездку. Это странно.

Он поднимает свободную руку и проводит по копне своих растрепанных волос.

— Потому что, — слова вырываются; ему приходится сделать глубокий вдох, выравнивая дыхание, чтобы продолжить: — Потому что хоть раз в своей проклятой жизни я хочу увидеть, каково это быть с человеком, который не знает, кто я такой.

Я морщу нос.

— И что за черт это значит?

Он прислоняется к стене и сует руки в карманы, торжествуя.

— Видишь? Об этом и речь.

Я совсем запуталась.

Он еще раз вздыхает.

— Джим. Я представитель борцов за Айову; в следующем году даже мог бы готовиться к Олимпиаде. Мог бы работать где-нибудь в офисе. Я пойду туда, где деньги, так что кто знает, но во мне нет ничего нормального.

Я открываю рот, потом закрываю. А затем:

— Прости, неужели эта борьба такое большое дело?

Вижу, что он пытается сохранить невозмутимость, но терпит неудачу. Его рот недолго остается сомкнут, прежде чем от неожиданности приоткрыться и отвиснуть.

— Большое дело? Джеймс. Джим. Тысячи и тысячи поклонников ежегодно выкрикивают мое имя. Меня показывали по телевизору. Когда выпускался из школы, меня добивались все университеты Большой десятки и три из Большой дюжины[12], пока я не остановил свой выбор на Айове, — он выглядит самодовольным. — Так что да, вроде как большое дело.

О, Господи, вот что на это ответить?

— Я понятия не имела.

— Знаю, что ты понятия не имела. Это одна из тех вещей, которая мне в тебе нравится — а еще твоя постоянная потребность надо мной издеваться, — когда он улыбается мне, я нахожусь достаточно близко, чтобы мельком увидеть скол на нижнем зубе. Белый, но несовершенный.

Прекрасное несовершенство.

Брр.

— Почему не сказал мне, кто ты?

— Сказать тебе? — тогда он разражается смехом, и я ловлю еще одно дуновение его аромата, когда он отклоняет шею. — Ты убиваешь меня. Это не секрет. То есть, посмотри вокруг, Джеймсон. Здесь все таращатся на нас.

Я отрываю глаза от его лица; он прав. Головы с любопытством повернуты в нашу сторону. Смотрят, взирают, бросают взгляды — правда, кажется, что каждый наблюдает за нами.

Как грубо.

— На что они смотрят? На мой пуховик? — жалуюсь я, нервно дергая молнию вверх-вниз. — Подайте на меня в суд за то, что мне постоянно холодно.

Оз поднимает палец и щелкает по кончику моего носа.

— Ты действительно нечто, знаешь об этом? Просто прелесть.

На этот раз я закатываю глаза и недовольно скрещиваю руки.

— Супер.

Он обхватывает меня рукой за плечи и сжимает.

— Мы отлично проведем время, обещаю.

— Да, да, да. Я все равно зла на тебя за то, что сначала не спросил меня. Все твоя своевольность.

— Ты справишься.

Что-то сомневаюсь в этом.

Себастьян

— У нас последний вечер перед отправлением в штат Юта. Ты уже собралась? — передаю Джеймсон жвачку через стол. Она тянется за ней, и наши пальцы соприкасаются, посылая вольт электричества прямо по позвоночнику. Это возбуждает.

Странно.

Такого раньше никогда не случалось.

Я не придаю значения этому чувству, раскрываю учебник и загружаю ноутбук.

— Мне не особо долго собираться, в основном только зимнюю одежду, и немного вещей под нее. Ерунда, — она постукивает ручкой по столу. — Как насчет тебя?

Я киваю.

— Ага. У меня есть сумка, которая всегда наготове для выездных матчей, так что я просто достану костюм и брошу туда свои зимние вещи. Это займет у меня в целом три минуты.

— Твой костюм?

— Мой костюм. Ну, знаешь — классические брюки, пиджак, — при виде ее замешательства я разъясняю. — От нас требуют, чтобы мы наряжались, когда гостим в других кампусах из-за борцовских матчей.

Джеймсон хихикает.

— Ты хранишь костюм сложенным в спортивной сумке?

— Порой, да. А что?

Она морщит лоб.

— Разве он от этого не мнется?

— Э-э, да?

Она с глухим стуком бьется головой о твердую столешницу.

— Уф, я от тебя не могу, — она поднимается, улыбаясь глазами. — Кто выглаживает его тебе?

— Сам и только сам, — посылаю ей дьявольскую усмешку. — Было бы кому гладить его для меня, но иногда я надеваю фартук, когда утюжу его.

Голова Джеймсон склоняется на бок, она изучает меня, ее взгляд задерживается на моем рте. Сложно определить, о чем она сейчас думает, но могу лишь надеяться, что представляет меня в этом воображаемом фартуке.

Голым.

— Ты не надеваешь фартук.

— Нет, но теперь ты представляешь меня в нем, не так ли?

— Не знаю, смотря по обстоятельствам. Это один из тех старомодных с оборками, которые повязывают вокруг талии или те, что для готовки барбекю? — ее локти ударяют по столу, и она наклоняется вперед. Ее бледно-голубой свитер сильно натягивается на ее полных, сказочных сиськах.

— Какой ты предпочитаешь?

Джеймсон делает вид, что обдумывает.

— На тебе? Мужественный, который для барбекю, но не с дурацким высказыванием на нем. Я бы не хотела, чтобы это отвлекало внимание от твоего… — она стискивает губы.

— От моего?..

Она слегка встряхивает головой.

— Ну же, скажи. Ты бы не хотела, чтобы это отвлекало от моего твердого… тела? Моих крепких… мышц? — я откидываюсь на кожаном стуле, скрещивая руки на груди. — Ты же не умрешь, если ты пофлиртуешь со мной?

— Это не флирт, а очевидная…

— Прелюдия?

Отрывистый кивок:

— Ты это так называешь? С тобой с ума сойти можно.

— И все же свожу с ума не в стиле «я хочу трахнуть тебя», да?

Она выглядит растерянной. Огорченной.

— Секс это все, о чем ты только думаешь? Вот же неуемный.

— Нет, это не все, о чем я думаю, но клянусь, что-то в этих твоих чертовых свитерах делает меня глупым.

— С этим я уж точно не собираюсь спорить, — говорит она натянуто. — Твои слова и впрямь звучат глупо.

— Тебе не нравится, когда я так говорю?

— Да, — но она отрицательно качает головой.

Я наклоняюсь, посмеиваясь.

— Это да или нет?

— Да, мне не нравится.

— Почему?

Она закатывает глаза.

— Мы это уже проходили.

Разве? Что-то не припомню.

— Ну, тогда повторим еще раз, — потому что тебя весело и сексуально дразнить, и мне нравится видеть, как ты ерзаешь на стуле. Я начинаю от этого нахрен заводиться, особенно когда твое дыхание учащается, а грудь вздымается под кардиганом.

Конечно же, в кои-то веки я держу свой проклятый рот на замке.

Со вздохом Джеймсон резко закрывает свой ноутбук.

— Не могу решить, стоит ли тебе доверять или нет, и меня сводит с ума, что ты видишь во мне лишь вызов. Безумие.

— Ты ведь знаешь, что тут гораздо большее. С чего бы мне ехать в это путешествие, просто чтобы попробовать заняться с тобой сексом, когда я мог бы нанять проститутку за меньшую сумму, чем заплатил ради тебя?

— Нанять проститутку?! — она чуть ли не кричит, выпучивая свои глаза. — Ты действительно бы это сделал?

— Ну, нет. Во-первых, потому что мне никогда не пришлось бы; я могу потрахаться в любое время, когда пожелаю. А во-вторых, мне не по карману. Я хочу сказать, что еду в эту поездку, потому что мы друзья, Джимини Крикет, а не для того чтобы подкатывать к тебе, — мне удалось сохранить невозмутимое лицо, когда с моих уст сорвалась вполне убедительная ложь.

— Едешь в эту поездку? Говоришь так, будто тебя приглашали, — посмеивается она. — Ты худший из налетчиков, и хоть убей, я по-прежнему не могу понять зачем, — я открываю рот, чтобы ответить, но тут же захлопываю его, когда она продолжает: — Да, да, знаю, ты сказал это, потому что хочешь увидеть, каково быть с человеком, который не знает, кто ты такой, но разве ты и твои друзья-неандертальцы не частите в такие избитые места, как побережье Флориды? Пивные бонги[13] и бикини? MTV, распущенные девицы и ЗППП.

Да, черт возьми, да, да, нахрен да, и нет.

— Раз мы так откровенничаем, тебе не кажется перебором отправляться в путешествие с девушкой, с которой совсем недавно познакомился, чтобы сбежать от созданной для самого себя реальности? Разве ты никогда не слышал фразы «Сам застелил постель, вот сам в ней и спи»?

Я хихикаю, как подросток на слове постель.

Джеймсон бросает в меня желтым карандашом второй твердости.

— Ты такой незрелый.

Незрелый.

Озабоченный.

Жажду вызова, и она только что бросила мне его.

Джеймсон

— Какого черта ты и твое барахло делает на моем крыльце?

Ветер дует, пробирая меня насквозь и занося в мой гостиничный номер снег и промозглый воздух.

Он стоит перед моей дверью, поставив свою красную сумку на замороженную заснеженную землю. Яркий лимонный сноуборд прислонен к косяку рядом с черной сумкой для ботинок.

— Мой новый приятель, Чед, сказал, что твой сосед по комнате кинул тебя, — говорит он, беспечно пожимая широкими плечами. За его высокой фигурой я вижу Бет Лауэр, второкурсницу из клуба сноубордистов, пялящуюся на его задницу. Упорно.

Я даже не хочу знать, какие мысли сейчас крутятся в голове у Бет, и про себя желаю, чтобы порошистая груда белого снега свалилась с крыши и засыпала меня целиком.

Или еще лучше — засыпала его целиком.

Оз болтает, не замечая пожирающую глазами Бет.

— Я сказал Чеду, что мы кузены, помнишь? Поэтому он не видел проблемы в том, чтобы мы делили комнату. Поздравляю, Джим! Похоже, мы станем соседями по комнате.

— Ты имеешь в виду сокамерниками? — стону я, поглядывая через плечо на пустую спальню с одной двуспальной кроватью с одним потертым покрывалом, единственным комодом и малюсенькой ванной комнатой с одной крошечной душевой кабинкой.

Это не «Белладжио». Это может быть и дыра, но это была моя дыра — и только моя — тридцать семь блаженных секунд назад.

Я смотрю в сторону Бет, как она тащится по снегу, проходя мимо нас; наши глаза встречаются, когда она поднимает взгляд от фантастической задницы Оза. Даже в холодную зимнюю погоду ее заливает краска смущения, и она отворачивается, поспешно удирая в противоположном направлении, как маленькая крыска-извращенка.

Кстати об извращенцах…

Ночевать с Озом весь уикенд мне совершенно не хочется. Я заплатила те же шестьсот долларов, что и он; последнее, что мне нужно, это чтобы мои друзья сплетничали обо мне, в то время как он снует туда-сюда в мою комнату.

С моих губ срывается стон.

— И перестань рассказывать всем, что мы кузены.

— Ладно тебе, что в этом такого?

— Кузены? Да ладно, серьезно?

— Мне стоило сказать ему, что мы целующиеся кузены? — он ухмыляется во все тридцать два зуба. — Сними цепочку, Джеймс, и впусти меня. Мои яйца уже втянулись в мошонку, чтобы укрыться.

Еще один стон, и я снимаю цепочку на двери, хватая его за мускулистое предплечье, и затаскиваю — вместе со всем его барахлом — в глубину моего гостиничного номера. Тяжелая дверь захлопывается за нами, а замок автоматически защелкивается.

Я задвигаю щеколду, прежде чем повернуться к нему, упирая руки в бока и сердито сверля взглядом.

— Сперва ты поганишь мне поездку, а теперь вламываешься в мою комнату. Можешь занять пол.