Сара Ней - Учебные часы

— Проклятье, — звучит с придыханием ее ругань. Она прикусывает нижнюю губу, прежде чем убрать сбившиеся волосы изо рта. — Прямо сейчас я тебя ненавижу.

Нет, она так не думает.

— Ты вроде как в дерьме, — я кошачьей подходкой, продвигаюсь по ковру, словно хищник, преследующий свою жертву. — Что очень плохо, потому что я действительно наслаждаюсь этим.

Мяу.

— Что ты собираешься со мной делать? — шепчет она. Ее тонкий белый топ прижат к груди, что обеспечивает нулевую защиту.

— Что бы ты хотела, чтобы я сделал? — потому что я могу придумать миллион разных идей, все они с участием ног, груди, и зада. И нагота. Много и много наготы.

— Гм… — ее глаза стреляют от меня к ванной, к комоду. Меня. Ванной. Комоду. Меня.

Бедняжка планирует стратегию отхода, но ясно, что она терпит неудачу, потому что все еще стоит в середине кровати; я ставлю ей «пятерку» за усилия, но большую жирную «единицу» за исполнение.

— Ты могла бы добежать до туда, — бескорыстно расставляю руки. — Или…

— Или что?

— Или я сейчас подойду туда и — вау! Что, черт возьми, ты делаешь?

Я смотрю, как она бросает белый топ на кровать и тянется к поясу черных шерстяных леггинсов. Балансируя на мягком матрасе, она спихивает их вниз по бедрам, коленям и лодыжкам, выходит из них, и бросает безжизненно на пол.

Мои глаза наталкиваются на откровенное нежно-голубое нижнее белье, закрывающее участок между ее гладкими, сексуальными бедрами.

Кружева. Моя слабость.

— Ты немедленно надеваешь эти чертовы штаны обратно, — я угрожающе делаю шаг вперед.

— Ты говоришь, как чей-то отец, — смеется Джеймсон, протягивая руку к краю своего толстого, шерстяного свитера для сноубординга. — И я не буду называть тебя папочкой в ближайшее время.

Она тянет свитер выше, обнажая бледное пространство хорошо натренированного живота.

— Прекрати. Что, черт возьми, ты делаешь?

— Что, по-твоему, я делаю, гений? — ее приглушенный смех надо мной издевается. — Расплата та еще сука.

Она визжит, затем задыхается, когда мои руки обхватывают ее вокруг голой талии, и я пихаю ее на матрас, переворачиваю на спину в спортивном стиле.

— Оз! — умирает она со смеха. — Отстань от меня!

— Скажи волшебное слово, — я дразню, зависая над ней. Как металл к магниту, мои пальцы нашли голую кожу ее бедра и приземлились там как гравитационное притяжение. Скользя легко, они не останавливаются, пока не найдут шерстяной низ ее свитера.

Дергаю. Дергаю это дерьмо вниз, так чтобы прикрыть ее тугой живот, потому что не дай Бог, я должен буду смотреть на эту хренотень прямо сейчас, и держать руки при себе.

Легче сказать, чем сделать.

Я наклоняюсь к ней, пока слегка не подтолкнул ее нежные плечи на плоский матрас, ловя лодыжки руками, и смотрю на нее сверху вниз.

— Скажи волшебное слово, — повторяю я, мой голос более хриплый, чем предполагалось, и гораздо более серьезный.

— Волшебное слово, — маленькая хитрая задница.

Моя голова низко опускается, шепча в углубление ее шее.

— Нет, не так. Попробуй еще раз.

Горя огнем, моя рука двигается к задней стороне ее колена. Это неспешный путь вверх по ее гладкому, бритому бедру, запечатлеваясь жгучей горячей потребностью на ее коже. Разжав широкую ладонь, большой палец поглаживает это опьяняющее углубление ее линии бикини.

Она позволяет мне.

Они гладкие и совершенно безволосые, и теперь я чертовски умираю от любопытства:

— Ты делаешь эпиляцию воском киски, Джеймсон?

Маленький стон и шепот:

— Нет, я брею, — мне больно от желания увидеть это. Потрогать это. Попробовать это.

Под простыми кардиганами, чопорным жемчужным ожерельем, изысканными черными лакированными туфлями, у Джеймсон Кларк — превосходной спортсменки высшего класса — безволосая киска в штанах.

И я хочу поиграть с ней.

— Чёрт, это сексуально, — она вся сексуальна. Вся, до последнего консервативного дюйма.

Мой большой палец касается шва ее трусиков, и она задыхается, как хорошая девочка. Я наклоняюсь к ней, желая надавить ртом на ее оголенную кожу.

Джеймсон облизывает губы.

— Оз, пожалуйста.

— Пожалуйста? Пожалуйста, что? — пожалуйста, умоляй меня трахнуть тебя.

— Пусти меня?

Она звучит не уверенно, в том, что она хочет, не в малейшей степени. Со всем этим тяжелым дыханием. Не с ее грудью, поднимающейся и опускающейся с каждым затрудненным вдохом.

Она издает звук, как если бы она наслаждалась давлением моего мускулистого тела, контактом наших бедер, когда я осторожно придавил ее к матрасу в классическом борцовском движении.

Я отклоняюсь на дюйм в сторону, давая ей время, помогаю ей подняться, взяв ее за руку, и тяну вверх. Эти высокие скулы разрумянились, и она раздраженно смотрит в сторону, когда встает на ноги. Горячая. Обеспокоенная.

Взволнованная.

— Прекрасно. Я не буду носить майку. Ты выиграл, — бормочет она, избегая моих темных глаз. — Дай мне свою рубашку.

Я встаю, с трудом корректируя бушующий стояк внутри моих штанов, и пересекаю комнату. Я хватаю футболку, которая была сложена в аккуратный хлопковый квадрат в комоде, и, подняв к носу, нюхаю.

— Ммм, пахнет как ты. Я, наверное, никогда не буду снова ее стирать.

Джеймсон протягивает дрожащую руку к ней.

— Просто дай мне ее.

— Видишь? Это то, о чем я говорил…

Джеймсон

Боже мой, я должна пописать.

Отстой.

В полной темноте, я неграциозно выскальзываю из постели так тихо, как только могу, чтобы не разбудить дремлющего Оза, который как оказалось, настоящая постельная свинья, прокладываю свой путь вдоль стены из деревянных панелей по направлению к ванной.

К счастью, верхний свет над ванной, излучающий тусклый блеск, уже включен. Я хочу писать так сильно что, мои пальцы уже за поясом нижнего белья, когда я подбегаю к туалету. Стаскивая их вниз к моим лодыжкам, я опускаюсь с облегченным стоном.

Я пописала, зажмурившись, чтобы свет не попадал в глаза, открыв их только тогда, когда была не в состоянии найти конец туалетной бумаги.

Я натянула мое полупрозрачное, голубое белье на стройные бедра.

Повернулась, чтобы смыть.

Поднимаю голову, чтобы посмотреть на себя в зеркало, когда умываюсь…

— Бл*дь, Джеймсон, — мое имя звучит хрипло и протяжно, с непроизвольным стоном.

Я задыхаюсь, испуганная до смерти.

— Святое дерьмо! — кричу я, отмахиваясь рукой в сторону Оза. Если бы у меня было оружие, я бы ударила его им. — Ты мудак! Ты чертовски меня испугал…

— Бл*дь, Джеймсон.

— Ч-что… Мне так жаль. Я думала, ты в постели!

Я поворачиваюсь в сторону раковины, наши глаза встречаются в зеркале, мои — расширенные от шока, его — удовлетворенные, и я, наконец, опускаю взгляд вниз по его мускулистой покачивающейся руке. Красные сетчатые, спортивные шорты собрались вокруг его лодыжек, его большая рука обернута вокруг его твердой длины…

— О, мой Бог.

Я быстро оглядываю его, чтобы быть уверенной. Ага. Себастьян Осборн мастурбирует в ванной комнате, и я просто мочусь в двух футах от него.

Теперь, когда я видела это, я не могу это забыть.

И если быть честной, я не хочу.

* * * Себастьян

— О мой Бог, Оз, какого черта ты делаешь! — пронзительное возмущение совершенно излишне, учитывая, что глаза Джеймсон встречаются с моими возбужденными, полуприкрытыми глазами в зеркале. Ее расширились от шока и ужаса, и чего-то совсем другого, когда она бросает тайные взгляды на мою поглаживающую ладонь.

Дважды.

Трижды.

— Я думаю, что это довольно очевидно, что я делаю, — я фыркаю, слова прерываются с каждым следующим поглаживанием. — Кроме того, это твоя вина.

— Моя вина! — она стоит застывшая возле раковины, поворачиваясь ко мне, в то время как вода капает с ее мокрых рук. — Ты мастурбировал, пока я мочилась, чертов слизняк! Что, черт возьми, с тобой не так?

— Может быть, ты должна была подумать обо всем этом, прежде чем раздеться до этого откровенного нижнего белья и подарить мне стояк с этой твоей бритой киской.

— Я-я… как…

Еще один медленный толчок вверх и вниз по головке моего члена, и мои глаза, подрагивая, закрылись.

— Все в тебе делает меня твердым. Я не знаю в чем моя гребаная проблема, — проклятье это приятно. — Иисус, Джеймсон, дверь была закрыта. Кто ты думаешь, был здесь?

— Я… Ты не запер ее, осел! Кроме того, это час ночи! Я думала, ты в постели!

— Я там был. Теперь меня там нет.

Уже в четвертый раз, ее глаза отклоняясь, падают на жесткий, пульсирующий стояк в моей руке. Я передергиваю еще один раз, и когда она смотрит и испускает удовлетворенный стон, мне становится труднее сдерживаться.

— Ты мне отвратителен.

Такая хорошенькая маленькая лгунья.

— Неужели? Тогда почему ты… уф трахаешь меня… — я тяжело дышу. — Почему ты до сих пор стоишь там? Тебе это нравится, не так ли?

Дерьмо, я никогда не был эксгибиционистом в прошлом, но она, смотрящая, как я дрочу, делает меня еще тверже.

Святой ад, этой маленькой чертовке это чертовски нравится.

Проходят секунды, прежде чем она опомнилась, крутанулась на пятках и с треском захлопнула за собой дверь в ванную. Задрожали петли, но я не слышу ее удаляющихся шагов.

Вместо этого, я, кажется, распознаю кого-то неуклюжего за дверью. Еще несколько секунд, и прочищает горло.

— Эй, Оз?

Я поглаживаю себя медленно под звук ее голоса, зубами прихватив нижнюю губу.

— Да?

Я останавливаю себя, чтобы не добавить инстинктивно ответ детка, я как-то не думаю, что она оценит.

Еще один быстрый толчок. Дерьмо. Бл*дь. Я так близко к тому чтобы кончить.

— Сожалею, что тебя прервала.

Мой палец ласкает кончик члена, распространяя предварительную смазку, и я судорожно вдыхаю, чтобы контролировать интонацию моей речи, когда при первом ее высказывании мои шары делаются до боли твердыми.

Так или иначе, я обретаю голос.

— Ты уверена? Потому что я стопудово знаю, что ты хочешь смотреть… О, черт это приятно.

Звук ее затрудненного дыхания приглушенно доходит до меня, и я представляю себе ее — лбом прижатую к прохладной двери, подслушивающую.

Она слушает, как я дрочу — я просто, бл*, это знаю.

— Скажи что-нибудь.

Ее речь колеблется, когда она отвечает.

— Правило номер семь, — сглатывает она. — Не мастурбировать в ванной.

— Джеймс? Замени правило номер семь словами: не мастурбировать при свете с открытой дверью, и считай, договорились.

Не в силах это контролировать, я стону.

— Хорошо.

Тишина почти оглушительная, пока я наконец-то не слышу звук ее удаляющихся шагов.

— Хорошо, — я кончил в руку, в тусклой ванной комнате.

В одиночестве.

Джеймсон

Я не могу заснуть; я уверена, что он тоже не может.

Я почти уверена, что он стонал мое имя.

Себастьян стонал мое имя, и последнее, что мне нужно, это быть порнозвездой в ночных фантазиях какого-нибудь шутника.

Мы оба не спим, под весом матрац прогибается, когда он сдвигается, приближаясь ко мне.

— Эй, Джеймс?

Он редко называет меня «Джеймс» с того дня, как мы встретились — это всегда Джим или Джимбо, — и мне нравится, как он шепчет мое имя.

Поворачиваюсь на его голос в темноте, он прозвучал всего в нескольких дюймах. Разделение кровати было, вероятно, ужасной идеей, но сейчас нет пути назад, и это куда лучше, чем мысль, что кто-то из нас спит на полу отеля, пропитанном телесными жидкостями.