– Черт возьми! – проворчал он, думая о ручейке. – Если будет гроза, нам не миновать серьезной беды.

Из-за огромной резной двери он слышал приглушенный звонок телефона, но к тому времени, когда он открыл дверь и вошел в дом, телефон уже перестал звонить. Уинстон посмотрел на него, ожидая, что он зазвонит вновь, но поскольку этого не произошло, он пожал плечами, поставил свой чемодан у подножия лестницы и быстрыми шагами пересек зал. Он вошел в свой кабинет в дальней части дома, присел к письменному столу и прочитал записку от Шейна, где говорилось, что он должен позвонить отцу. Он выбросил записку в корзину для бумаг и бегло просмотрел свою почту – большей частью счета из деревенских магазинов и несколько приглашений на коктейли и ужины от его здешних соседей. Отложив их в сторону, он откинулся на спинку стула, положил ноги на письменный стол и закрыл глаза, чтобы не отвлекаться ни на что и полностью сосредоточиться на проблеме, которую ему нужно было обдумать.

У Уинстона была проблема, и в данный момент над ней надо было серьезно поразмыслить. Вчера, во время разговора с Джимом Фарли в их лондонской конторе, он заметил в Джиме непритворную, искреннюю неудовлетворенность. Как ни странно, Уинстон вдруг понял, что его это не очень удивляет. Еще несколько месяцев назад он заподозрил, что Джим терпеть не может административную работу, а в последние несколько часов, по дороге из Лондона сюда, он пришел к выводу, что Джиму не хочется оставаться на посту директора-распорядителя компании. Интуитивно Уинстон ощущал, что Джим мечется, что он чувствует себя не на своем месте. Джим по сути своей был настоящим газетчиком, которому нравится суета редакционной комнаты, волнение и возбуждение от того, что он – в центре мировых событий, напряженный ритм жизни, диктуемый необходимостью выпускать две ежедневные газеты. После того, как Эмма повысила его в должности, назначив год назад, сразу же после их помолвки с Полой, директором-распорядителем, Джим продолжал одновременно работать ответственным редактором обеих газет – «Йоркшир морнинг газет» и «Йоркшир ивнинг стандард». Приняв новую должность, но при этом сохранив за собой старую, Джим сидел на двух стульях. И только на одном их них, по мнению Уинстона, он чувствовал себя удобно – он был газетчиком.

Возможно, ему следует отказаться от другого поста, думал Уинстон. Будет лучше, если Джим будет блестяще справляться с одной работой, чем гробить обе. Он открыл глаза, снял ноги со стола и решительно поставил их на пол, пододвинул стул к письменному столу. Он посидел еще немного, глядя в пространство перед собой и думая о Джиме. Он восхищался его выдающимися журналистскими способностями и симпатизировал ему как человеку, хотя и знал, что у Джима много слабостей. Он, например, хочет угодить всем, чтобы все были довольны, – а это практически невозможно. И еще одно Уинстон знал наверняка: он никогда не мог понять, что именно Пола нашла в Джиме Фарли. Они были совершенно разные – как вода и пламень. У нее настолько сильный характер, что человеку вроде Джима она не пара. Но, в конце концов, их отношения – это не его забота, кроме того, возможно, он судит о Джиме предвзято, учитывая все обстоятельства. Она ничего не видит и не понимает – она просто слепа, глупая гусыня. Он нахмурился, мысленно отругав себя за то, что плохо подумал о ней. Ведь он хорошо относится к Поле, они добрые друзья.

Уинстон протянул руку к телефону, чтобы позвонить Эмме и поделиться с ней своей проблемой, но сразу же передумал. Нет смысла беспокоить ее перед выходными, ведь на эти дни у нее уже давно запланированы важные события и приемы. Гораздо лучше будет подождать до утра понедельника, и тогда уже посоветоваться с ней.

Внезапно он почувствовал, что страшно раздосадован и зол на самого себя. Какой же он глупец! Ему нужно было вчера, не уклоняясь от откровенного разговора, прямо спросить Джима, хочет ли тот отказаться от поста директора-распорядителя. А если он скажет «да», то кого можно назначить вместо него? У них нет человека, достаточно подготовленного, который мог бы взвалить на себя эти непростые обязанности, – по крайней мере среди сотрудников компании. И в этом была суть проблемы, именно это и тревожило его больше всего. Где-то в глубинах подсознания у Уинстона было тревожное предчувствие, что его тетушка может взвалить эту работу на него. Ему этого не хотелось. Ему нравилось его нынешнее положение в фирме.

Судьба распорядилась так, что Уинстон Харт, в отличие от других членов семьи Эммы, не был очень честолюбив. Он не стремился к могуществу. Его не мучила жажда несметного богатства. По сути дела, у него уже сейчас было больше денег, чем ему требовалось. Его дед Уинстон под руководством Эммы, с ее помощью и следуя ее советам нажил огромное состояние и тем самым обеспечил будущее и своей вдовы Шарлотты, и своего потомства.

Уинстон-младший был целеустремленным и трудолюбивым, он преуспевал в газетном деле и чувствовал, что это – его стихия. Но он получал удовольствие от жизни как таковой. Еще давно он принял решение и не собирался его менять: он никогда не пожертвует своим человеческим счастьем и спокойной личной жизнью ради успешной карьеры в мире большого бизнеса. Он не станет жертвой этого Молоха. Он хочет иметь жену, детей и размеренную, хорошо налаженную жизнь. Как и его отец, Рэндольф, Уинстон любил сельскую жизнь. Сельские пейзажи трогали его до глубины души. В деревне он словно рождался заново. Он очень ценил возможность проводить выходные за городом, после них он чувствовал себя обновленным, получившим заряд энергии. Он открыл для себя, что верховая езда, скачки по пересеченной местности с другими такими же любителями, игра в крикет, коллекционирование произведений искусства, работа в саду возле Бек-хауса благотворно действуют на него и приносят глубокое удовлетворение. Короче говоря, Уинстону Харту нравилось жить спокойно и неторопливо, и он был полон решимости устроить свою жизнь именно так. Борьба, которая шла между сильными мира сего, раздражала его – он считал, что она бесконечно утомительна и скучна. Вот почему Уинстона по-прежнему удивляла Пола. Для него становилось все более несомненным, что она сделана из того же теста, что и ее бабушка. Обе эти женщины получали удовольствие от борьбы с конкурентами. Ему казалось, что новые и новые деловые замыслы, доказательства их могущества, победа над соперниками действуют на них, как наркотик. Когда Эмма выразила пожелание, чтобы он помог Поле на переговорах с «Эйр коммюникейшнс», он уклонился от этого, убедив ее, что будет лучше, чтобы Пола вела эти переговоры одна. К его большому облегчению, тетушка легко на это согласилась.

«Черт возьми! – подумал он, снова досадуя на себя. – Я не собираюсь проводить все выходные дни в раздумьях о том, чего хочет Джим Фарли. Я прямо спрошу его об этом на следующей неделе, как только начнется осуществление плана, связанного с приобретением «Эйр коммюникейшнс».

Выбросив дела из головы, он позвонил отцу в Эллингтон-Холл и проговорил с ним добрых двадцать минут. Потом набрал номер Элисон Ридли, с которой встречался в последнее время. Услышав ее голос, он почувствовал, как теплая волна подступает к сердцу – и в ее голосе тоже слышалась радость от того, что он позвонил. Он подтвердил их договоренность о том, что будут делать в воскресенье. Повесив трубку, он поспешил наверх – переодеться.

Через десять минут, надев удобные вельветовые брюки, свитер из грубой шерсти, резиновые сапоги и старый плащ-дождевик, Уинстон прошел через столовую и вышел на веранду с каменным полом, откуда открывался вид на пруд, в котором водилась рыба. После небольшого дождя небо прояснилось. Деревья, кусты и трава на лужайке, мокрые от дождя и потому казавшиеся особенно ярко-зелеными, слегка поблескивали в лучах мягкого послеполуденного солнца. Бледно-голубое небо тоже слегка светилось. Воздух был наполнен запахом дождя и мокрой травы, влажной земли и растений. Уинстон любил этот запах. Он постоял минуту на веранде, полной грудью вдыхая и выдыхая прохладный воздух, отрешаясь от всех своих городских забот и проблем. Потом легко сбежал по ступенькам в сад и поспешил к ручью, чтобы убедиться, что недавний дождь не размыл его берега.

Глава 7

Приехала Эдвина. Эмма знала, что ее старшая дочь сидит внизу, в библиотеке, потягивает коктейль и приходит в себя после дороги из аэропорта. За последние несколько минут сначала Хильда, а потом Эмили поднялись к ней, чтобы сообщить последние новости. «Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня», – сказала Эмма сама себе, переодевшись и заканчивая приготовления к ужину с Блэки и Шейном. Откладывать то, что неизбежно, – не просто глупо. Это еще и изматывает нервы. Эдвина – как бомба с часовым механизмом, который отсчитывает минуты до взрыва, и мне, пожалуй, стоит обезвредить этот механизм еще до наступления субботы.

Одобрительно кивнув самой себе, довольная, что перестала колебаться и приняла решение, Эмма застегнула жемчужное колье, взглянула на себя в зеркало, взяла свою вечернюю сумочку и соболий жакет и решительным шагом вышла из комнаты.

Спускаясь по длинной винтовой лестнице, она замедлила шаги, обдумывая, что скажет и как следует держаться с Эдвиной. Эмма не любила столкновения и конфликты и предпочитала действовать окольными путями, а иногда и хитростью для достижения своих целей. Ее сила и теперь, и всегда заключалась в умении добиваться взаимоприемлемых решений, в готовности идти на компромиссы в деловых, и в личных отношениях. Но сейчас, подходя к двери в библиотеку, она поняла, что с Эдвиной возможна только одна линия поведения – действовать напрямую.

При мысли о предстоящем столкновении ей стало не по себе. Но речь шла о счастье Энтони, и нужно было обязательно нейтрализовать Эдвину, прежде чем она создаст серьезные неприятности для Энтони, да и для всех остальных.

Дверь в библиотеку была приоткрыта, и, прежде чем войти, Эмма остановилась на мгновение, опираясь рукой на косяк двери и глядя на Эдвину, сидящую перед камином в кресле с высокой спинкой. Была включена только одна лампа, и большая часть комнаты тонула во мраке. Вдруг ярко вспыхнуло одно из поленьев в камине, и отсвет пламени выхватил из тени лицо, так что его стало лучше видно. Потрясенная, Эмма зажмурилась от неожиданности. На этом расстоянии ее дочь как две капли воды была похожа на Адель Фарли… Те же серебристо-светлые волосы, тот же нежный, но четко очерченный профиль, немного ссутулившаяся фигура человека, задумавшегося о чем-то. Как часто ей приходилось видеть Адель сидящей вот так же, у огня, в своей спальне и погруженной в свои мысли. Но Адель умерла, когда ей не было тридцати восьми, а Эдвине сейчас уже шестьдесят три, и ее красота никогда не была такой одухотворенной и щемящей, как когда-то у Адель. Поэтому Эмма знала: ее впечатление минуту назад было отчасти обманчивым, но все же сходство, безусловно, есть – оно было заметно с самого рождения Эдвины. Впрочем, вообще Эдвина во многих отношениях больше похожа на семью Фарли, чем на Хартов. Кашлянув, Эмма поздоровалась:

– Добрый вечер, Эдвина! – и сразу же деловым шагом вошла в комнату. Ей не хотелось, чтобы Эдвина догадалась, что она наблюдала за ней от дверей.

Ее дочь вздрогнула от неожиданности и повернула голову, выпрямилась на стуле.

– Здравствуй, мама! – ответила она холодно и сухо.

Эмма не обратила внимания на этот холодный тон – она уже привыкла к нему, он почти не менялся уже много лет. Она положила жакет и сумочку на один из стульев и прошла к камину, включив по пути несколько ламп.

– Ты уже налила себе чего-нибудь выпить? Не нужно подлить? – заговорила она, садясь на такое же кресло с высокой спинкой, как у Эдвины.

– Нет, спасибо. Пока не нужно.

– Как твои дела? – спросила Эмма приветливо.

– Все более или менее в порядке. – Эдвина пристально посмотрела на мать. – Думаю, нет нужды спрашивать, как дела у тебя? Ты замечательно выглядишь.

Эмма слегка улыбнулась. Откинувшись на спинку кресла, она положила ногу на ногу и извинилась:

– Боюсь, я не смогу остаться сегодня на ужин. Мне придется уйти. В последнюю минуту…

– Ну, конечно же. Как всегда, дела… – Эдвина пренебрежительно фыркнула и бросила на Эмму весьма недружелюбный взгляд.

Эмму это покоробило, но она ничем не показала своего раздражения. Обычно грубость и ехидный тон Эдвины быстро выводили Эмму из себя, но сегодня она была полна решимости стерпеть все выходки дочери и ее ничем не обоснованное неуважительное отношение, к которому она никогда не давала повода. Пристальнее вглядевшись в лицо Эдвины, она сразу же заметила устало опустившиеся уголки губ, морщинки вокруг серебристо-серых глаз, полных печали. Эдвина похудела и казалась неспокойной, даже издерганной. Было очевидно, что вдовствующая графиня Дунвейл, обычно преисполненная чувства собственной важности, сегодня вечером не столь довольна своей жизнью и собой. Несомненно, ее одолевает множество проблем.