Алена Нефедова - Уха из петуха

— Лиля-а-а, — взмолился Сергей или потребовал — и черт бы сейчас не разобрал, но женщина под ним откликнулась, срываясь, сжав до боли руками, ногами, лоном, и он в этом мучительном захвате освободился сам, взмывая неизвестно куда и полыхнув там гигантским фейерверком. Трясся, корчился, не изливался — выворачивался, переливался досуха, опустошаясь до тех пор, пока не пришла обратная волна, словно они с Лилией были пресловутыми сообщающимися сосудами. И сколько бы ни бурлило и ни плескалось в них в момент свирепой страстной бури, когда наступило благословенное успокоение, они оказались будто взаимонаполненными. Сергей сместился в сторону, едва управляя дрожащими и похожими на вареные макаронины руками и ногами, и вытянулся рядом с Лилей, утыкаясь носом в пропитанный влагой висок. Подгреб ее поближе, удовлетворенно сопя и поглаживая губами щеку. Да они точно долбаное пособие по физике, потому что Сергею вдруг почудилось — оторви от него сейчас Лилю, и все, что в нем есть живого, вытечет без остатка, как через невосполнимую пробоину в боку судна или вскрытые вены, или черт его еще знает с чем сравнить. Да и кому вообще нужны все эти поэтическо-никчемные сравнения, когда ему и так очевидно — он влип. Попал. Втрескался. Да пофиг как назвать, смысл не менялся. Он, Сергей Михайлович Никольский, циничный тип и бесчувственная скотина, абсолютно, безнадежно и бесповоротно влюбился всего за какие-то считанные дни в потрясающую, неповторимую женщину, лежащую с закрытыми глазами рядом. И как же, блин, ему бесконечно хо-ро-шо от осознания этого факта.

Сон не приходил, хотя еле слышно посапывающая рядом женщина провалилась в дрему очень быстро, еле успев шепнуть то, что Сергей категорически не желал слышать от всех своих предыдущих пассий. Ох, да какие там пассии, так, не особо обильная, но все же череда смазанных безликих женских силуэтов. Старые ходики на стене мерно тикали, не раздражая и не выбешивая, как это случилось бы раньше, в прошлой жизни, до Лили, а задавая некий ритм какому-то практически медитативному состоянию умиротворения, покоя, странной незыблемой уверенности и ощущения нахождения на своем месте, в своем доме, со своей женщиной. За окном разрывался мушмулакупитель, крик которого, к невыразимому удивлению Сергея, мужчина осознал не сразу — ну орет и орет, значит, так надо. И опять — ни раздражения, ни возмущения, ни желания придушить. Да и зачем, если этот крик вздорной, но ставшей как-то в одночасье своей и почти что родной скотины уже превратился в такой же привычный фон за окном, как звуки громыхающего за городским окном трамвая или пронзительные визги и мерзкие гудки клаксонов круглосуточно плывущей по перекрестку автомобильной реки. Сергей лежал с закрытыми глазами, безостановочно поглаживая все еще дрожащими пальцами приклеенное, притиснутое, спеленутое его конечностями женское тело. И нос его улавливал в терпком запахе только что стихнувшей великолепной бури страсти забытые ароматы свежего хлеба, прожаренных на полуденном кубанском солнце льняных простыней, сладость просушиваемых листьев табака, отзвук маминых духов, которыми она пользовалась в то далекое время, когда он был так беззаботно, бесконечно, нереально, космически счастлив.

— Сереженька, милый, ну и ладно, ну и хорошо. Девочка-то какая славная у тебя, — вытирая уголок глаза кончиком белого платка, ласково проговорила бабуля. — Это ты правильно задумал, неча уж шарахаться от всех. Пора сердце свое открыть любви-то.

— Ба, как я соскучился, — прошептал Сергей.

— Конечно, милый. Конечно, соскучился. Думаешь, родители твои по тебе не соскучились?

— Не надо про них. Они… предали меня. Они меня бросили.

— У-у-у, я думала, ты у меня вырос, повзрослел, а ты все как ребенок малый. Ты, Сереженька, не суди их строго. Никто не ведает, где и в чем ошибемся. Да и понимаешь, какая штука… Если думать, что они ошиблись, когда решились пожениться, то тогда, получается, ты — тоже ошибка? А если думать, что ошиблись, когда развелись, то тогда все, что ты после этого сделал, желая им что-то доказать и стать лучше, сильнее, успешнее, выходит, тоже не надо было делать? Ты, мой хороший, подумай об этом, когда в следующий раз мамка или папка позвонят, прислушайся к их голосу. Вы ж уже сколько, почитай, не виделись? Лет десять? Или больше?

— Как с вами — с тобой и дедом, — шмыгнул носом семнадцатилетний Сергей. И не удержался, подбежал к бабуле, обнял ее крепко-крепко длинными, худыми, но уже сильными мальчишескими руками.

Бабуля обняла его в ответ, нацеловывая вихрастую макушку, поглаживая мягкими добрыми руками уши, лоб, скулы…

— Ты их прости, Сереженька. Прости. Сам не научишься прощать — и тебя простить не смогут. Помни об этом, милый. А мы с дедушкой тебя любим. Очень-очень любим.

— И я. Я тоже люблю…

Бум-бум-бум.

Звук, прорвавшийся в блаженное пространство сна, показался Сергею боем каких-то тамтамов, тревожно предвещающих нечто совсем нехорошее.

— Сережа, — А вот навстречу тихому голосу Лили он расплылся в неконтролируемой улыбке, еще даже не открывая глаз и нашаривая ее тело вслепую. — Сережа, проснись, там пришел кто-то.

— Да уж, дочь, убогенько, конечно, — прозвучал совсем рядом голос, который мужчина совершенно не готов был услышать. Уж точно не тогда, когда лежал обнаженным рядом с женщиной, которая была совсем не той самой упоминаемой дочерью.

Нахмурившись так, что мышцы на лбу свело, Сергей резко сел, шокированно распахивая глаза. Впрочем, рядом Лилии уже не было, она стояла у противоположной стены, пытаясь застегнуть испорченное его порывистостью вчерашнее платье, и оглядывалась в поисках разбросанного им белья. Он едва успел вскочить, судорожно соображая, что сказать или сделать, как гулкое буханье раздалось снова, и в дверном проеме возникла Ираида Сигизмундовна по последнему мужу Кобзырева. Она же мать Юли, хищница и профессиональная трофейная жена, по мнению Сергея, которое он, однако, всегда умудрялся держать при себе. И, пожалуй, худшего кошмара, чем появление в такой момент этой стройной, одетой в нечто струящееся яркое миловидной на первый взгляд дамы и придумать было сложно. Сердце мужчины затарабанило в жутком предчувствии и от осознания, какая же эпичная задница замаячила перед ним.

"Ой, пипе-е-ец, — взвыл дебил, вцепляясь в волосы. — Как же ты попал"

Единственного цепкого взгляда на онемевших Сергея и Лилию визитерше хватило, чтобы понять, что она видит. Прежде чем он успел хоть рот раскрыть, она резко развернулась на каблуках, взмахнув своим воздушно-сверкающим одеянием и схватившись за лоб в жесте чрезмерного отчаяния, и заорала:

— Боже, какой кошмар. Юленька, родная, тебе этого лучше не видеть, — и стремительно отступила в сторону, дабы открыть лучший обзор на то, что видеть не следовало.

— Сережа? — растерянно окликнула его Лиля, и Сергей порывисто дернулся, забывая, что на нем пока ничего, кроме простыни, и нет.

— Лиля, я все…

— О Господи, — прервал его попытку объясниться вопль Юли. — Как же ты мог, Серюнечка?

— Доченька, тебе нельзя нервничать, — вцепилась в плечи подрагивающей губами Юлии Ираида Сигизмундовна, пронзая его полным праведного гнева взглядом. — Сергей, вот уж не ожидала от тебя подобного… да еще в такой момент.

"Какой такой момент? — дебил уже метался кругами в воображаемой комнате, будто ему подпалили зад. — Все еще хуже, чем уже есть?"

— Кто это, Сережа? — у Лили был тот самый "пожалуйста, скажи, что я ошибаюсь" взгляд.

— Нет, вы только поглядите на эту наглость, — зычно, несмотря на хрупкое сложение, вступила Ираида Сигизмундовна. — Юленька — не просто девушка Сергея, а почти жена и, между прочим, теперь и мать его будущего ребенка. А вот кто вы такая, милочка, и что делаете в таком виде в спальне постороннего мужчины? — женщина окатила Лилию полным презрения взглядом, целенаправленно задерживаясь на растрепанных волосах с застрявшими в них сухими стебельками, перекошенном, помятом платье и зеленых пятнах от сочной травы на коленях, оставшихся со вчера. — Впрочем, мне и так понятно, что вы из себя представляете.

— Какого еще ребенка, — опомнился наконец от оцепенения Сергей.

— Нашего ребенка, Серюня, нашего, — вырвалась из утешающих объятий матери его бывшая девушка… которая была еще не в курсе своего нового статуса. — Мы с мамой к тебе чуть ли не через полмира летели, чтобы обрадовать. А ты… с девками местными кувыркаешься.

— Не смей так говорить о Лиле, — Потребность защищать свою женщину была сродни мгновенно включившемуся инстинкту.

— Не смей кричать на мою беременную дочь, похотливое чудовище, — тут же вскинулась в ответ опытная охотница на мужчин.

— Господи, у нее же ноги грязные. Мама, какой кошма-а-ар, — Юля взвыла, бессильно повисая на надежном плече родительницы. — И он с такой… после меня? С этой бабищей колхозной страхолюдной.

— Закрой рот, Юля, — рявкнул Сергей, бросаясь к Лиле, которая побелела так, будто только что получила пощечину, но она резко выпрямилась и выставила вперед руку, будто создавая между ними барьер.

— Это правда? — голосом, похожим на звон сосулек на обжигающе холодном ветру, спросила она. — То, что они говорят, правда?

"Мужик, давай срочно сделай что-то, или нам кранты" — подлил масла в огонь дебил, как будто Сергею и без него не хватало поводов для нарастающей паники.

Пещерный кавказец скакал как ненормальный, размахивая дубиной и предлагая свой вариант простого и эффективного разрешения ситуации — шарашить всех непрошенных гостей напропалую.

— Лиля, я… — решительно начал Сергей.

— Конечно правда, — перекрыла его своим годами натренированным в многочисленных скандалах на имущественные темы вокалом Ираида Сигизмундовна. — А вы уж обрадовались, что удалось отхватить городского состоятельного парня?

— Хватит, — уже натурально взревел Сергей. — Выйдите вон отсюда. Я вас в свой дом не приглашал.

— Не ори на меня, мальчишка. Я тебе в матери гожусь, — и не подумала с места сдвинуться фурия, еще и вцепляясь опять в руку дочери, будто намереваясь создать тут живую стену его позора.

— Да не приведи бог такую мать иметь, — огрызнулся Сергей.

— Не смей так с моей мамой говорить, предатель, — завизжала Юля. — Я думала, ты этот дом для нас купил. Чтобы тут наши дети росли здоровыми, как мы мечтали. А ты его в притон какой-то превратил.

— Да когда я, на хрен, о таком мечтал? Мне вообще никакие дети никуда не упирались. Я ни своих, ни чужих терпеть не могу, куда мне детей заводить.

"Ну ты деби-и-ил, Серега. Ой, деби-и-ил" — тихонько взвыл дебил.

Осознание сказанного сгоряча бесконечно опаздывало, реальная цепь событий, словно в каком-то фантастическом триллере, двигалась в какой-то совершенно иной временной шкале, за которой он то ли безнадежно не поспевал, то ли целенаправленно наносил непоправимый вред всему, чего так добивался в последние дни. Едва его возмущенный вопль затих, Лиля скользнула вдоль стены, будто скорбная, откровенно упрекающая его в долбо… тупости тень, и встала лицом к лицу с двумя разряженными в струящиеся сверкающие наряды, похожими словно копии, с поправкой на возраст, женщинами. Те шарахнулись, словно и не стояли за секунду до этого сплошной обвиняющей стеной плача, расступились, не способные препятствовать уверенной поступи, пусть и оскорбленной, но осознающей свою значимость женщине. Оскалились ей в гордо распрямленную спину, зашипели болезненно-ядовитыми, но бессильными змеями и тут же сомкнулись, как морские волны, преграждая путь ему, рванувшемуся вслед.

— Лиля, — Никогда он не был грубияном, но сейчас просто отпихнул с дороги мать и дочь, не обращая внимания на вопли. — Я не то хотел… то есть… все это значения не имеет.

От накрывшей паники мысли путались, отказываясь формироваться во внятные фразы.

— Остановись, Серюнечка, — вцепилась в его локоть Юля. — Не позорь и меня, и себя окончательно. Пойдешь за ней, и я тебя никогда не прощу.

Сергей дернул локтем, стряхивая уже истерически рыдающую девушку и хватая Лилю за руку. Та обернулась, и Сергей почувствовал, как его сердце окончательно валится куда вниз-вниз, несется и все никак не может достигнуть дна, чтобы хоть так остановить это ужасающее падение. Черты лица Лили, так зацепившие его потрясающе простой мягкостью, сейчас словно окаменели, становясь маской жесткого осуждения и горя. Глаза — все такие же пронзительно синие, вот только теперь это была не лазурь летнего неба, а обжигающе холодная синь зимнего морозного полдня. От нее Сергея пробрало сразу и до костей, потому что его инстинкты сразу завопили: "Все. Это конец"