Алена Нефедова - Уха из петуха

— Что для Вас не имеет значения, Сергей Михайлович? — в голосе даже не гнев или боль, а только бесконечное разочарование и горечь. — Что Вы не расстались с одной женщиной и уже с другой в постель пошли? Или, что у Вас будет ребенок, который для Вас не имеет никакого значения? Вот лично для меня имеет значение, что мой сын будет страдать, привязавшись к человеку, который притворялся, будто он добр к нему, а на самом деле просто…

— Боже, она еще и с довеском, — презрительно фыркнула Ираида Сигизмундовна.

— Лиля, пожалуйста. Ты для меня важна, и Антошка, и баба Надя, — буквально взмолился Сергей, совершенно не стесняясь присутствия посторонних. Наплевать на всех, ему ее потерять нельзя, просто невозможно.

Но ледяные глаза не потеплели, а любимые черты не обрели прежней мягкости.

— Забудь. Не было ничего, — И, вырвав у него свою руку, Лиля выскочила на улицу как и была — босиком и придерживая на груди так и не застегнувшееся платье.

Шагнув за ней, все так же волоча за собой обмотанную вокруг бедер простынь, Сергей тут же увидел стоящую у его забора Петрищеву и еще каких-то местных с ней. Лиля шагала мимо них, глядя перед собой, а вслед ей неслись оскорбления.

— Шалава. Видали? — тыкала в нее пальцем Петрищева. — И не стыдно ей в таком виде. А я вам всегда говорила, что шалава она. Иначе чего по лесопилкам, где одно мужичье, таскается? Думаете, о вас переживает? Как же.

— Пошли вон отсюда, — взревел Сергей так, что сплетниц словно ветром сдуло.

Сергей посмотрел на жалкий кусок пластика в своей руке, и реальность навалилась на него всей своей неподъемной тяжестью. Мир вокруг не просто стал терять совсем недавно им приобретенное обилие красок, а будто вообще начал превращаться в узкий темный тоннель, в который его затягивало, и где ни вправо, ни влево, а только прямо, туда, где все еще хуже. Сергею вдруг стало остро не хватать воздуха, и он рухнул на ближайший стул, продолжая смотреть на проклятущие две полоски. Кажется, у него случилась настоящая паническая атака. Дожил. Просто… черт. Ребенок вообще никогда не был частью его жизненной формулы. Он не задумывался о таком даже в стиле "когда-то это все равно должно случиться, но лучше как можно позже". И уж точно не рассматривал Юлю в качестве матери этого самого ненужного ребенка. А тем более сейчас, когда с ним начало происходить нечто потрясающее, то, что ему впервые захотелось удержать, сберечь. Судьба, видно, откровенно поглумилась над ним, выкинув вот такой вот фортель. Ну на кой хрен ему весь этот гемор?

"Знаешь, Серега, я, конечно, всегда за свободу и раздолбайство, но сейчас ты конкретно не прав, — впервые в жизни дебил смотрел на него исподлобья, осуждающе хмурясь. — Мужиком-то быть надо в любой ситуации. Ребенок не гемор. А облажался — расхлебывай с достоинством, а не истери, как барышня".

"Ты меня еще поучи" — огрызнулся на головного сожителя Сергей, хотя и самого уже по самую макушку затопило чувством стыда.

— Юль, ну как же так… — пробормотал он. — Мы же договаривались, мы же… мы всегда предохранялись.

Юля полоснула по нему острым хлестким взглядом и снова зашлась в плаче, а ее мать вскочила, являя собой воплощение гнева во плоти.

— Уж не смеешь ли ты, Сергей, обвинять мою дочь в том, что она безответственна в таких вопросах или даже в том, что беременна не от тебя.

— Просто как-то все это внезапно и… — он прикусил язык, чтобы не сказать "удачно для вас".

— А ты чего ждал? Предупреждающего объявления? — уперла руки в бока старшая женщина.

— Я вообще ничего такого не ждал, — вскинулся Сергей. — На самом деле наши отношения, на мой взгляд, себя исчерпали, но в любом случае все это касается только меня и Юли, но никак не вас, Ираида Сигизмундовна.

— Боже, мама, я так больше не могу, — прорыдала Юля. — Я жить не хочу.

— Ну уж нет. Ты мою дочь до самоубийства тут доводишь, а я в стороне буду стоять.

— Да за что же ты со мной так, Серюнечка. Неужели за то, что люблю тебя и хочу, чтобы были нормальной счастливой семьей?

Вскочив, Юля ломанулась к двери, а ее мать и Сергей следом, столкнувшись в дверях. Вылетев со двора, девушка зацепилась высоченным каблуком за густую траву, росшую в колдобине разбитой деревенской улицы и рухнула вперед подбитой в полете яркой птицей. Ираида Сигизмундовна завизжала как резаная, а Сергея окончательно контузило чувством вины и презрения к себе. И как будто этого всего было недостаточно, как раз в этот самый момент Лилия выехала со своего двора на Ниве и их взгляды пересеклись. "Какое же ты чудовище" — вот что он прочел в ее широко распахнутых от шока глазах со слипшимися от слез ресницами. Но даже это его не остановило. Нива взвизгнула почти лысыми покрышками и стартанула с места, проносясь мимо, а Сергей, и сам не соображая, что творит, понесся следом, не замечая камней и глубоких луж под босыми ногами.

— Лиля, стой, — орал он, срывая горло, и бежал до тех пор, пока легкие не загорелись и не свернулись, не давая больше сделать ни единого вдоха.

Согнувшись, он уперся ладонью в чей-то забор и смотрел вслед исчезающей за околицей машине, стараясь вернуть себе способность дышать. В глазах плавали черные круги, а в голове грохотало и плыло.

— О. Гляньте-ка. Это ж тот хлыщ городской, который участковую нашу оприходовал, — раздался за спиной насмешливый пропитой голос. — Ну и как она? Хороша хоть?

— Да баба — она баба и есть. Не поперек же у нее, — похабно загоготал кто-то в ответ. — Гонору только. Рожей ей местные не вышли. Ну ничего, теперь-то спеси поубавится.

Черные пятна в глазах мгновенно, без всякого перехода, стали красной пеленой, а стыд и отчаяние переплавились в полыхающую ярость. Сергей развернулся, чтобы столкнуться лицом к лицу с двумя местными типами отнюдь не презентабельного вида. Впрочем, рассматривать он их не собирался.

— Вы про кого тут рты свои раскрыли, поганцы, — зарычал он лютым зверем, сжимая кулаки.

Нет, никогда он не был задирой и всю свою жизнь считал, что на то богом мозги человеку и дадены, чтобы решать любой конфликт без применения грубой силы. А кто не смог, тот и есть слабак и обделенное разумом создание. Но сейчас внутри взметнулся такой смерч примитивной, крушащей все цивилизованное злости, тесно сплетенной с ненавистью к себе, что она грозила порвать его на части. А гадкие слова, сказанные о только что, кажется, навсегда потерянной любимой, стали катализатором, окончательно сворачивающей ему мозги набекрень.

— Не дай бог кто-то хоть слово про нее… — ревел он, надвигаясь на мужиков. — Хоть посмотрит косо… Я вас…

— А ты не борзей, городской, — огрызнулся на свою голову один из аборигенов. — Думаешь, мы тебе рога не пообломаем? Смотри, какой защитник Лилькин нашелся. Неча было позорить, когда у самого баба в городе есть. Теперь для всех она ша…

Договорить тот не успел, потому что Сергея окончательно накрыло, и он бросился вперед, впечатывая кулак куда-то в район изрыгающего гадости рта. А дальше все как кровавом тумане. Он бил. Его били. Кажется, кто-то оторвал от забора штакетину… Вокруг орали, визжали невесть откуда набежавшие люди. Его кто-то удерживал, он вырывался, рыча: "Только, сука, посмейте" и скалился как зверь. На руках противников тоже гроздями повисли набежавшие женщины. Глаза заливало потом и кровью. Юля рыдала, умоляла остановиться, бросалась ему на грудь. Ираида Сигизмундовна умудрялась перекрыть весь этот гвалт, грозя всем судом и прочими карами. Внутри стало пусто и бесконечно горько, настигло ощущение непоправимости. Сквозь окружившую место происшествия толпу уверенно протолкнулась Анастасия Ниловна и встала перед ним, сдвинув густые седые брови и скорбно поджав тонкие губы. Выглядела она словно враз сильно постаревшей, осунувшейся и бесконечно упрекающей.

— Что ж ты за человек-то такой, экономист? — качая головой, спросила она. — Я думала, ты Лильке моей душу отогреешь, а ты всю как есть порвал. Одно горе нам от тебя. Уезжай в город свой и не возвращайся.

— Анастасия Ниловна, я Лилю люблю, — Наплевать ему, пусть все слышат.

— Да какая ж это любовь, когда ножом по сердцу, — гневно стукнула по земле старушка обломком штакетины и указала ее концом Сергею в лицо. — Нам таких любовей ваших не надо. Уезжай от греха. Еще подойдешь к моей Лильке или Тошке — прибью сама, прости господи душу мою грешную.

И развернулась, обводя тяжелым взглядом толпу.

— Кто слово дурное про мою невестку еще скажет — зубы повыбиваю и космы повыдергиваю. Вы мой характер знаете. Да и слово мое крепко, — сказала — как припечатала, и оживленная толпа неожиданно притихла и стала рассасываться сама собой.

Вскоре на дороге остался только Сергей с продолжающей рыдать и цепляться за него Юлей и Ираида Сигизмундовна, взглядом презрительно и злобно провожавшая местных. И в нем будто что-то переломилось. Он тут и правда чужой, и никому к чертям не нужен. Пора возвращаться из этой внезапно закрутившей его цветной эмоциональной круговерти обратно, в свою реальную жизнь. Пора.

Сергей затушил уже вторую выкуренную натощак сигарету и почесал давно небритый подбородок. В окне его огромной лоджии, до которой еще не дошли руки ремонтной бригады, смутно отразилось заросшее лохматое чудовище, в коем с трудом можно было узнать Сергея Михайловича Никольского, успешного финансового трейдера, выглядевшего всегда соответственно, то есть блестяще. Прошло больше недели с его возвращения в город, в новую квартиру, напоминающую сейчас зону боевых действий. Но бардак, здесь царивший, вполне соответствовал тому, что творилось в его душе, и поэтому мужчина отверг все настоятельные приглашения Юлии пожить пока у нее, чем вызвал новые потоки слез у нее и волну бесконечного презрения к самому себе. В который раз Сергей велел себе не звонить, но все же опять набрал номер Лексеича. Это у него стало каким-то самоуничижительным ритуалом — позвонить, чтобы поинтересоваться, как поживают Питбуль с Изольдой, порученные теперь заботам старика, а потом, помявшись, в конце спросить "А как вообще?" и получить неизменный ответ, что теперь Сергей стал в доме Апраксиных тем самым, чье имя нельзя даже называть вслух. А значит, ни о каком прощении и речи не идет. Лилия и все то волшебство тепла и душевной близости утрачены для него навсегда. Первые дни все внутри бурлило и отказывалось с этим смиряться. Сергей смотрел в зеркало и не хотел, чтобы сходили и переставали болеть синяки и ссадины, потому что всегда легче, когда болит снаружи, нежели внутри. А как же у него болело. Но дни шли, гематомы сменили цвет и почти исчезли, а вместе с ними будто исчезала способность Сергея чувствовать хоть что-то. Он сам себе казался одним из тех идиотов, что, посидев на экзотической диете, сбрасывают пяток кг, но потом, вернувшись к прежнему образу жизни, набирают все десять. Так и с его эмоциями. Там, в Апольне, он неожиданно узнал, что они, эти самые эмоции и чувства, у него не просто есть, но их безумно много, и любым из них можно наслаждаться так, как он прежде и не представлял. А теперь, вернувшись в серость своей обыденности, чувствовал откат, забирающий все краски чувств до последнего оттенка. Боль постепенно становилась онемелой безразличностью. Пофиг что есть, наплевать что делать, без разницы кто рядом. Ежеутренние звонки Лексеичу — пожалуй, остались единственными несколькими минутами в сутки, когда он снова начинал вибрировать внутри, надеясь… На что? Да черт знает. На чудо, наверное. Именно так, на чудо. Но лимит чудес для него, похоже, был уже исчерпан. Причем по его же собственной вине, и пора было брать это раскисшее нечто, в которое он превратился, в руки и начинать выстраивать новую линию жизни.

"Надо увидеться" — пришло смс от Юлии, и Сергей с тяжким вздохом набрал ответ, предлагая место и время, и поплелся в ванную приводить себя в божеский вид.

— Вот, — бросила девушка на столик в кафе какие-то бумажки с печатями, даже не присаживаясь и не глядя на него.

— Что это? — спросил Сергей, позволяя вине за ту обиду, воплощением которой сейчас были и сама поза, и выражение лица Юлии, беспрепятственно пробрать себя до костей. Он это заслужил и теперь именно стыд и должен оставаться единственным чувством, на которое он имеет право.

— Это заключение гинеколога и данные с первого УЗИ, — сухо просветила его она.

— И зачем они мне?

— Затем, что там указан срок — четыре недели. Это твой ребенок, — Юлия вздернула подбородок и чуть повысила голос. — Я понимаю, для тебя это никаким доказательством не является. Ведь когда сам ходишь налево — так же и о других думаешь.