Алена Нефедова - Уха из петуха

– Городской! – изрекла она так, словно присвоила ему высшую степень инвалидности, а потом вдруг соболезнующе, но при этом настолько искренне улыбнулась, что у Сергея аж сердце скакнуло от такой внезапной перемены.

– На, милок. Откушай молочка пАрного. Тока-тока с-под коровки. У мяня Бярезка-от дуже сладкое молочко дает.

– Что, простите? Какая березка?

– Да корову бабкину так зовут – Березкою. Ты, дядь, пей. Правда ведь вкусно.

Сергей с вымученной улыбкой взял глиняную кружку, протянутую ему через забор. Кружка была литра на пол, не меньше. Пузатая, с большой, но при этом неудобной ручкой, что так и норовила выскользнуть из пальцев. И тяжелая, зараза. А над кружкой колыхалась шапка крепкой белоснежной пены. Примерно такой, как подает его супер навороченная дорогущая итальянская кофе-машина, запрограммированная на изготовление классического капучино.

– А если бы оно с подвалу было бы, холодненькое, да с крошками… У-у-у, на завтрак такое ваще класс – лучше всяких музлей ихних городских. Еще вот с медком свежим хорошо идет, – важно, со знанием дела продолжил еще один персонаж внезапно обрушившейся на Сергея пасторали – стоявший за спиной бабки пацан лет шести: рыжий, конопатый, с шелушащимся носом малец, ловко держащий близнеца глиняного монстра и вку-у-усно свербающий из нее свою порцию «березкиного дуже сладкого». – Мы, кстати, скоро липовый качать будем, да, ба?

– Вишь ты шустрый какой. Через месяц тока качать будем. Йонсый околеваит тот липовый. Его там будет – тьху, с кошкин хер.

– Ба, ну опять ты… мамка услышит – заругает.

– Ой, морчи уж, заруганный поди весь. А ты пей, – грозно мотнула головой бабка, да еще и корявым пальцем пригрозила так, что загипнотизированный Сергей в несколько глотков опорожнил глиняный сосуд со свежевыдоенной амброзией, попахивающей… ну… скажем так, далеко не голландскими розами.

– Хорошо молочко-то? – опять посуровела бабулька, сверля его глазами так, что Сергей был уверен – не согласись он, и будет ему расстрел на месте.

– Хорошее, – послушно закивал он. – Очень вкусно, спасибо.

– Как звать-то?

– Сергей Ми… Сергей. – И чего он заикается?

– Надолго к нам, али так, здоровье поправить? – продолжила допрос соседка.

– М-хм, – выдал нечто неопределенное Сергей, подкрепив исчерпывающий ответ взмахом руки с кружкой.

– Ну понятно, – вынесла вердикт старушка и проворно выхватила предмет утвари, – Ты за молоком да творогом то обращайсси. Баб Надей меня кличут. Может, хоть на человека на нормальных харчах похож станешь.

Вот и разбери – пожалела или обругала.

– Э-э-эм-м, погодите! Сколько я за молоко-то должен? – спохватившись, крикнул вслед Сергей.

– Чай не ведро выхлебал, не обнищаем, – отмахнулась женщина. – Привыкли у себя со всякими маркетами за чайную ложку ёгуртОв всяких мульены выкидывать! Пробовала я ту отраву – тфу, упаси бог еще раз сподобиться!

– Дядька, а ты рыбалку любишь? – торопливо спросил рыжий кузнечик, почесав шелушащийся нос. – А по грибы ходить? А лесопет починить можешь?

Сергей едва успел обработать только первый из поступивших запросов, сам у себя интересуясь, любит ли он рыбалку, как бабка прикрикнула на мальчишку:

– Отстань от человека, Тоха! Не видишь, он совсем ведь городской, – и опять это прозвучало как безнадежный диагноз. – Быстро дуй клубнику оббирать!

– Пока, дядь Сережа! – махнул тонкой поцарапанной лапкой пацан и припустил за бабкой.

– Ну, спасибо… еще раз, – только и нашелся ответить Сергей.

– Моя прэ-э-э-элесть, – дурным фальцетом возопил Сергей, бахнув плоды трудов праведных по центру стола.

Если кто-то из дам думает, что эксперименты высокой кухни, размазанные по огромному квадратному блюду в стиле рисунков Сальвадора Дали, могут восхитить мужчину, то, вероятнее всего, с этим мужчиной что-то глубоко не так. И даже возможно предположение, что данный индивид мужского полу как бы не совсем, собственно, этого полу есть. Среднестатистический мужик скорее поймает кайф от тарелки борща или шницеля на полстола, чем от 50 грамм фуагра, погребенных под внушительным стогом издевательски полезной зелени. Ну, оно понятное дело, товарисчи не от мира сего, готовые на нечеловеческие жертвы во имя непонятно чего, а именно: вегетарианцы, веганы, сыроеды, фрутоеды и даже бретарианцы (в мире зафиксировано аж 5000 таких дуралеев), периодически затесываются и в наши ряды, но процент их ничтожен.

Понятия, принципы, равно как и рецепты высокой кухни были для Сергея понятиями расплывчатыми и (после одного-единственного похода в модный ресторан молекулярной кухни с бывшей, ставшей бывшей именно после данного мероприятия) даже вредными для здоровья. Так что уж в плане жратвы Сергей не стеснялся причислять себя к среднестатистическому, самому что ни на есть обыкновенному мужику. Поэтому яишенку он себе соорудил тоже… вполне себе среднестатистическую и для мужского здоровья безусловно пользительную: шмат сала, порубленный как придется, луковица одна средняя, порезанная почти кольцами, пара помидорок, попиленных туповатым ножом на четыре кривеньких кружочка, и пяток яиц, заливших этот радующий глаз шкворчащий натюрморт.

Радующая нескромными размерами сковородка воцарилась в центре и молча повелела:

– Хлеба! И пока обойдемся без зрелищ.

Заложник революционной ситуации желудка, который отказывался и далее терпеть издевательства и лишения, поплелся обратно к кухонному столу, чтобы нарезать основы мирного правления любого государя. Толстый ломоть хлеба действительно прекрасно дополнил бы королеву утренней еды, оттенив ее царственный вкус и позволив вымокать в конце пиршества самый смак с донышка сковородки.

«Надо бы нож поточить», – подумалось опять Сергею.

– КУ-У-У-УПИ-И-ИТЬ! – внес с подоконника кухни предложение заклятый враг.

«Убить. Сперва убить», – озвучил окончательное решение внутренний самец, вспомнивший о своем статусе альфы, глядя на фонтанчик крови, тугими толчками вытекающий из распанаханного тупым ножом пальца.

– Ах ты…! – взвыл Сергей и рванул к пернатому провокатору, но тот с легкостью перепорхнул на ветку яблони, росшей под окном. Не обращая внимания на лучи смерти, щедро льющиеся из пылающих праведным гневом очей своего оппонента, петух вытянулся во весь рост, запрокинул голову и раздул грудь, явно собираясь издать вопль подлого торжества.

Издав рев, устрашивший бы и тиранозавра, Сергей перехватил нож лезвием вниз, как натуральный головорез, и практически снес молодецким плечом дверь, вылетая во двор. Отскочив от стены, незаслуженно обиженный предмет интерьера долбанул его по заднице, придавая больше ускорения. Но, оббежав дом, мужчина не обнаружил никаких следов сатанинского отродья в перьях. Подозрительно он осмотрел окрестности, кроны деревьев, даже на крыше заглянул. Не могло же ему причудиться, не настолько у него уже нервы не в порядке. Крадучись, он дважды обошел вокруг дома и, сдавшись, поплелся к двери, под аккомпанемент вконец озверевшего желудка. Но едва вошел, замер как вкопанный, увидев петуха, с невозмутимым видом долбящего что-то прямо в его сковородке с кулинарным великолепием. От избытка нахлынувших чувств у голодного страдальца даже голос отнялся, и он, только невнятно промычав, указал ножом на коварного грабителя, будто просто поверить не мог, что такая наглость может вообще существовать в принципе. Заметив и самого хозяина дома, и его живую заинтересованность в собственной персоне, петух, издав свое издевательское «Куо-о!», отпрыгнул от сковородки, попутно скинув хлеб, и замер, уставившись одним глазом. Тягучая капля желтка свесилась с его клюва и смачно шлепнулась на столешницу, став последней каплей и для Сергея.

– Сука! Ты еще и канибал! – завопил тот и метнул нож, сшибая остатки поруганного врагом завтрака на пол. Естественно, сам виновник погрома снова благополучно ретировался в окно, но Сергей уже принял судьбоносное решение и вмиг преисполнился убийственным спокойствием. Захлопнув окно, он уничтожил следы вторжения, игнорируя повышенное слюноотделение и заунывные песни нутра, перебинтовал, как смог, палец и переоделся. Усаживаясь в автомобиль, он бросил обещающий скорую расправу взгляд на разноцветное пернатое воплощение Мефистофеля, и с визгом выехал со двора.

Но тут же был вынужден затормозить, от неожиданности едва не расквасив нос об руль. Потому что давешняя знакомая – отравительница баба Надя, стояла прямо на дороге и даже не думала посторониться, наоборот, подошла и ткнула пальцем в стекло на его водительской двери. То, что старость надо уважать, Сергей не мог забыть даже будучи очень злым и голодным, поэтому послушно нажал кнопку, опуская преграду.

– Доброе утро, – поздоровался он первым, снова смущенный тем, как пристально рассматривает его эта странная пожилая женщина. Не с вежливой имитацией интереса или нездоровым любопытством из разряда «Скажи мне, что у тебя плохого», а так, словно ей не плевать на него, вообще постороннего человека, и это по-настоящему сбивало с толку.

– Что-то не похоже, что тебе оно доброе. Вон сбледнул, хужей вчерашнего стал! – Да уж, ходить огородами бабуля явно не собиралась. – Чай не жрамши ниче с утра?

Сергей честно хотел все отрицать, но зверское рычание желудка спалило его с потрохами. Только и осталось, что пораженчески сглотнуть.

– Вылазь давай! – скомандовала баб Надя. – А то помрешь еще, а люди скажут, ты куды, Надька, сморела, что сосед-он твой с голоду помер у тябя под боком. Вылазь, сказала!

Госпожа участковый появилась в дверном проеме так же бесшумно и стремительно, как и исчезла. Привидение власти, ей богу! Она несла небольшой красный тазик, уперев его в свое округлое бедро, и при каждом шаге полы халата немного распахивались, совсем чуточку демонстрируя очертания ее ног выше колена. Чуточку, но Сергею хватило для нового бунта нижней кобелиной чакры. А когда она грациозно опустилась перед ним на пол и наклонилась чуть вперед, ставя свою ношу и открывая вид на коварную ложбинку между грудей, к которой его глаза тут же словно гвоздями прибили, мужчина страдальчески сглотнул и судорожно стиснул одеяло на своих бедрах, глубоко втягивая воздух, пропитанный ночной прохладной свежестью и еще чем-то, бьющим прямиком в глубины подсознания.

…А он такой румяный, с корочкой глянцевой, хрустящей, сам-то духмяный, паром сытным исходит, и капустка в нем с яичком вареным, а на донышке лист капустный с угольком, к нему приставшим, на капустном-то листе самые вкусные пироги из печи получаются…

– Попробуйте, не горячая? – подняла глаза Лилия Андреевна, ловя его ошарашенный выкрутасами собственного мозга взгляд.

– Что?

– Воду попробуйте, не горячо ли, – терпеливо повторила женщина.

От внезапно нахлынувшего воспоминания о бабушкиных пирогах живот утробно зарычал, а Сергей, не удержавшись, гулко сглотнул. И что за напасть с этой селянкой – ну вот ладно бы только нижнюю часть тела будоражила ложбинками да коленками круглыми, так еще и что-то глубоко-глубоко запрятанное, никому не показываемое столько лет, умудряется вытащить наружу. И с чего? А всего лишь пахнуло от нее чем-то неуловимо сладким, женским – но не терпким запахом страсти, от которого тело звенит и вибрирует, а забытым домашним теплом, уютом, пирогами, которые пекут для тебя и так, как ты любишь, а не покупают на бегу в ларьке у метро; той нежной заботой, выраженной в свежевыглаженной рубашке, кружке крепко-заваренного чая с лимоном, в привычном, но столь необходимом ежедневном вопросе: «Как прошел твой день, любимый?» и ответе: «Скучал по тебе, любимая…»

«Э-э-э, это точно твои мысли, мужик?» – охренел дебил.

«Да я сам охренел, – мысленно ответил дебилу Сергей. – Ну его к лешим, это бабкино молоко, так и последние мозги можно в гальюне оставить».

«Но по первому пункту склонен с Вами согласиться, коллега. Я б вдул», – поправил средним пальцем дужку воображаемых очков на переносице воображаемый дебил.

«Чур, я первый», – поддержал Серега.

– Сергей Михайлович?

– А? – встрепенувшись, он, моргая, уставился в тазик. – Это зачем?

– У Вас все ноги перепачканы, как же я буду колючки вытаскивать? – пояснила ему Лилия Андреевна и добавила успокаивающе, как для маленького: – Я очень осторожно, опыт имеется.

У нее есть опыт по мытью ног малознакомым мужикам? Вот и где и каким образом она его приобрела, спрашивается? Нет, ну твое ли это собачье дело? С чего так взыграло ретивое мужское на пустом-то месте?