Аньес Ледиг - Уходи с ним

— А это еще что такое?

Он ощупывает мой живот, который, как кажется, мешает его движениям. Бьет по нему один раз, потом другой.

— ПРЕКРАТИ-И-И-И!

Я ору от ярости.

Только не ребенка. Пусть делает со мной, что хочет, бьет, трахает, как он говорит, рвет на части, уничтожает, но только не моего ребенка. Не его.

— Что? Тебе страшно? Уймись, дети живучие, у него крепкая голова. Знаешь, откуда она будет вылезать, эта крепкая голова? А?

Он еще не успел договорить вопроса, как я почувствовала его пальцы в моем влагалище. Боль ужасная, как будто моя изодранная плоть воспламенилась. Я снова ору.

— Так ты будешь знать, что тебя ждет через несколько месяцев. Ему ж надо будет вылезать. Ты и тогда будешь мычать, как телящаяся корова?

— Прекрати-и-и-и!

Я плачу в голос, умоляя его.

— А знаешь, ведь некоторым женщинам это нравится? Как тебе? Может, пора и тебе дать себе волю.

Потом он меня переворачивает и грубо берет сзади. Плоть опять разрывается. Я не думаю ни о чем, кроме ребенка, который, наверно, забился в уголок моего живота, как можно дальше от поля боя. Я думаю только об этом ребенке и ни о чем другом. А зачем? Газель проиграла.

Я слышу, как он шумно кончает, перебравшись в мою вагину, потом на мгновение рушится на меня. Я больше не плачу, только дышу, чтобы выжить. Дышу едва-едва, чтобы не чувствовать запаха — пота, животной жестокости, — едва-едва, чтобы дать немного кислорода плаценте и ребенку, который ни о чем не просил.

Потом он отстраняется и сильно шлепает меня по ягодице. И еще раз, куда сильнее. Слышу, как он идет под душ. Стараюсь не cдвинуться ни на йоту. Еще не известно, вернется ли он ко мне или займется своими делами как ни в чем не бывало. Он одевается, потом спускается вниз. Я по-прежнему настороже, прислушиваюсь к малейшему шуму и начинаю приподниматься, только когда раздается звук хлопнувшей двери, а потом отъезжающей машины.

У меня уходит немало времени, чтобы встать на ноги. Пока длилась вся эта сцена, я не чувствовала движений ребенка. Мне необходимо ощутить, что он шевелится. Я ложусь, пытаясь расслабиться, укладываю руки на него и тихонько с ним разговариваю. Я жива, дай мне знак, что и ты тоже, прошу тебя. Под пальцами по поверхности моей кожи пробегает небольшая волна. Я улыбаюсь сквозь слезы.

Потом я бреду в ванную. В промежности вспыхивает боль при первых прикосновениях, потом она привыкает. Как и все остальное. Я ненавижу свое отражение в зеркале. Джульетта Толедано, где ты? Почему кровит твоя бровь? Почему тебе некому позвонить и все рассказать, почему негде укрыться? Почему у тебя больше нет ни работы, ни друзей? Почему ты боишься его? Боишься до того, что даже не осмеливаешься уйти? Почему?

Нет ответа.

Я долго стою под струями воды, чтобы смыть страдания и согреть заледеневшее тело. Ему нужно тепло, этому малышу, тепло и ласка. Мне потребовался целый час, чтобы собраться, одеться, закрасить то, что могло быть закрашено, и только потом я спускаюсь в гостиную, по-прежнему прислушиваясь к малейшему шуму. Я не знаю, ни куда уехал Лоран, ни надолго ли. Пришлось надеть платье, чтобы швы от брюк не касались больных мест. Хватаю сумку, ключи от машины и сажусь за руль, несмотря на дождь, который беспрерывно льет вот уже несколько дней. Я должна как-то отвлечься, подумать о своем ребенке и о том коконе, который я хочу подготовить, чтобы ему было хорошо, когда он появится.

Живот сводит от боли.

Потом это проходит.

Боль возвращается на следующем красном светофоре.

Потом проходит.

Я решаю зайти в большой магазин детских товаров — тот, который открылся совсем недавно. Из суеверного страха я дождалась конца четвертого месяца, прежде чем начала представлять себе будущее. Теперь дождусь конца шестого, чтобы начать покупать одежду и всякие приспособления. Но это не мешает мне выходить на разведку и мечтать. А главное, отвлекает от других мыслей.

На автостраде потоки воды обрушиваются на катящийся транспорт. Я вцепляюсь в руль, пытаясь удержать машину, несмотря на порывы ветра. Темно почти как ночью, хотя сейчас середина дня. Близится настоящая гроза. К счастью, съезд всего в нескольких километрах, до магазина не больше пяти минут. Там я буду в укрытии. Паркуя машину, я замечаю, что стоянка почти пуста, — немного нашлось сумасшедших, готовых вылезти из дома в такую погоду. Я начинаю осознавать всю степень моего собственного безумия. Зато какое облегчение оказаться здесь. Выхожу из машины, прикрыв голову курткой, и бегу, как могу, ко входу. Вот уже месяц, как живот действительно стал меня стеснять. Я с нетерпением жду следующей недели, когда во второй раз будут делать УЗИ, мне необходима уверенность, что он формируется нормально, я его так ждала, этого ребенка. Меня по-прежнему мучают перемежающиеся жестокие боли.

Когда раздвижные двери смыкаются позади меня, я ощущаю себя в безопасности, в моем личном маленьком коконе, нашем с ребенком защитном коконе, наполненном кучей чудесных штучек для младенцев. Гроза удаляется, и всполохи молний уже не сопровождаются всякий раз раскатом грома. Но дождь не унимается. Впечатляющий потоп. Продавщица улыбается мне, глядя на мой живот. Я надела легкое обтягивающее платье. Пусть оно заодно обтягивает и мои пополневшие ягодицы, зато подчеркивает живот. Я так горда им, что мне плевать на ягодицы. Они все еще болят. На этот раз он зашел слишком далеко.

Я брожу между полками. Еще одна будущая мамаша прогуливается по проходам магазина. Судя по размерам ее живота, она родит раньше меня. Она одна, но выглядит как одна из тех жен, которых муж окружает всяческими заботами и которым все удается — материнство, супружество, жизнь. Я завидую этой женщине.

Направляюсь к центральной части магазина, где в гармоничном порядке выставлены изумительные спальни пастельных тонов с массой умилительных мелочей. Женщина звонит по телефону мужу, чтобы рассказать о кроватке светлого дерева, которую гладит одним пальцем. Они любят друг друга, это чувствуется.

Скрежет, который я внезапно слышу, леденит мне кровь. Я не могу понять, откуда он исходит, но через несколько секунд вижу, как целый кусок потолка отделяется прямо над нами.

Дорогой Ты,

завтра большой, очень большой день. Три года, как мы с Гийомом вместе. Три года, как переступили через барьер. Барьер языка случайных намеков. Ведь именно это обозначает отправную точку отношений. Остальное — эсэмэски, кофе, смешки, переписка, сюрпризы, многозначительные взгляды — только подготовка почвы. Но с первым поцелуем кончается один танец и начинается другой. Я танцую с Гийомом с тех пор, как Ромео провальсировал в воздухе.

Мы станцевали вместе. Он — вальс, а я твист.

И у обоих вышло очень неплохо!

Я оглядываюсь на путь, пройденный за три года. Знаешь, мне-то хотелось бы, чтоб моя история с Гийомом закончилась, как у Золушки. В конце концов, они немного похожи, эти истории. Он был дежурным прекрасным принцем, а я была замарашкой, девчонкой, на которую в коллеже никто и смотреть не хотел. Кроме мальчишек. Вспомнить только, что я соглашалась проделывать в туалете, лишь бы меня приняли в компанию… По крайней мере, я существовала. У меня была паршивая репутация, но я существовала. Девочки, которые смотрели на меня свысока, потому что я была ничейной, приютской, — я знаю, что они мне немного завидовали. Я осмеливалась, а они нет. Или так, или кукиш. Быть дрянью означало быть кем-то, а это, куда ни кинь, лучше, чем быть никем.

Я жалею обо всем этом. Знаю, что у меня были смягчающие обстоятельства, но жалею. Это Гийом вытащил меня оттуда. Потому что по-настоящему я начала существовать ради него. Сегодня вечером он заедет за мной в лицей и поведет меня в ресторан отпраздновать наш юбилей. Заранее радуюсь. Гийом — мужчина моей жизни. Гийом так внимателен ко мне, к тому, как я одеваюсь, что люблю и что ненавижу, к моим маленьким радостям. Он заботится обо мне и о моем теле. Он чувствует малейшую мою реакцию, как бы незаметна она ни была, потому что он бесконечно нежен и потому что он меня слышит. А почему он меня слышит? Ха! Ха! Потому что он меня слушает, вот! Его рука, когда он гладит мою кожу, легче перышка. Я вся верчусь, когда он меня щекочет пониже спины, талию, под мышками, нос. Нос — чувствительнее всего. Но он очень быстро продвигается дальше, и там уже не щекотно, там он проникает в самые глубины моего удовольствия. А он не спешит, совсем не спешит, пока я не начинаю умолять, чтобы он кончил. Но он всегда пропускает меня вперед — из вежливости, из уважения, как мужчины, которые придерживают дверь. Кстати, дверь он придерживает тоже. Это ничего не означает — мужчина, который придерживает перед женщиной дверь. Это ничего не означает и в то же время означает все на свете. Мне чихать на равенство полов. Чушь какая. Под предлогом, что они хотят иметь те же права, некоторые дамочки требуют одинакового обхождения. Но мы, женщины, нуждаемся во внимании, в ласке, в нежности, в тех мелочах, которые важнее всего. Нуждаемся, чтобы перед нами придерживали дверь. Кстати, это совсем не лишнее, например когда выходишь из магазина и обе руки заняты. Хо-хо! Но главное, главное, нам нужно, чтобы перед нами придерживали дверь, потому что, когда придерживают дверь, это означает, что нас не отпустят на все четыре стороны при первом же порыве ветра.

Сегодня исполняется три года, и Гийом сказал, что по такому случаю у него для меня сюрприз. Он все время придумывает мне сюрпризы, и я это обожаю.

Вкалываем без остановки со вчерашнего дня. Нас всех вызвали, поскольку погода просто кошмар. Из-за ливневых дождей лично я работаю уже три дня без передышки, и деваться некуда. Мы стараемся подменять друг друга, и каждый сам выкручивается как может, чтобы передохнуть хоть пару часов. Именно такой паузой я только что и воспользовался.

Не успел сделать глоток кофе, как снова вызов. Две бригады отправляются одновременно. Никакого просвета. Некоторое время рулим рядышком, вызовы пришли из одного района. Мне предстоит заняться обрушением крыши, другому расчету — очередным дорожным происшествием.

Это магазин товаров для будущих мам и новорожденных. Мы готовимся принять беременных женщин и, возможно, младенцев. Звонивший сказал о жертве под завалом. Ненавижу это.

К нашему приезду женщина все еще без сознания. Продавщица подтверждает, что она беременна, чего мы пока разглядеть не можем. Из-под больших кусков гипса и искореженного железа видны только ноги и голова. Ее лицо в жутком состоянии, порезы, кровь. Глаза закрыты, они целы, но челюсть с одной стороны вдавлена. Удар наверняка был очень сильный. Она дышит. Это главное. Мы высвобождаем ее так быстро, как только можем, чтобы срочно отправить в Университетский центр или в городскую больницу. Почти сразу к нам присоединяется «скорая помощь». Лишь бы ее ребенок был еще жив, лишь бы муж смог узнать ее после того, как наложат швы и подлатают кости и раны. Некоторые травмы жестоко меняют внешность. Уж я-то знаю, о чем говорю.

Неизвестно, первый ли у нее ребенок, но мне кажется, она ожидает его с радостью. И я снова думаю о Джульетте и ее желании иметь ребенка. Джульетта, которая все три года ни на один день не исчезала из моих мыслей. Надеюсь, она получила своего ребенка, надеюсь, она теперь довольная мать и счастлива. В беременность вкладывают столько надежд, и подумать только, что в долю секунды все может быть разрушено… Лишь бы ребенок был жив.

Я сажусь на переднее сиденье. Напарник устраивается сзади. Он знает, что мне тяжело видеть израненных беременных женщин, но не знает почему. Незачем рассказывать направо и налево о моих детских воспоминаниях. Отчим бил мать, когда та была беременна.

Напарник подписывает бумаги, мы оставляем раненую в руках команды, которая ждала нас у дверей приемного покоя, и немедленно отъезжаем. Всегда готовы!

Я даже имени ее не знаю.

Я с трудом прихожу в себя. Наверняка они накачали меня болеутоляющими. У меня датчики на животе, и я слышу, как бьется сердце моего ребенка. Это единственное, что важно. Его размеренное биение убаюкивает меня, и я мирно засыпаю.

С ним все в порядке.