Аньес Ледиг - Уходи с ним

Мы провели с ней добрых часа два, с перерывом на посещение врача, который проверил результаты обследования, и медсестры, снявшей показания. Так странно, что можно услышать из аппарата, как бьется сердце ее малыша. Словно лошадь на скаку. Он цепляется за жизнь, он тоже верит. Я улыбаюсь Джульетте, как если бы был отцом. Думаю, если ты действительно отец, то чувство, которое сейчас обуревает меня, усиливается тысячекратно. Ну, разные бывают отцы, конечно. Малу не отводит глаз от внучки, будто наверстывая упущенное время. Мы рассказываем Джульетте о той чудесной связи, которая установилась между Малу и Жаном. Она ничего не знала, потому что отдалилась от бабушки, прежде чем сумела что-либо заметить. Она приятно удивлена. Спрашивает меня, как дела у Ванессы. Я удивлен, что Гийом ничего ей не рассказывал.

— Я не общаюсь с Гийомом с тех пор, как ушла с работы.

— Вы ушли с работы?

— Лоран решил, что так лучше во время беременности. Он сказал, что так у меня будет больше шансов, я не буду уставать и напрягаться.

— Но это же не мешало вам поддерживать связь с бывшими коллегами.

— Лоран считал, что они оказывают на меня дурное влияние. Ну так как Ванесса?

— Прекрасно! Знаете, она так переменилась. Думаю, что встреча с вашим другом-медбратом перевернула очень многое. Она мягко опустилась на землю, прикоснувшись к жизни, — как перышко, носимое ветром, которое наконец попало туда, где нет турбулентных вихрей.

— Вы очень красиво сказали.

— Такая картинка возникает в моей голове, когда я о ней думаю. Она спокойна там, где раньше взрывалась, думает, а не кидается очертя голову, как раньше, она начала прилежно учиться, читает запоем, чтобы выбиться из середнячков и стать лучшей. У нее есть планы, которые заставляют ее двигаться дальше, и мне кажется, что с появлением Гийома она яростно устремилась вперед. Раньше эта ярость относилась к ее прошлому.

— И какие у нее планы?

— Она хочет стать медсестрой.

— Я рада. Подумать только, а я-то пыталась отговорить Гийома. Ей же было всего четырнадцать. Представляете, вдруг бы он меня послушал?

— Думаю, это несчастный случай со мной подстегнул ее, с Гийомом или без, — но было б жаль, если б он от нее отказался. Поначалу мне было трудно принять эту связь, все-таки разница в возрасте, но он явно оказал на нее благотворное влияние. Тогда я согласился познакомиться с Гийомом, и мы стали добрыми друзьями. Он же почти одних лет со мной.

— Он печет всякие разности?

— Без остановки. И Ванесса пристрастилась. У них вроде соревнования. Кому удастся самая красивая выпечка. А я на своей лестнице иногда чувствую, что потяжелел.

— И тем не менее вам удалось вновь подняться.

— Я же обещал вам, что вы сможете мною гордиться. И что я всегда буду рядом, если понадоблюсь. Я всегда держу обещания.

— Я горжусь вами…

Я пошел выпить кофе из автомата в приемном покое, чтобы дать им время заново привыкнуть друг к другу. Для Малу это было очень важно. Вернувшись за ней перед самым обедом, я объяснил Джульетте, что следующие сорок восемь часов буду на дежурстве и навещу ее снова через два дня. И что я держу за нее кулаки и думаю о ней и ее ребенке, который борется за жизнь.

В машине на обратном пути Малу плакала. Между тем картина была не слишком мрачной. Результаты обследования неплохие. Я не понимал. Но она ничего не захотела объяснять.

Восьмидесятисемилетняя женщина плачет, словно девочка, — неизгладимое впечатление. Ведь в этом возрасте больше не должно быть причин для слез: все итоги подведены, баланс подбит. Оставшиеся считаные годы призваны быть чистым счастьем, бонусом, вишенкой на торте жизни. Сладком, а не соленом от слез…

Ну вот. Все кончено.

Это была девочка.

Я и не знала до последнего момента. Вчера вечером у меня поднялась температура. Очень быстро начались схватки. Хориоамнионит[19]. Внезапный и стремительный. Они не смогли остановить процесс. Двадцать одна неделя плюс четыре дня. Поздний выкидыш. Реанимирование бесполезно, плод слишком мал. Поскольку у меня была температура, мне не делали перидуральной анестезии, только капельница с антибиотиками и кое-что еще, чтобы немного унять боль. А боль разрывала не только живот, но все тело. Было так мучительно рожать этот крошечный, уже сформировавшийся эмбрион… Девочка, которая окажется не знаю где, но только не у меня на руках, не у моей груди, не в моей постели и не в той кроватке, которую я видела в магазине, перед тем как обвалилась крыша. На самом деле обвалился свод жизни, и я оказалась под ним, не имея сил бороться.

Команда врачей сработала великолепно, но это не вернет мне ребенка. Я была единственной пациенткой. Все случилось так быстро. В три часа ночи все было кончено. Я позвонила Лорану, но он отключил телефон. Хотела позвонить Ромео, но сил не было. Да и он, наверно, на очередном выезде. Ранним утром, оказавшись снова в своей палате, без температуры, без живота, без ребенка, без сил, я не испытывала желания говорить с кем бы то ни было. Я хотела закрыться в своей раковине и исчезнуть.

Забудьте меня все!

Дежурная медсестра час назад унесла капельницу. Я не плакала. Слез не было. Я как ребенок, в лицо которого сильно дуют, и он затаивает дыхание, широко распахнув глаза. А потом выдыхает.

Я еще не выдохнула.

Я больше не могу оставаться в этой больничной палате. Я не хочу оставаться. И домой возвращаться тоже не хочу. Зачем? Я складываю свои вещи в спортивную сумку, лежащую в шкафу, потом заглядываю в кабинет, где хранятся лекарства. В этот час все медсестры сдают смену. Я быстро нахожу антибиотики, которые должна принимать от эндометрита[20]. Болеутоляющее беру тоже. И немного успокоительных. На всякий случай. Никто меня не видит. Убираю в косметичку запас лекарств. Моя медицинская карта лежит открытой на столике. Вижу запись после взятия мазка: «многочисленные колонии E. coli»[21]. Это он виноват. Он взял меня сзади, а потом заразил мою вагину и матку. А ведь я уже объясняла ему, что так нельзя, когда несколько месяцев назад он вознамерился меня повернуть. Но в тот вечер я не смогла ему помешать. В любом случае я ничего не могла поделать. Я была его вещью. Скотина. Это из-за него прервалась беременность.

Я пишу несколько слов на листке бумаги и кладу его на столик рядом с кроватью.

Не знаю, почему — хотя знаю, что мне этого не надо делать, — я захожу в детскую палату перед тем, как уйти. Как если бы мне было необходимо услышать живых младенцев, которые зовут маму, чтобы удостовериться, что моего среди них нет. И вдруг через перегородку слышу, как один из них кричит очень сильно. Наверно, хочет есть. Я приоткрываю дверь и вижу, как он дергается и вопит в своей кроватке. Его мама в душе и не слышит, как он плачет. Бедняжка! Ему не больше двух дней. Я беру его на руки, он тут же успокаивается и поворачивает головку к моей груди. Ротик пытается сосать. Он дрожит. У него такой голодный вид.

А мое молозиво больше никому не нужно…

Голос говорит мне: «Уходи с ним…»

«Я сделала глупость, я ухожу. Спасибо за все. Джульетта».

Меня разбудил сигнал эсэмэс на телефоне в середине дня, когда я отсыпался после ночного дежурства. Я собирался навестить ее ближе к вечеру, свежий и отдохнувший.

Вскакиваю с постели и натягиваю форму пожарника — благо она под рукой, я бросил ее на пол, падая с ног от усталости. Скатываюсь с лестницы, распахиваю дверь гаража. Черт! Моя машина! Я оставил ее у механика, чтобы он поменял амортизаторы. И должен был забрать ее после полудня. Ладно, разберусь позже, роддом в десяти минутах хорошего бега. Тяжелое дыхание не мешает мне думать о тысяче вещей одновременно. Какую глупость она могла сделать? Куда могла уйти со своей беременностью, которая висит на волоске, и подбитым глазом? Почему благодарит меня за все, как если бы прощалась? Мне это категорически не нравится.

Еще меньше мне нравятся полицейские машины, которые я вижу припаркованными у роддома. Я влетаю в холл и останавливаюсь, стараясь восстановить дыхание. Обращаюсь к полицейскому, прошу объяснить, что случилось. Форма пожарника придает желанную законность, и он ничтоже сумняшеся отвечает:

— Нас вызвали из-за младенца, который исчез из детского отделения, но его только что нашли.

— С ним все в порядке?

— Вроде да. Сейчас они пытаются разобраться, что все-таки произошло.

Я быстрым шагом иду по коридорам к гинекологическому отделению, надеясь, что Джульетта все еще там. Чувствуется общая нервозность, воздух словно наэлектризован, несмотря на усилия больничного персонала справиться с ситуацией.

Палата Джульетта пуста. Разумеется. Иначе все было бы слишком хорошо. Направляюсь к кабинету медсестер, где собралась вся смена.

— Где Джульетта Толедано?

— Вы Ромео? — спрашивает медсестра, держа в руках листок бумаги.

— Да.

— Тут письмо для вас. Оно было не запечатано. Мы его прочли из-за того, что случилось в детском отделении.

— Понимаю.

Она протягивает мне письмо, и я чувствую, как все взгляды устремляются на меня. Отхожу на несколько шагов в коридор, чтобы выйти из их поля зрения.

Слышу перешептывания.

Отхожу подальше.

«ДЛЯ РОМЕО, ПОЖАРНИКА.

Дорогой Ромео, вам я доверяю. Скажите им, всем, что я в порядке, ну или почти, во всяком случае достаточно, чтобы они не беспокоились; я ухожу, потому что мне необходимо продышаться, побыть на природе, встретиться со старыми, ныне потерянными друзьями, которыми я так дорожила. Пусть медперсонал не беспокоится о моем здоровье. Это нехорошо, но я взяла все, что мне необходимо для лечения, в служебной аптеке. Я осознаю риск, но намерена позаботиться о себе. Вернусь, когда мне станет получше.

Спасибо за все. Эта крохотная девочка была чудесной. Чудесной. Я назвала ее Селестиной[22], потому что представляю ее себе там, наверху, в необъятности, среди звезд. Я уношу ее в своем сердце, нас с ней соединит радуга.

Обнимаю вас».

Ко мне подходит медсестра и все объясняет: ночной выкидыш, переполох в больнице из-за украденного младенца и пустой палаты, это письмо.

— Вы хорошо ее знаете?

— Недостаточно.

— Почему же она написала именно вам?

— Вы видели ее приятеля?

— Нет. Я только позвонила ему, чтобы предупредить. Он скоро будет.

— Тогда сами поймете. Я могу оставить себе письмо?

— Да, мы сделали копию.

— Один вопрос: Джульетта как-то связана с пропавшим ребенком?

— Администратор сказал, что женщина, которую видели с младенцем, подходит под описание. Хотите с ним поговорить?

— А можно?

— Посмотрим.

Я выхожу из служебного помещения совершенно ошеломленный. Начальница отделения только что рассказала мне то, что следователи выяснили в первые же минуты. Женщина, похожая на Джульетту, зашла в небольшой кабинет, примыкающий к приемному покою, на руках у нее был младенец, который пытался сосать грудь. В комнате сидела молодая пара с их новорожденным в окружении бабушек и дедушек. Женщина устроилась в кресле и принялась кормить младенца грудью. Она смотрела на него с такой любовью, что никому и в голову не пришло, что ребенок не ее. Потом, чуть позже, она встала и попросила молодого отца подержать несколько минут малыша, сказав, что ей нужно забрать кое-какие вещи в палате и зайти в туалет. Он увидел, как она взяла в коридоре спортивную сумку, но даже не задался вопросом, что она задумала.

И только когда через несколько мгновений они услышали женские крики, поднялась паника в коридорах и персонал заметался, расспрашивая, не видел ли кто-нибудь младенца двух дней от роду, они почувствовали себя нелепо с этим самым младенцем на руках. Персонал вздохнул с облегчением. Мама ребенка была так счастлива, что беда миновала, что не стала подавать жалобу. Ей нетрудно было понять отчаянный порыв Джульетты, ее инстинктивное, безумное желание хоть несколько мгновений подержать на руках ребенка.

Вот так все закончилось.

Джульетта вовремя остановилась. И слава богу! Иначе все обернулось бы кошмаром.