Аньес Ледиг - Уходи с ним

Ему удалось сделать так, что я больше не могла обойтись без чтения. Классики, современные авторы. Поначалу одна книга в месяц, потом в неделю, а под конец я глотала по нескольку за вечер. С тех пор я и пишу лучше, верно? Ты что скажешь?

А потом он стал мне рассказывать о своей прекрасной профессии. Которую я для себя и выбрала. Таким образом, прежде чем отправиться в постель, мы могли поговорить о перфузии, внутривенных катетерах, струпах и тройных повязках.

Ха-ха! Ты смеешься? Перед сном можно заняться кое-чем получше. Но когда я получу диплом, то, прежде чем обзавестись детьми, мы запишемся добровольцами в какую-нибудь гуманитарную организацию. Лучше это сделать до детей. Он говорит, что хочет четверых. А я вот, после стажировки в родильном отделении на третьем курсе, говорю себе: может, попробую родить одного, а там посмотрим. Потому что даже если это будет девочка, жизнь в розовом свете там и рядом не ночевала.

Но в одном я твердо уверена. Он будет из тех пап, которые трясутся над своими чадами.

А потом, вчера, он сделал мне предложение. Специально подгадал под мой день рождения, когда мне исполнилось восемнадцать. Посмеиваясь, заявил, что перехватывает эстафету у моего брата, который был моим опекуном до совершеннолетия, как в эстафете 4 по 100 метров на Олимпийских играх. Я ответила, что надо отработать передачу, чтобы не уронить меня, иначе он будет дисквалифицирован.

Придется объявить эту новость брату, представляю, какую физиономию он скорчит. Но ведь о лучшей партии я и мечтать не могла. Славный парень, отличная работа, прекрасно готовит, внимательный — идеальный зять.

А еще он меня любит.

И придерживает передо мной дверь.

Я медленно поднимаюсь. Медленнее, чем вчера. Я чувствую что-то вроде накопившейся усталости, а еще такое ощущение, что из меня истекает моя собственная субстанция. И физическая, и душевная. Абсолютная пустота. Когда ты пуст, ты ничто. Что я? Не мать, в любом случае. А может, все-таки мать? Достаточно ли нескольких недель беременности, чтобы считать себя матерью? Оправдывает ли мертвый ребенок полученный опыт? Я вспоминаю того сволочного гинеколога, который дежурил в ночь, когда у меня случился выкидыш. «Заведете себе другого, мадам». Я чуть в горло ему не вцепилась, чуть не заорала прямо в лицо, сколько мне пришлось вынести, чтобы заполучить этого, и что, возможно, мой младенец — единственный, которого жизнь согласилась подарить мне. И никакой другой никогда не заменит его. Даже собаке такого говорить нельзя. Даже собаке. Я бы до крови укусила руку этого типа, который попытался смахнуть мое горе парой слов, как смахивают крошки со стола после еды.

Даже собаке…

У меня есть время. У меня полно времени. У меня есть вся жизнь, чтобы подняться посмотреть на козерогов. Бабетта вернется только после полудня. Я поем наверху, вместе с животными.

Дорогу я знаю наизусть, и мною движет двойная надежда: снова увидеть гору Монблан и найти вчерашнее стадо. Нет, три. Спустившись, знать, в какую сторону идти дальше. Не могу же я навечно остаться наверху. Хотя?

Хотя…

На ходу я размышляю. Думаю о людях, которых оставила позади, о Малу, от которой мне не следовало отдаляться. Она была моим маяком, а Лоран завязал мне глаза. О Ромео, который оказался рядом в самый тяжелый момент моей жизни, — что и я когда-то сделала для него. И от него тоже я не должна была отдаляться. Но какой у меня был выбор? Мне приставили нож к горлу. Я снова думаю об Александре, о Бабетте. Это и есть настоящие друзья. Те, кто остается с тобой, даже когда ты уходишь, и которых ты вновь обретаешь — неделю, месяц, год или пять лет спустя. Я стараюсь не злиться на себя, отогнать сожаления и укоры совести, но это невозможно. Я страшно зла на ту, кем была все эти годы, на свою мягкотелость, на слепоту, которые и обеспечили свободу действий той акуле. Я была бедняжкой. Этакой доброй дурочкой. А ведь вокруг меня были потрясающие люди, и одна-единственная сволочь вытеснила всех. Заняла даже мое собственное место. Может, именно поэтому меня так манит простор. Необъятность гор и озера. Чтобы я могла немного потянуться, чтобы мое существование обрело былую гибкость, чтобы я перестала замыкаться в себе. Большой Взрыв. Осторожней, люди, как бы вас не обрызгал фонтан той жизни, что возвращается в меня.

Я дышу.

Я дышу почти безмятежно. Воздух вершин беднее кислородом. Но все зависит от того, о каком кислороде речь. Чистый воздух и покой действуют на меня почти как наркотик. Переливание в вены солнца, встающего над вершинами, капельница ручейков, бегущих между скальными глыбами, пластырь запаха диких животных, избавленных здесь от человеческой суеты. Может, я сама одичаю. А возможно, именно одичавшей я и была последние годы, а сейчас снова возвращаюсь к цивилизации.

Но для начала я снова повидаю козерогов. Вот они мне и скажут, куда идти дальше…

Склон крутой и неровный, но позволяет подниматься быстро. Я привычный. Не считая нескольких мышц, которые все еще побаливают — память о том несчастном случае, — я обрел свою прежнюю физическую форму. Кинезиолог из центра реабилитации говорил, что если основа хорошая, то и прежние способности вернутся быстрее. Я пролил немало пота, чтобы вернуться в строй. День, когда медицинская комиссия признала меня годным, стал одним из самых прекрасных в моей жизни. Потому что он означал, что прошлое позади, и страдал я не зря, и будущее вновь светло. И я снова смогу спасать жизни. Начиная со своей собственной.

Еще б я не смог подняться меньше чем за два часа…

Я миновал высокогорное шале, озеро де ля Каз, заметил палатку, которую надо забрать на обратном пути, и уже почти добрался до Ворот Оша. Я двигаюсь так быстро, что слышу, как позади меня на крутом склоне осыпаются мелкие камушки. Пусть я совсем запыхался, но они уже близко, пресловутые Ворота, на этом плато, которое описала мне Бабетта, с озером внизу и перевалом Павис в самом конце.

Я сразу узнаю ее. Это она, я различаю ее силуэт, конечно крошечный, ведь она далеко, но точно ее. Она стоит с поднятыми руками. Через несколько секунд я вижу, как она берет разбег и исчезает в пустоте.

У меня вырывается вопль, который я и не пытаюсь сдержать: «Джулье-е-е-е-ет-та-а-а-а-а-а-а». Эхо подхватывает хором с другой стороны ущелья, пока я несусь по крутой тропе.

Джулье-е-е-е-е-ет-та-а-а-а-а-а-а.

Джулье-е-е-е-ет-та-а-а-а.

Джулье-е-е-ет-та-а-а-а.

Джулье-е-ет-та-а-а.

Джулье-ет-та-а.

Джульетта.

Я и не гляжу на Монблан, я гляжу только под ноги, чтобы ускорить бег и добраться до другого края как можно быстрее. Она прыгнула. Слишком поздно, я опоздал на четверть часа. Заставляю себя не реветь, чтобы окончательно не сбить дыхание. Заставляю, но безуспешно. Я знал, что должен был выехать раньше, должен был оставить сестренку в ночи. Грелкой заделался! Я корю себя, я так корю себя. Неужто все ради вот этого?! Нет, вовсе не Александр великий мудила. Два или три раза я едва не упал, но мне было начхать. Пусть упаду, тогда хоть не увижу ее разбитое тело у подножья скалы и не должен буду признаться себе, что даже помочь ей не сумел. Что в моей карьере спасателя жизней меня постигла неудача с одной — самой важной.

Мне не хватает воздуха, даже становится интересно, как это я еще способен двигаться вперед, но быстро прикинув оставшуюся позади дорогу, я понимаю, что уже добрался до уровня второго перевала, того, с которого, как я видел, спрыгнула Джульетта. И снова не отрываясь смотрю под ноги, чтобы не споткнуться.

Сначала тропинка становится землей и травой, потом ровной и гладкой, я снова поднимаю голову, пытаясь определиться, где нахожусь, и тут вижу ее. Она бежит в моем направлении. Ремейка «Мужчины и женщины» на горный лад не получится, и «Шабадабада»[38] за кадром не зазвучит, потому что я валюсь на землю, почти теряя сознание.

— Ромео? — удивляется она, становясь рядом со мной на колени.

— Вы… вы… живы!

Я едва выдавливаю слова, настолько мне не хватает воздуха, настолько я испугался, настолько я заново задышал сердцем.

— Ну конечно жива. А почему бы нет?

— Я… я… видел… как вы… прыгнули…

— Я шла посмотреть на козерогов. Склон с той стороны пологий, я просто спрыгнула с большого камня. А потом услышала этот вопль. Вы их напугали, и они скрылись в горах.

— Их страх… чепуха… по сравнению… с моим.

— Вы пришли…

— Я подумал, что опоздал.

— Ну же, придите в себя, я в порядке.

— Вы в порядке? Правда?

— Ну, в большем порядке, чем если б спрыгнула со скалы. В остальном я оправляюсь, но медленно. Мне приятно, что вы здесь. Как вы меня нашли?

— Малу. Ваше письмо. Она сразу подумала о Бабетте и Александре.

— Вы с ними встречались?

— С Александром вчера. Я с вами разминулся совсем ненамного. А когда я появился у Бабетты, вы уже ушли. Я спал в машине у ее дома. Утром она показала мне дорогу, где вас найти.

— Мне правда очень приятно. Вам лучше? Хотите воды?

— Уже лучше. Все нормально. Даже хорошо. Вы живы. Спасибо, Джульетта. Я бы этого не пережил.

— Мне это приятно.

Я полежал еще минутку с закрытыми глазами. Судороги, вызванные нехваткой воздуха, переходят в спазмы хохота. Я смеюсь. Смеюсь от радости.

Я нашел ее.

Она не прыгнула.

В конце концов я сажусь рядом с ней на траву. Она смотрит на меня. У нее действительно такой вид, как будто она счастлива меня видеть. Спасибо, Ванесса. Этот твой пинок под зад послал меня сюда. Какое-то время мы сидим молча. Она смотрит на гору, на летящих по небу галок, она улыбается, запрокинув голову и устремив глаза в небо. Утреннее солнце ласкает ей щеку. И мне тоже. Как нежна эта теплота.

— Постараемся их увидеть?

— Козерогов?

— А вы их когда-нибудь видели?

— Настоящих никогда.

— Там наверху большое стадо самцов. Надеюсь, они не очень далеко убежали.

Она встает и идет в их направлении. Следую за ней, стараясь ступать шаг в шаг. Мы замечаем рога над скалистым гребнем, они ушли не очень далеко, несмотря на мой крик, разорвавший пространство, как лист бумаги. Иду за ней вплотную: я все еще не успокоился, ситуация мне непонятна. Думаю даже, мне страшно. Человеческие существа, как бы агрессивны они ни были, остаются человеческими существами, в них все-таки не триста кило веса и у них нет рогов размером с мою руку. Джульетта уселась на горном склоне и разглядывает их. Пристраиваюсь рядом, почти касаясь ее. Старый самец лежит метрах в двух от нас. Он спокойно жует, глядя на озеро. Мы могли бы дотронуться до него, так он близко. Просто фантастика — видеть их совсем рядом, в их собственной среде, вдали от всего, особенно от людей. Здесь люди лишние. И я не уверен, кого здесь считать диким.

Наслаждаюсь подвернувшимся случаем. Джульетта, кажется, тоже. Время от времени она молча поглядывает на меня. Любое слово может извратить это мгновение! Она осторожно берет меня за руку. Мне кажется, ей просто хочется разделить этот миг со мной. А уж я-то…

А потом несколько молодых самцов быстро встряхиваются, увлекая все стадо и вынуждая старого самца встать и последовать за ними. Они обходят нас и поднимаются наверх, к скалам — может, туда, где никто не сможет их потревожить.

И вот я наедине с Джульеттой. Мы смотрим вдаль, в одном направлении. Кажется, это и есть любовь.

Телефон начинает вибрировать в моем кармане, но мне не хочется отвечать. Не сейчас. Отстаньте, а?

— Как вы себя чувствуете? — просто спрашиваю я.

— Чувствую облегчение.

— Правда?

— Думаю, да. Возможно, Селестина была не создана для этого мира, для той ущербной пары, какой были мы с ее отцом. Мне следовало уйти намного раньше.

— Так почему вы этого не сделали?

— Не знаю. Вначале я ничего не замечала, а потом стало слишком поздно.

— И тогда вы постарались приспособиться.