– Мы должны станцевать хотя бы один танец… прежде чем удалиться, – вполголоса сказал Генри, склонившись к ее уху. Это были первые слова, которые были обращены наконец к ней, но они были ей не в радость, потому что в глазах его не блеснуло ни искры нежности или страсти, странно тусклыми были они сейчас. Под вполне невинным словом «удалиться» подразумевался уход в спальню. Камеристки растолковали ей нынче утром, как все будет. Гости с торжественным свадебным гимном проводят их в брачный покой. Когда молодые лягут в постель, провожатые уйдут. Пока гости будут плясать и веселиться, два древних дворянских рода должны стать как бы одним.

Розамунда встала нехотя и с трудом, будто была старухой. Ни танец, ни то, что должно было последовать затем, совсем ее не прельщали. Радостных воспоминаний как не бывало, они сменились страхом перед разоблачением и расплатой. Возможно, сэра Исмея заставят рассказать все как есть. Розамунда вздрогнула: если это случится, не видать ей завтрашнего утра.

Сквозь хохочущую толпу Генри повел ее на середину залы. Менестрели на своих хорах заиграли подвижный танец. Ноги Розамунды будто налились свинцом. Она покорно подчинилась Генри, который повлек ее в начало длинной череды танцующих, – молодые должны были вести танец. Она неловко спотыкалась, будто циновки под ее ногами не были гладкими и свежими. Ожидание и страх болью отдавались в висках.

Розамунда не сомневалась, что гости вот-вот начнут понимающе хихикать, дескать, дело ясное, эта монастырская голубица даже и танцевать не может от ужаса перед брачной ночкой. Как бы не так. Она упрямо вскинула голову и заставила себя улыбнуться. Да пропади все они пропадом! Это ли будет не потеха: взглянуть на вытянувшиеся лица этих богачей, когда они узнают, что их одурачила дочь деревенской прачки. Только потехи-то будет на минуточку, а вот лиха ей отольется на долгий срок.

Наконец танец кончился. Подпившие гости стали выстраиваться в процессию, готовясь сопровождать молодых: жених и невеста впереди, за ними самые именитые приглашенные, потом гости попроще, а замыкали шествие музыканты и слуги. С ликующим хохотом, со всякими шутками-прибаутками и песнями новобрачных долго вели по длинным промозглым коридорам. Когда подошли к спальне, весь этот пьяный сброд еще больше разгулялся, выкрикивая подначки. Розамунда обомлела, узнав заветную дверь: это была та самая комната, в которой она отдала Генри свою честь. Слезы навернулись ей на глаза, как подумалось, что все нынче могло быть иначе. Дверь распахнули и ввели молодых в покой. По-зимнему скудные лучи освещали высокие своды и мягкие складки бархатного балдахина, оживляя блеском золотую кайму на покрывале и знакомый герб с изображением ворона.

Дамы окружили Розамунду и стали помогать ей раздеваться, старательно загораживая ее от любопытных мужских глаз. Кавалеры же разоблачали своего лорда, стягивая с него дублет и рубашку и с не меньшей, чем у дам, ретивостью пряча его от приметливых знатных матрон, завидовавших невесте, заполучившей такого красавчика. Те же из дам, кто успел изведать пылкость Генри на ложе, а не понаслышке, понимающе улыбались, досадуя, что столь щедрые дары достанутся нынешней ночью этой стыдливой дурочке, наверняка неспособной их оценить – ведь только-только из монастыря.

Розамунду подвели по ступенькам к стоявшей на возвышении кровати. Покрывало убрали, открыв слепящей белизны белье, сладко пахнувшее лавандой и розмарином. Не помня себя от смущения и стыда, Розамунда скользнула под простыню, порадовавшись тому, что в изножье лежит грелка с углями, ибо ноги бедной печальницы были холодны как лед. Она стиснула руки, чтобы унять их дрожь. Заметив ее волнение, дамы довольно посмеивались, полагая, что это страх перед предстоящим ей испытанием. Они разобрали ее прическу и, расчесав ей волосы, разложили роскошными каштановыми волнами по подушке. Самые сердобольные уговаривали Розамунду не бояться, утешая ее тем, что ровно через девять месяцев она подарит его светлости прекрасного сына.

Теперь был черед укладывания жениха: его мужская свита тоже подвела его к ложу, облачив предварительно в свободный халат из багряного дамаста, отороченный по подолу мехом. Когда же верхнее платье сняли, дамы не смогли сдержать разочарованного стона: под багряницей оказалась белая спальная сорочка. Многие из них мечтали хоть одним глазком взглянуть на жертвуемую супружескому долгу мужскую красу.

Итак, все ритуалы были соблюдены: новобрачные восседали, опершись на пышные пуховые подушки, чинно сложив руки не одеялах. Важная миссия была завершена, и гости, отступив на несколько шагов от кровати, начали горланить столь непотребную песенку, что некоторые дамы густо покраснели. Икая и пыхтя, разгулявшееся сборище выстроилось рядком – каждый уцепился за пояс впереди идущего – и таким манером потянулось к двери. Иногда в этой живой цепочке раздавались протестующие вопли, – видно, кое-кто из кавалеров тянул руку гораздо выше талии оказавшейся впереди дамы. Постепенно последние гости выскользнули в коридор, и в комнате остались лишь слуги.

Генри с облегчением вздохнул и, махнув им рукой, сказал:

– Можете идти. Я и моя досточтимая супруга более в ваших услугах не нуждаемся. Про вино не забыли? – Он взглянул на сундучок у изголовья и успокоился: там стоял накрытый салфеткой серебряный поднос с яствами, коими в случае нужды следовало укрепить силу. – Все свободны.

Слуги, низко кланяясь, попятились к дверям и тихонько вышли. Раздался стук захлопнутой двери, и в комнате повисло тяжкое безмолвие. У Розамунды до того гадко было на душе, что она не могла удержать слез. Напрасно она старалась не выдать себя, судорожно их сглатывая. Она чувствовала себя совершенно разбитой.

Генри встал и снова надел свой халат, сунул ноги в меховые туфли и пошел налить себе вина. – Ради Бога, прекрати рыдать, – обернулся он к ней.

Она с отрешенным видом облизывала соленые губы, чувствуя, что у нее не осталось сил даже на то, чтобы взять себя в руки. Все ее мечты были разбиты.

– Почему ты никак не прекратишь реветь? – надменно спросил он.

– А почему ты не прекратишь сердиться на меня? – с трудом выдавила Розамунда.

Он вспыхнул и снова резко отвернулся.

– А то ты не знаешь, глупая девчонка, – прорычал он и стал метаться по комнате.

– Не знаю, потому и спросила, – помаленьку смелея, сказала Розамунда. И впрямь, чего ей зря слезы точить, коли ничего уж не исправить. Снявши голову, по волосам не плачут. Она решилась во всем признаться, но, помедлив, молча откинулась на подушки.

– Выпей. – Генри протянул ей кубок и присел на край постели, на сдвинутое бархатное покрывало. Он долго смотрел на весело пляшущий в очаге огонь и наконец произнес: – Есть много такого, что я просто бессилен объяснить… даже самому себе. Твоя вчерашняя проделка могла обернуться непоправимой бедой. Благодарение Господу, что тебя никто не узнал. И я рад, что мне удалось внушить леди Теплтон, будто это какой-то пьяный болван запер ее в отхожем месте. А чтобы она успокоилась, пришлось даже допустить ее на церемонию венчания.

– Так, значит, это из-за нее? – спросила Розамунда, не веря своим ушам и чувствуя, как с сердца спадает тяжесть.

– Не только, – он глотнул вина, продолжая смотреть на огонь. На свою жену он смотреть боялся, потому что солнечные лучи погасли, а в сгущающемся мраке Розамунда слишком походила на вчерашнюю чаровницу. А он не желал о ней вспоминать.

Вдруг вскочив, Генри снова принялся метаться по комнате.

– А что сделал бы с тобой отец, узнай он о шалостях своей дочки? А что бы сказал епископ? И весьма знатные влиятельные вельможи, каковых было не менее полдюжины? Дворянин не должен совращать собственную жену. Такого никто и никогда не позволял себе.

– Ты же позволил.

– Увы, к вечному моему стыду. Но ты забыла, что я был уверен, что со мной другая женщина.

– Мне показалось, я тогда очень тебе угодила. Он собрался было возразить, но природная честность сковала ему язык.

– Это не так уж важно, Розамунда. Я ни за что так с тобой не обошелся бы, ежели б знал, что ты никакая не Джейн.

Розамунда с радостью поняла, что в нем просто говорит оскорбленное мужское достоинство.

– Мне все равно, как ты будешь называть меня. Ах, Генри, не кори себя да не стыди. Мне было так хорошо вчера! Ты сделал меня такой счастливой! И теперь, когда мы женаты, что ж в этом дурного? Ты ведь мой муж.

– Да я уж полгода числюсь твоим мужем, – сказал он, отметая ее слова, – не в этом дело.

Розамунда удивленно на него посмотрела. Она ведать не ведала, что они так давно женаты – точнее сказать, помолвлены, – задолго до того, когда та Розамунда приехала в Англию. Венчание в церкви лишь окончательно закрепило их узы.

– А в чем?

– Пойми, Розамунда. Я ничего не имею против тебя, будь я проклят. Ты прекрасна – я не ждал от судьбы такого подарка. Я и помыслить не мог, что ты окажешься такой привлекательной и… соблазнительной. О дьявол, что я такое болтаю! Ты моя жена. И твой долг – рожать мне сыновей, чтобы было кому передать мои владения и титул. И более от тебя ничего не требуется. Нас связывает супружеский долг – и только. И ты не могла не понимать, что ни о какой любви не может быть и речи… В последний раз я видел тебя еще совсем девочкой. Мы с твоим отцом заключили договор.

– Понимаю. Ну и что? Заключили – и ладно. Генри с досадой стиснул кулак:

– Ну что ты заладила свое, упрямица, и даже не пытаешься понять, о чем я веду речь?

– Я пытаюсь, только речи твои темны для меня.

– Я полагаю, что между нами будут вполне благоразумные отношения, никаких страстей. Моя жизнь будет идти как шла – привычным и удобным мне чередом. Тебе же надлежит рожать сыновей и быть хозяйкой моего замка.

– Но коли я тебе желанна… разве это помеха тому, чтобы я была примерной хозяйкой и матерью?

Услышав в ее голосе искреннее изумление, Генри гневно вскинул подбородок. Он так хотел дать волю гневу… но она была слишком соблазнительна, он чувствовал, что все больше злится на себя, а не на Розамунду… ибо в крови его закипало непрошеное желание. Такого слабодушия он от себя никак не ожидал. Встряхнув головой, дабы отогнать предательские помыслы, он снова принялся бродить вдоль спальни.

– Я хочу, чтобы ты поняла: прошлой ночью нас соединило плотское влечение, что вполне уместно для любовников, но никак не для супругов, – продолжил он, теряя терпение. – Это было лишь приятное развлечение.

– Очень приятное. – Розамунда улыбнулась, невольно проведя языком по губам, словно старалась получше припомнить минуты блаженства.

Генри, застонав, шагнул к очагу и отвернулся.

– Мы можем продолжить его сегодня, став мужем и женой, – счастливым голосом сказала Розамунда, не в силах уразуметь, в чем разница между любовниками и супругами. – Вчера ты тешился с Джейн, а сегодня будешь тешиться с Розамундой. Вот и вся разница.

– Нет! Это невозможно.

– Но ты же был со мной, и тебе вовсе не помешало то, что вместо Джейн тебя ублажала твоя жена. Перед тобой та же женщина, разве не видишь? Переменилось только имя.

Трудно сглотнув, он стиснул кулаки. Вот этого он и боялся. Нет, он не должен идти на поводу у нее. Их союз – лишь деловое соглашение, цель которого – умножить владения и соединить войска, слияние двух родов укрепит их край. И он не может совладать с собой – он уязвлен в самую душу!

Потягивая сладкое густое вино, Розамунда исподтишка наблюдала за Генри: как он сражался с самим собой. Она понимала, что ему очень трудно нарушить дворянские обычаи. Узнав, из-за каких пустяков он от нее отвратился, Розамунда несказанно обрадовалась. Но тут же вспомнила, что теперь она не сможет предъявить доказательства своей невинности. Лицо ее побелело от ужаса: ничто не могло ее спасти.

Генри снова сел на краешек постели и стал сосредоточенно теребить бархатное покрывало, словно это могло охладить его разум, все более туманившийся от жара в крови, от разгорающейся страсти. Хотя сорочка Розамунды по-монашески скромно прикрывала всю фигуру, отброшенная в сторону простынка больше не таила очертаний высокой упругой груди. Сквозь тонкое мягкое полотно проступали соски, дразня лорда Рэвенскрэга, напоминая о том, как истово отзывалось ее тело на каждую его ласку.

Генри закашлялся и отвел глаза.

– Я вижу, ты не хочешь мне помочь, – напряженным голосом посетовал он. – Жена… не жена… как бы то ни было, ты одна из прекраснейших женщин на свете. И ты должна понять, что мы должны подчиниться долгу. Ну скажи, что наконец поняла меня. Ты меня слышишь, Розамунда?

– Да, слышу, но понять не могу. Почему жене возбраняется быть любимой и желанной?

Ее пальцы потянулись к его руке, настойчиво пробираясь под вышитый рукав – Генри замер. Запретив себе отзываться на ее ласку, он медленно к ней повернулся:

– Я не против обоюдного уважения и даже согласен на некоторое подобие страсти, – сказал он, спешно отводя глаза от полных рдеющих губ. – Ты должна родить мне сыновей. И потому нам придется узнать друг друга поближе. – Он улыбнулся, чтобы смягчить свои слова, но ответная ее улыбка заставила его сердце неистово забиться, ибо она манила и призывала. – Не думал я, что в монастырях воспитывают таких плутовок. – Он, вспыхнув, наклонился к ней, но, опомнившись, тут же отпрянул. – Из-за вчерашнего безумства я… я поклялся себе, что не трону тебя нынешней ночью.