Ни одна из этих женщин и помыслить не могла о том, чтобы отдаться мужчине до брака, а тем более прижить незаконного ребенка! В селении знали только одну такую женщину, да и та была пришлой — мать Гаянэ. Она прибежала в Луйс побитая камнями и, родив дочь, навсегда покинула селение.

К самой Гаянэ в селении относились иначе: ее взял в жены уважаемый человек, а после свадьбы каждый желающий мог убедиться в том, что она вышла замуж девственницей. Асмик же не просто спала с мужчиной до брака, она совершила неслыханное: отдалась мусульманину, иноверцу, врагу!

Сквозь узкие окна храма просачивался теплый и ясный свет. Когда Асмик увидела изображение распятого Христа, на ее глазах появились слезы. Она быстро вытерла их рукавом и решительно пошла к алтарю.

Священник, отец Саркис, был недоволен. Молодая женщина давно не была на исповеди, она не договаривалась о крещении и, кажется, не чувствовала себя согрешившей — вела себя так, будто он был обязан безропотно принять в лоно Церкви ее незаконного ребенка. Впрочем, нигде не было сказано, что незаконнорожденные дети не должны креститься, поэтому отец Саркис взялся совершить таинство.

— Ты обязана исповедоваться, — строго произнес он. — Если у тебя есть грехи, ты должна искренне раскаяться и принять решение никогда их не повторять.

Асмик наклонила голову в знак согласия. Они разговаривали тихо, и другие прихожане не смогли расслышать ни единого слова, хотя что есть силы напрягали слух. Тем не менее все видели, что лицо священника раскраснелось, губы задергались, а глаза сделались похожими на маленькие светящиеся угольки.

— Значит, ты не считаешь себя виновной в содеянном?

— Я совершила то, что неугодно людям, и я виновата в этом, — твердо ответила Асмик, и отец Саркис различил в ее ответе вызов и подвох.

— А разве Богу угодно, что ты отдалась иноверцу? — Он слегка повысил голос. — Совершив этот поступок, ты восстала против Божьей любви.

— Я следовала своей.

— Это была не любовь, а желание согрешить. Доказательством служит смерть твоей матери. Она, единственная, кто мог бы понять тебя и простить, предпочла умереть. Так ты раскаиваешься?

— Да, — прошептала девушка.

Имя Сусанны вмиг вызвало у нее слезы и всколыхнуло в душе чувство неискупимой вины.

Отец Саркис отпустил ей грехи, а после сказал:

— Я готов окрестить твоего ребенка, ибо тогда он будет спасен. Можешь ли ты назвать человека, который согласится быть крестным отцом младенца?

Асмик подняла на священника глаза, в которых застыли укор и мука.

— Вы знаете, что такого человека нет.

— В таком случае я не смогу совершить таинство, — ответил отец Саркис, после чего обвел взглядом присутствующих в церкви людей и спросил: — Кто из вас согласится стать крестным отцом ребенка этой женщины?

Тишина была напряженной, острой, почти звенящей. Секунды тянулись медленно, словно годы, и каждая из них ранила Асмик в самое сердце.

— Я готов.

Тишину разорвал чей-то голос. Люди завертели головами, оглядываясь на того, кто согласился принять на себя столь непосильную ношу.

Сквозь расступившуюся толпу прошел побледневший от волнения молодой человек в синих шароварах с наборным серебряным поясом и короткой коричневой куртке.

— Как твое имя? — строго спросил священник, хотя прекрасно знал Вардана, как и всех жителей Луйса.

Тот ответил и поймал благодарный, нежный взгляд Асмик. Юноша понял, что не будет жалеть о своем поступке. Пусть по селению поползут сплетни, пусть случится что угодно, лишь бы не видеть слез растерянности и горя в ее прекрасных глазах! К тому же, внезапно подумалось ему, как крестный отец младенца, он получит возможность открыто навещать и помогать Асмик.

Когда Вардан взял ребенка, у него задрожали руки. Согласно обычаю священник трижды спросил у крестного отца:

— Что просит младенец?

Тот трижды ответил:

— Веры, надежды, любви и крещения. Очиститься от греха и служить Богу.

То, что происходило в эти минуты, было таинственным, возвышенным и очень трогательным. Впервые в жизни Вардан очутился с Асмик в одном мире, мире, принадлежащем троим: ему, ей и ее сыну.

— Как ты желаешь назвать ребенка? — спросил отец Саркис, принимая из рук девушки освобожденное от пеленок тельце и готовясь погрузить его в купель.

— Тигран, — ответила Асмик. — Тигран Агбалян.

Когда таинство завершилось, девушка прошептала:

— Спасибо, Вардан! Если б не ты…

Он пожал плечами.

— Я не мог поступить иначе. Я рад, что стал крестным отцом твоего ребенка.

— Наверное, я виновата перед сыном, — промолвила Асмик, вспомнив о Камране. — Возможно, он никогда не узнает своего настоящего отца.

— Ты сделала для него главное: дала ему жизнь. А отец у него теперь есть, — ответил Вардан и отправился искать Гаянэ. Он оставил ее возле церкви, где она болтала с женщинами. Но сейчас ее нигде не было.

Асмик вышла из храма с легким, радостным сердцем. Ее сын принят в лоно Церкви, он получил имя и отныне находится под защитой Бога. Вместе с тем девушке не давали покоя мысли о Камране. Что будет, если он приедет и она сообщит ему о том, что успела окрестить мальчика! Как истинный мусульманин, он наверняка не допускает даже мысли о том, что его сын может быть воспитан в иной вере!

Небо раскинулось над синеющими шапками гор светло-синим сияющим пологом, дорога золотилась на солнце. Асмик старалась смотреть себе под ноги, да еще на личико сына. Она не хотела ни с кем разговаривать, но перед одной женщиной ей все-таки пришлось остановиться. Это была Анахита, принимавшая у нее роды. Девушка чувствовала себя обязанной ей, поэтому вежливо ответила на приветствие женщины и поблагодарила за поздравления.

— Как ты назвала сына? — спросила Анахита.

— Тигран. В честь моего отца.

— Как ты собираешься жить дальше?

— Быть может, я навсегда уеду отсюда, — немного подумав, сказала девушка. — Вернусь в Исфахан.

Женщина кивнула.

— Так было бы лучше для всех.

Она проводила молодую мать тревожным взглядом. На Анахиту, к которой хотя бы раз тайком обращалась едва ли не каждая женщина селения, чтобы узнать свое будущее, повеяло черным ветром беды. Но она видела, что сегодня, впервые за долгие месяцы, Асмик счастлива и спокойна, и потому ничего не сказала.

Незаметно прошло лето, наступила богатая красками и урожаем осень. Сады пестрели яркими и нежными плодами. Ласковое солнце не ослепляло и не обжигало, воздух был чист и прозрачен и позволял видеть даже далекие горные цепи. Жители Луйса убирали виноград: снимали с кустов тяжелые, покрытые дымчатым налетом кисти и осторожно укладывали в корзины.

В один из последних дней октября Вардан отправился в лес. Гаянэ пожелала свежего меда, и он поспешил исполнить желание беременной жены.

Вардан пребывал в отличном настроении. Урожай был богатый, погода стояла на диво хорошая, жизнь текла спокойно и мирно. Время от времени до жителей Луйса доходили слухи о жестоком преследовании христиан и других неправедных делах, которые творили арабы, но отдаленные горные области оставались относительно независимыми. Они нередко служили убежищем для населения, спасавшегося от власти Омейядов[16].

Вардан с наслаждением прислушивался к лесным звукам: шуршанию листьев, звону ручейка, жужжанию насекомых. Откуда-то доносилось позвякивание колокольчиков, прицепленных к шеям домашних животных. Селение расстилалось внизу подобно большому лоскутному одеялу или пестрому крылу огромной птицы.

Вардан редко видел Асмик, разве что в церкви, и всякий раз справлялся о ее благополучии и здоровье ее сына. Он также не забывал посылать ей продукты и разные нужные вещи. Вардану казалось, что девушка стала живее и веселее, что она уже не мучается ни тоской по арабу, ни чувством вины. После случая в церкви Гаянэ закатила истерику, и Вардан так и не смог оправдаться перед женой и объяснить, почему вызвался стать крестным отцом ребенка Асмик. Он дал Гаянэ слово ни под каким предлогом не навещать Асмик, и пока что ему удавалось держать обещание. Однако ему нравилось знать, что она где-то рядом и что ее жизнь каким-то образом связана с его жизнью. Вардан задумался и оттого не сразу расслышал посторонние звуки. Кто-то ехал навстречу через лес, по тропинке. Какие-то всадники, наверное, несколько человек. Вардан замер, и его сердце похолодело. Он стоял, не думая таиться, и ждал.

Когда первый всадник показался на тропе, юношу охватил такой ужас, что ему почудилось, будто он вот-вот сойдет с ума.

Вардан хорошо запомнил эти темные глаза, эту слегка отстраненную и отчасти высокомерную манеру держаться с такими, как он, представителями иного народа и веры. Юноша видел, что в минувший год этому человеку пришлось несладко; вероятно, он пережил немало терзаний и сомнений, прежде чем явился сюда. Отчего-то он не сделал этого весной и приехал только сейчас, на исходе осени.

Увидев Вардана, араб не удивился. Он спокойно обратился к нему, очевидно не узнав:

— Послушай, парень, мы правильно едем? Эта дорога ведет к Луйсу?

У Вардана было такое чувство, будто на него обрушилась лавина камней, как это бывает при землетрясении, и он удивлялся, почему все еще стоит на ногах.

Юноша окинул взглядом араба и его спутников, которых на сей раз было всего двое, и из его горла вырвался тихий звук, похожий на стон.

Однако в следующий миг он пришел в себя и холодно спросил:

— Вы кого-то ищете?

— А тебе что за дело?

— Мне кажется, я могу вам помочь.

Наверное, в его лице отразилось что-то странное, потому что араб резковато произнес:

— Я ищу одну девушку, которая приехала сюда из Исфахана вместе с матерью.

— Я вас узнал, — продолжил Вардан, — в прошлом году вы останавливались в моем доме. Могу сообщить, что госпожи Сусанны больше нет. Она умерла, покончила с собой, когда узнала, что ее дочь увезли чужеземцы.

— Разве Жасмин не вернулась домой? — тихо спросил араб, и Вардан вздрогнул. Сквозь напряженную сдержанность в голосе мусульманина прорывались тоска, отчаяние и… безмерная любовь.

— Вернулась. Однако было уже поздно.

— И где она теперь?

— Асмик уехала. Еще весной. Сразу после того, как открылись перевалы.

— Куда?

— Я не знаю. Она никому об этом не сказала.

Камран вздрогнул. Он чувствовал себя смертельно больным от волнения и сердечной тревоги. Он был готов к чему угодно, но только не к этому.

— Она, — продолжил Вардан, — считала себя опозоренной. Ты увез ее и надругался над ней, а потом отправил обратно.

Молодой араб смотрел так, будто ему прилюдно плюнули в лицо.

— Это неправда, — возразил он.

— Я верю тому, что она говорила.

Внезапно Камран ощутил странную пустоту в душе. Недаром он целый год видел один и тот же сон, в котором Асмик без конца отдалялась, становилась похожей на тень.

— Уезжай, — сказал Вардан, чувствуя, что победил, — пока я не задушил тебя голыми руками. Я тебя ненавижу, так же как и весь твой народ. Вы являетесь туда, куда вас не звали, и собираете кровавый урожай. Можешь зарубить меня своей саблей: я сказал то, что сказал!

— Я уеду, — потерянно произнес его соперник. — Я не знаю, что произошло, но… Я приезжал затем, чтобы забрать Жасмин с собой и жениться на ней.

— Асмик никогда бы не приняла твоей веры и не согласилась бы выйти за человека, который может иметь четырех жен!

Спутники араба молчали, не проявляя никаких чувств. Вероятно, они не понимали языка, на котором шел разговор.

Вардан с трудом перевел дыхание. Ему казалось, будто земля зыбится и уплывает из-под ног. Он не мог объяснить, что побудило его решиться на столь чудовищный обман. Он ничего не боялся. Пусть араб и впрямь убил бы его — ему было все равно.

Вардан окончательно очнулся, лишь когда иноверцы скрылись в лесу. Но и тогда он не сразу сумел поверить в то, что этот кошмар навсегда рассеялся.

Немного погодя он начал испытывать угрызения совести. Он лишил Асмик выбора. Он все решил за нее.

Подумав об этом, молодой человек сжал кулаки. Мусульманин не заслуживает любви этой девушки! А Асмик не способна оценить, что ей во благо, а что — на погибель. Так было прежде, так случилось бы и сейчас.

Пошатываясь, словно пьяный, Вардан повернул назад. Похоже, сегодня Гаянэ придется обойтись без меда!

Он шел куда глаза глядят, пока не понял, что движется по направлению к дому, в котором жила Асмик. О нет! Сейчас он был не в состоянии ее видеть.