Татьяна Успенская - Украли солнце

Однажды тётя Алина пришла к ним, когда он лежал носом к стене и думал, как убить Будимирова. Принялась уговаривать мать: «Пусть живёт с нами, пусть растёт вместе с Сашей и Адрюшей, будешь приходить, когда захочешь, а может, и вообще к нам переедешь?» «Он убьёт нас!» — сказала тогда мать. Но тётя Алина всё равно подошла к нему, попросила: «Пойдём со мной! Мы не дадим тебя в обиду, ты будешь жить с нами!» Он хотел сказать «Пошла на…», как часто говорил Будимиров, но неожиданно хлынули слёзы, и он, чтобы не показаться смешным, стал давить их вместе с привычными грубыми словами.

Если бы согласился, отец и тётя Алина подарили бы ему комнату с письменным столом.

Помнит, тётя Алина просит мать разрешить привезти письменный стол для него, а мать смотрит на дверь и вжимает голову в плечи. «Прошу, пожалуйста, уйди, — бормочет она. — Не вздумай ничего дарить, убьёт!» Но подарки всё равно были. Лучший — фотоаппарат. Будимиров искал отвёртку и почему-то заглянул под кровать. Как налились краснотой его глаза, как он закричал! Швырнул фотоаппарат об стену, ещё раз. А потом принялся за них.

— Нет! Я не убил!

Все живы — отец, тётя Алина, брат, сестра (её помнит плохо — Будимиров научил презирать женщин), мать и он! А ещё о. Пётр. Родной дед. Его семья. По крови. За общим столом.

Их нет?

Он бегает по столовой. Ложь. Он не убил. Он не приказывал убивать. Дурной сон. Они живы.

Их нет.

Зовёт Магдалину спасти его.

И вдруг исступлённо колотит стену.

Бросили. Его все бросили.

Выдворить из себя графа, выдохнуть, выбросить из себя то, что плещется в нём теплом, то, что разваливает его на части.

Кулаки горят, кровь цедится из ранки.

— Папа, вернись! — кричит он. — Магдалина, вернись! Помогите! — зовёт он. И брызжет злобой в лица Варламова и Ярикина: — Из-под земли! Бездари, уроды!

Капает вода. Пахнет мочой.

Магдалина идёт от человека к человеку. Сейчас её работа — разговор: в каждом пробудить желание жить, рассказать, как видит она их будущее: здесь, в подземелье, собраны скульптуры и картины, которые Будимиров выбросил на свалку, звучит музыка, до самого потолка — стеллажи с книгами, смеются дети.

— Картины? Да они погибнут в этой сырости! И мы тут все по очереди сдохнем!

— Как могут дети смеяться? Почти все сироты, истощены!

— Подняться не можем, кто будет всё это делать?

— Меня не троньте, — плачет женщина. — Жизнь кончена.

— Какая у вас была профессия, Ксения? — настырно спрашивает Магдалина. — Вы будете делать, что любите!

— Верьте! — неожиданно и громко звучит голос Марики.

Магдалина бросается к ней.

— Наконец ты пришла в сознание.

— За мамой идти не надо, маму превратили в робота. Мама больше не мама.

— Откуда ты знаешь?

— Вижу. И ты поможешь мне вернуть маму. Не скоро, пройдёт несколько тяжёлых лет. Роберто соберёт противоядие.

— Все слышите?! Роберто соберёт противоядие, вернёт всех погибших! Мы будем жить так, как я говорю! Марика, спасибо!

Но Марика уже снова отключилась. Магдалина растирает её руки, ноги. И снова идёт от человека к человеку.

— Поспите. Всем нужно отдохнуть.

— Ты тоже должна лечь, мать!

— Обязательно. Вот только все вернутся. И врачи помогут раненым, Гане, Марике.

Хотела умереть, родилась жить.

Тащила на себе Назарова, чуть не падала под его тяжестью. Тротуар помнит. Он был близко: без трещинки, без ям. Шли они с Назаровым вдоль больших домов, шли недолго.

Если над ними — здания, откуда вода?

Но вода — не по всему потолку. Между домами?

Ноги больше не держали. Села, и тут же вокруг сгрудились люди. Свечка колышется. Постанывают во сне дети.

Она слышит свой голос:

— Завтра надо похоронить сына, Тиля. И надо переписать всех с пожеланием каждого: кто чем хочет заниматься. Кто будет с детьми нянчиться, кто учить нас петь. Роза, слышишь? — улыбается Магдалина. — Завтра начнём петь песни!

— Прежде всего навести чистоту, — женский голос.

— У меня под кроватью остались гвозди, инструменты…

Господи, отведи от них опасность, помоги им!

Господи, верни всех живыми!

Ночь надежды и восстановления справедливости.

— Оружие надо достать! — снова Саломея.

И говорит Роберто, словно подслушал графа:

— Нельзя им уподобляться.

— А нас убивать можно?

— И нас нельзя.

Господи, помоги! Верни всех живыми!

Они все словно замерли.

Но вот в одном из отсеков подземелья раздаётся звонкий голос Владима: «Помогите!»

Схватив свечку, первая кинулась к нему Тиля. Её грузное тело оказалось проворным. Хватает из рук Владима один из мешков, прижимает к груди.

— Делите зерно, жуйте долго. — Из другого мешка Владим высыпает на землю яблоки. — Я пошёл.

— А поесть? — окликнули его.

— При еде и не пожрать? Смеётесь! Овощи принесу. — И он убегает в темноту.

— А почему все уходят и приходят не через люк? — спрашивает Магдалина.

— Люком пользуемся редко, близко к резиденции.

— Кто будет распределять еду?

— Я! — восклицает Тиля. И тут же растерянно: — Не я.

— Почему? — спросили её.

— Видите, опухла от голода — троих детей кормила. Буду пихать в себя и пихать, давиться буду, а возьму лишнее. И своим лишнее буду совать, не удержусь. Лучше перепишу всех!

— Давайте я распределю поровну! — В колеблющийся свет попадает бледное немолодое лицо. — Привыкла всем поровну, в детском доме работала.

— Пусть делит Раиса!

— Давай, Раиса, не тяни время.

— А как зерно делить?

— По пригоршне. Подставляйте карманы, платки, руки.

Магдалина вынула из сумки шаль, расстелила на земле.

Капает вода, дрожат голоса, повторяющие одно слово: «спасибо».

Тиля разбудила своих детей, суёт им в рот по куску яблока. «Ешьте!» Плачет её сын. Бессильно, заснув с куском яблока во рту, валится в Тилины колени дочка.

Магдалина, следом за Тилей, вкладывает в рот Гани небольшой кусок. Но Ганя выплёвывает. Чуть приоткрывает глаза, жалобно смотрит, снова закрывает.

— Он умирает! — пугается Магдалина. — Спасите!

Роберто подходит, встаёт перед мальчиком на колени, кладёт что-то ему в рот. Шепчет:

— Глотай, Ганя. Это твоя сила, твоя еда.

— Не спеши, медленнее! — голос Наума.

— И так едва иду.

— Слава Богу, вернулись!

— Прочёсывали район вокруг резиденции. Власти забавляются. Поджигают дома, которые им не нравятся, а выскочивших людей расстреливают. Роберто, помоги, человек истекает кровью, девочка сильно обгорела, зовут Гулей. Этого парня нашли на трупах жены и детей, еле оторвали.

— Ты плачешь, Наум? — женский голос. — Меня зовут Вера. Я люблю тебя. Не плачь!

— Мы принесли то, что ты просил, Роберто, и чистой воды.

— Не плачь, Наум. Неизвестно, кому легче: живым или мёртвым? — снова звенящий голос Веры. — Берегу твою долю, на, поешь. — И в свет свечи попадает маленькая, похожая на подростка, женщина с короткими волосами. — Была медсестрой и акушеркой, Роберто, могу ассистировать.

— У нас есть ещё свечи? — голос Роберто. — Дайте скорее сюда то, что вы принесли! Ганя умирает. Вера, поверни его. Жора, набери в шприц из этой ампулы.

— Гуля сильно обгорела.

— Идите, поешьте, — голос Раисы.

Три свечи. Раненые, старик Назаров, Ганя, мечущаяся от жара Гуля, Марика, время от времени приходящая в сознание… — их восемь человек на грани жизни и смерти.

Плачет Тилин сын. Тонкий звук пробирает насквозь. Он, капающая вода, стоны раненых, нездоровое дыхание спящих, снующие тени… — начало жизни.

— Я вижу, Роберто создаст противоядие, — голос Марики. Она снова закрывает глаза.

— Не волнуйся, мать, — говорит Жора. — Марике и Гане ввели питание. Теперь им нужно долго спать.

Ив подходит к Магдалине.

— Мать, могу помочь с вентиляцией и электричеством. Это решит сразу несколько проблем.

— Разбежался: вентиляция, электричество. До этого ещё далеко, — ворчит Карел. — Начнём проводить электричество, нас откроют! Выжить бы!

— Можно взять из подвалов.

Первый совет из желающих: с каких дел начать завтрашний день.

— Наконец с уроков! — просит Магдалина. — Лера и Коля принесли учебники и тетради.

Из детей на совете один Владим, двенадцатилетний мальчик. Кормилец. Пристроился рядом с ней, прижался к её боку.

— Я учитель истории и литературы, но историю поведёт Марика, — говорит Магдалина. — Виктор — математику, Эдик — географию и биологию. Роза, научишь людей петь?

— Мы вместе с Трошей. Хочешь, Троша?

— Я всегда хочу петь, — смеётся Троша.

Над моргающими, мечущимися язычками свечей — робкие неуверенные улыбки, робкие возражения:

— С уроками не получится. Даже столов нет.

Два часа длится первый совет.

Один отсек — больные. И возле каждого — сиделка. Тиля стирает пот с лица Назарова. Её сын лежит рядом с Назаровым, но он уже улыбается.

Окса ходит за Магдалиной по пятам.

— Мама, на ручки! — ноет она.

— Ну-ка, держи одеяло, мы с тобой сейчас укроем Марику.

— Я сама, да, мама?

Бледные лица, зыбкие тени в зыбком свете, отрепья, лохмотья. Но вон сколько их вместе — лицами друг к другу!

Сон — вполглаза, пока больные забылись.

Ночь, утро неотличимы. Солнце не разбудит.

Жалобный плач ребёнка. И голос Владима:

— Я принёс яйца!

И ещё утро. И ещё.

Через марлю цедится в вёдра вода. Выбирается место для спален и классов, роются ямы для уборных. Дети стругают рубанками доски, помогают сбивать уборные, первые столы и табуретки. Через два дня должны привезти матрацы. Их выложат в сумерки прямо к широкому раструбу в подземелье, и нужно будет очень быстро затащить их внутрь.

Магдалина разносит лампы и свечи по подземелью. Из своих рук кормит детей. Много времени проводит с больными.

Человек, у которого погибли жена и дети, лежит без движения. Несколько раз пыталась заговорить с ним, не отвечает. Ставила около него миску с едой, банку с водой, не ест и не пьёт. Как-то села рядом, положила руку на закаменевшее плечо.

— Легче всего умереть, — говорит она. — Мы и так мало живём. Знаю, нет слов утешения. Я потеряла самого любимого человека в жизни, его расстреляли по приказу Будимирова, он был мне как отец, и он был мой учитель. И я потеряла любимого. Мы не виделись с ним много лет. А несколько дней назад его пытали в тюрьме, выжил или убит, не знаю. Мои мальчики, моя сестра, мой брат могут погибнуть без меня — в любую минуту им отомстят за моё исчезновение. Мы все по одному. Но мы пока живы. И мы люди.

И человек повернулся к Магдалине. Сел. Огромный лоб, влажные глаза, ёжик волос, как у Карела, только более высокий, словно от ужаса волосы встали дыбом.

— Она всё смеялась. Утешала меня. «Вот увидишь, кончится этот кошмар. А пока мы вместе, ничего не страшно». — Голос у него оказался низкий, тихий, мурашки побежали от него по коже. — Она в детстве жила в Индии, занималась йогой. Никогда не болела. И меня, и детей научила всему, что знала сама. Мы могли долго не дышать, умели останавливать сердце. Нам нравилось медитировать. В медитацию уходили из того ада, в который нас погрузил Будимиров, созерцали мир, выдуманный нами: в нём яркие краски, блаженная музыка, святые. Я жизнь посвящу борьбе против Будимирова, создам отряд сопротивления. Противопоставим Будимирову силу много сильнее его силы, потому что мы способны любить. Это моё слово, и ты, мать, слышишь его. За всех нас отомщу. Меня зовут Поль.

Звучат два голоса — Поля и графа:

«Что он сделал с нашей страной?!»

«Ты умный и добрый, сынок!»

Два голоса, словно в объятии, переплелись.

И в языках ламп и свечей смотрит на неё осиротевший Поль. И Будимиров улыбается ей. Улыбка — неумелая. Нет в его лице ни одной морщины от улыбки. «Мы будем с тобой вместе править, и я постараюсь слушать тебя».

— Я слышал Марику. Ты, мать, построишь здесь государство в государстве. А я буду защищать его, всех научу задерживать дыхание, выполнять йоговские асаны… всё, что узнал от жены, отдам! И сам кое-что умею. В детстве был драчун. Но жена восстала против бокса и всяких силовых приёмов, её друг детства научил нас карате. Японская борьба отличается от обычной тем, что каждая клетка работает, и организм быстро и легко реагирует на агрессию. У них — оружие, у нас — умение владеть своим телом.