Татьяна Успенская - Украли солнце

Да, она должна была попасть в город и встретить, наконец, Адриана, спасти его от смерти, и помочь очень многим людям, и родить Алину, и растить вместе с Алиной много других детей! Но она бросила своего мальчика одного — кувыркаться в навозе. Ему не место и в цехах, он может не справиться. Срочно нужно забрать его сюда! Здесь он отогреется, научится всему, обретёт уверенность, и тогда сможет бороться, уже сознательно.

Сегодня она скажет Адриану!

Наконец он позвонил. Горячась, принялась объяснять.

— Похоже, ты права, — вздохнул он. — Но я не могу ничего изменить: Джуль начал работать. Впечатление от встречи с ним сложное: он импульсивен, открыт и непредсказуем.

— Он хрупок, его нельзя бросать головой в пучину, сначала нужно научить плавать. Мы уже потеряли Любима, а он более жизнестойкий, чем Джуль. Прошу, прислушайся к моим швам, пока не поздно. Что скажешь Саше? Что сказал бы родителям?

— Именно потому, что потеряли Любима! О Джулиане знает братец. И, если он исчезнет, начнётся то, что было, когда исчезла ты. Братец чувствует: не случайно я оставил Джуля у себя.

— Но Будимиров начнёт атаку на него.

— Я не допущу этого. Буду прослушивать комнату, в случае опасности приду на помощь.

Она растерянно сжимала телефон обеими руками.

— А если не успеешь? Чувствую, ты не прав. Поверь моей интуиции, ты можешь не успеть спасти его!

Они не слышат друг друга! Первая обида. Почему Адриан так упёрся? Чего не договаривает? Почему скрывает правду? Зачем ему Джулиан там?

И вдруг ощущает за Адриана: Джуль похож на отца, Адриан тоскует об отце. И был оторван от мальчика целую жизнь. Хочет участвовать в его судьбе. Это подсознание.

Магдалина уткнулась в подушку. Все эти годы вина перед Джулем забивалась неотложными делами, а сейчас распоясалась.

«Помоги ему, Господи! Помогите ему, деды!» — шепчет она. «Адрюша, почему не слышишь меня!»

— Что у тебя случилось, мать? Это не только Учитель.

Она вздрогнула.

Было не принято без стука входить к кому-то.

— Я стучал, ты не услышала, — сказал Владим. — Что случилось?

И она повернулась к Владиму.

Владим давно уже не тот мальчик, с которым она познакомилась в первый день. Йога, карате, домашняя еда, забота о десятках людей, спасение сотен превратили его во взрослого человека, уверенного и надёжного, с необычным, радостным лицом.

— Говори, мать, я знаю: смогу помочь.

И она заговорила. Сначала запинаясь, но с каждым словом спокойнее:

— Он — мой племянник, фактически сын, я растила его. Сейчас он в опасности. — Рассказала о детстве Джуля, необычном восприятии мира, о своей вине и страхе за него. — Он делает глупости. Уже спровоцировал убийство людей.

— Я был там, — прервал её Влад. — Его попросили, он и стал читать. И я, и Кора пытались остановить, он не слышал нас, смотрел на людей, хотел порадовать их.

— Представляю себе, каково ему теперь! Он очень жалостливый. Но в нём с детства и страх смерти. Я хотела забрать его сюда выучить Тому, что вы умеете. Но муж категорически против. Он не знает, что в Джуле и любовь к людям, и эгоизм, и страх равны, мальчик не способен противостоять хитрости и коварству Будимирова, а Будимиров начнет атаку на него, я чувствую. В результате Джуль, не подготовленный, погибнет. Может и убить кого-нибудь, когда страх затмит сознание.

— Хочешь, буду охранять его? Он открыто ходит по городу.

— Думаю, муж больше не допустит этого. Сегодня, сказал, даст ему вертолёт.

— Когда-нибудь выйдет в город, и я буду сопровождать его!

— Спасибо, мой мальчик, за поддержку. Только мы с тобой не сможем защитить его от Будимирова, возможности которого безграничны.

Владим улыбнулся.

— Могу пойти к нему, знаю, где он живёт, научу его не дышать и приёмам защиты. Скажу, что от тебя.

— Ни в коем случае. Муж не сказал ему, что он родной дядька, что я жива и здесь. Я не согласна с этим, но не смею нарушить его решение. Он лучше понимает ситуацию.

— Я скажу Коре, что это твой сын, и она не отойдёт от него.

— Нет, мой мальчик! Никто ничего не должен знать.

— Пожалуйста, перестань волноваться, мать. С этой минуты на улице он будет под моей защитой.

Утром пошёл в тот же цех. Уже более внимательно пригляделся к тем, кого отобрал накануне. И после вчерашнего урока с Конкордией уже легче перенёс распыление препарата.

И снова она пришла на помощь. В середине дня позвала к шефу. А когда вышли на террасу, сказала, что Апостол предоставляет ему кабинет и просит поговорить с теми, кого нашёл.

— Сумеешь справиться один?

— Сумею! — даже не задумавшись, выпалил он.

Не нужно больше торчать в цехе!

— Возьми и роботов тоже. А то не известный нам доброхот-доносчик взобьёт пену: поднимет на ноги все службы.

— А где же будет Апостол в это время?

— В местной командировке, вернётся к вечеру.

Попросил начальника прислать ему людей, вышел в коридор и тут же увидел брата.

— Мне не нравится твоё поведение, ходишь во время рабочего процесса без дела. — Сейчас пустит «петуха». Даже голос изменился, потерял свой тембр. — Я всё вижу, я слежу за тобой. Требую, чтобы ты прошёл путь, какой проходят все: ступай к станку. Иначе придётся применить насилие.

Лучше бы он умер! Этот чужой Любим не остановится ни перед чем: в самом деле, призовёт молодцов, вкатит препарат.

Какое-то время оцепенело смотрит на брата и для себя неожиданно говорит точно таким же тоном, что и он:

— Ты сам объяснил мне: трудолюбец должен подчиняться своему начальнику. Он дал мне задание. Кажется, он и твой начальник. Вот и решай мою судьбу с ним. Передаст он меня тебе, буду делать, что велишь ты.

— В твоих рассуждениях есть логика. Поговорю с Номером 101. Ты мой брат, и это мой долг воспитывать тебя, — сказал строго и чётким шагом зашагал прочь.

До кабинета Апостола добрался в полном изнеможении. Был брат. Нет брата. Залпом выпил три стакана воды, съел три куска хлеба. Боль в голове притупилась.

Первым пришёл мальчик лет шестнадцати.

Глаза — пуговичные. Бесстрастен. Но вот скользнул взглядом по хлебу и без приглашения сел.

Странно, почему раньше не попался, ясно же, препарата не принимает. Ну и как себя вести?

— Ты школу кончил? — спрашивает Джулиан неуверенно.

— Всё как полагается.

— Ещё в школе хотел работать именно здесь?

— Точно так, — говорит равнодушным голосом, а в глазах — смех. — Именно здесь.

Разве такой станет думать о карьере? И Джулиан доверился своей интуиции. «Земля любит родить зерно, яблоки. Но не зёрнами пшеницы, не яблоневыми косточками засеваются поля — кровью, и, если земля пропитается кровью, перестанет родить зерно и яблоки, погибнет человек».

Не успела первая строчка отзвучать, как мальчик принялся выстукивать на подлокотнике кресла ритм: слог к слогу, слово к слову. А когда Джулиан замолчал, воскликнул:

— Даёшь! Теперь я знаю, кто ты. Вчера о тебе услышал.

— Ешь! — Джулиан протянул ему хлеб.

Парень запихнул в рот чуть не весь кусок сразу.

Получилось похлеще того, что ожидал от города. Плевать, пусть все считают его шпионом!

— Зачем пришёл сюда? Здесь можешь погибнуть!

— Ни в коем разе, — замотал головой парень. — Я вечный. У меня семеро братьев и сестёр, отца нет, мать рвётся из последних сил.

— Но ведь здесь немного платят.

— Не так уж и мало! Дают домой пайки без препарата, разрешают родным бесплатно бывать на спортивных праздниках, фильмах. Конечно, скукота, фильмы учат вкалывать и слушаться, но как по-другому отдохнуть?! И лафа есть. Закончится обучающий срок, получу место с хорошими деньгами и право учиться: иди без экзаменов в любой вуз на вечернее отделение! Только сунь им под нос документ со штампом Учреждения! А я так хочу учиться музыке! Да разве просто так поступлю куда хочу? Ни в жизнь! — Парень заговорил почему-то шёпотом: — Знаешь, я и сейчас учусь. Половину заработка отдаю родным, половину — учителю музыки! Слушай, а ты зачем меня вызвал?

— Помочь, если не власть тебя прельщает! Как тебя зовут?

— Герасим. Но я себе придумал имя Гюст.

— Не понимаю, как до сих пор тебя не обнаружили?!

Гюст засмеялся.

— Я жутко хитрый. Думаешь, не знаю, какая птица в цех залетела? Я тебя издали усёк. Свой! Для понту ломался сначала.

— Ну, а если бы не я вошёл?

— Смотри! — Гюст вскочил и абсолютно механическими движениями стал повторять процесс работы. — Я винтик, я рычаг, я поршень, я механизм, — бормотал он в такт движениям. Наконец сел и сказал весело: — Главное, рожу могу укротить. Она у меня дура, пялится без разбору, растягивает «варежку». Но в последнее время я и с ней научился управляться.

— И всё-таки будь поосторожнее! По моим наблюдениям, выжить здесь трудно.

Гюст сказал с детской самоуверенностью:

— Выживу! Я могу не есть сколько хочешь, не дышать по три минуты! А всего-то надо терпеть две.

— Ну, давай терпи! — распрощался с ним Джулиан.

Вторым был мужчина с прилизанными волосами. Крупен, широкоплеч, видно, очень силён. Сел прямо, словно спина не гнётся, уставился на него: «Ну пришёл, что дальше?»

— Ваше имя? Наум Гудков? Очень приятно. Какие есть претензии к администрации? В чём заключаются нужды трудолюбцев? — Джулиан подделывается под тон Любима. — А может, у вас есть рационализаторское предложение?

Похоже, именно таких вопросов ждал мужчина.

— Вызывает недоумение: почему администрация не использует силы трудолюбцев полностью? Петушиные бои, концерты отнимают от главного дела столько времени! Из всех развлечений я оставил бы спорт, чтобы не потерять форму, и хор, ибо хор способствует соединению всех в единое целое, с песней легче двигаться в светлое будущее. Высвободившееся время я бы отдал работе. Кроме того, в этом году я хотел бы отказаться от отпуска. Конечно, мне нравится выходить утром на зарядку в нашем доме отдыха и маршировать, но, мне кажется, разумнее все силы потратить на главное. Вот мои рационализаторские предложения! — Мужчина вышел из кабинета.

Стук в дверь заставил Джулиана очнуться.

А ведь, наверное, неплохим человеком был Наум Гудков. Вечная память ему!

Саломея Макина повторяет казённые слова. На хлеб даже не взглянула. Но не может же быть ни у робота, ни у карьеристки несчастных глаз, какими она взглянула на него в цехе! И весь облик её — не робота: волосы собраны в тяжёлый узел на затылке, строгое нестандартное платье.

— Вы похожи на мою мать, — мягко говорит Джулиан. — Видите, я, как и вы, не принимаю препарата. Скажите, что с вами, может, помогу? Для этого позвал.

И она заплакала. Джулиан отпаивал её водой, а слёзы не унимались. Когда совсем уже отчаялся добиться от неё толка, она заговорила:

— Не могу видеть вместо сына идиота. Кивнёт мне как посторонний и пройдёт мимо. Что я, что чужие, ему всё равно.

— Так зачем вы здесь? Только мучаетесь. Легче не видеть.

— Я привыкла бороться за жизнь. Захотела, стала лучшей вязальщицей страны, все мои изделия сразу же разлетались по округам и даже в другие страны попадали. Умею построить дом. Характер у меня такой. Работаю, люди вокруг начинают работать. А с моими песнями в бой уходили.

Нет, не похожа Саломея на его мать! Та глаз не поднимет от земли. Какие песни?! Одна работа. И покорность судьбе.

— Но это я такая сильная, когда хоть что-то от меня зависит. А тут петля. Я здесь, чтобы развязать её. Сын-то пока жив! Кто сказал, что невозможно чудо? Я верю в него! — сердито говорит она. — Здесь он погиб. Здесь и скрыта тайна, как его воскресить. Должен же сын пожить хоть немного! Он так молод, не успел жениться, не родил мне внука. А ведь я отомстила за него! Убрала убийцу. Вот этими руками! И сама спасу его! Увидишь!

Эхом откликнулось в нём это «спасу его!»

Не то, что именно Саломея убила Брэка, а вот это её страстное «спасу!» отозвалось в нём: значит, и у него есть надежда спасти брата! Надо скорее сказать Апостолу о Саломее.

Сеется серенький день через окно кабинета.

Конкордия опускается в кресло.

— Ты чего бегаешь, как зверь по клетке? Смотри-ка, силы есть! А у меня сегодня такой трудный день: со столькими говорила, столько нервов истрепала!

Степь тоже всегда улыбается.