Татьяна Успенская - Украли солнце

— О, это он пошутил! — рассмеялась Геля. — Уверяю тебя, пошутил. Он любит попугать своих подчинённых. Детская игра — «Хочу, чтобы все боялись меня!», «Ух, какой я страшный!» — подтвердила она его надежды.

Ему так хотелось поверить Геле, и он поверил, сознательно отбросив явную растерянность Будимирова, его слова «Отменить приговор». Кто знает, может, в нём пропадаёт великий актер?! Конечно же, разыграл! Конечно же, пошутил! Вот же ему Властитель ничего плохого пока не сделал! Попугал, да! Но если он любит пугать… Геля знает, иначе зачем стала бы говорить?! Его не пытал же, не бил!

— Григорий очень добрый! Я удивился даже, как так, они же друзья! У нас в селе об их дружбе все знают!

— Пошутил! — кивнула Геля и раскинулась на траве. Полуодетая, с розовыми, тёплыми просветами кожи, никогда она не казалась ему такой красивой, как сейчас. И он расслабился.

— Знаешь, какой у меня брат?! — заговорил доверчиво. — Сама доброта. От смерти меня спас. А я должен его убить?

— Давай перетащим его сюда! Хочешь? И не нужно убивать. Так как он провинился, какое-то время послужит Адриану. Стоит мне поговорить с Адрианом, и всё устроится.

— Ты в самом деле спасёшь его?! — воскликнул Джулиан радостно. Но тут же поник. — Он не захочет прийти сюда, предпочтёт смерть.

— А хочешь, я поговорю с Адрианом насчёт твоих друзей? Адриан уважает дружбу, видишь же, вызвал Григория, создал ему замечательные условия.

— Убил! — воскликнул Джулиан.

— Нет же! Пошутил с ним. Раз ты любишь своих друзей, значит, они стоят того. Как зовут твоего самого большого друга?

И снова Джулиан, будто сам не был свидетелем растерянности Будимирова, когда ему сказали, что приговор приведён в исполнение, будто не было той дикой, непонятной, необъяснимой сцены, принялся доверчиво рассказывать:

— Он — святой. Совершенно не думает о себе! Он такой добрый, такой благородный, знаешь, он даже врагов не хочет убивать! Ни одной капли крови не хочет пролить. Для него самая большая ценность — жизнь каждого.

— Ничего плохого не сделают ему, вот увидишь! — лениво, чуть растягивая слова, ласково говорит Геля. — Просто он и другие твои друзья будут освобождены от работы в Учреждении! Разве они не найдут себе работы в другом месте? Найдут. Скажи, как зовут его? И его оставят в покое. Он будет жить как хочет. — Геля потягивается и сладко зевает. — И ты будешь жить, не запятнав своей совести. Лишь бы ты был со мной! Мне ничего больше в жизни не надо.

Пережив потрясение. Джулиан так жаждал участия и доброты, так ждал чуда спасения, что всей душой поверил в Гелину искренность, а значит — в несуразность того, чему был свидетелем: не может человек убить своего единственного друга, осмелившегося возразить ему, не может быть так жесток, чтобы требовать убийства родного брата. И он поспешил позабыть и разговор с Будимировым, и чувство ужаса, вызванное им.

— Посмотри, как прекрасен мир! Все твои розы распустились! — мягко говорит Геля. — Слышишь, птицы поют? Дороже тебя у меня никого нет. Никто, кроме тебя, не интересовался моим состоянием, настроением, никто не видел во мне человека, только женщину, способную доставить удовольствие. А ты… помнишь, в начале наших отношений спросил: «Почему ты плачешь?», «Почему ты такая грустная?» Я никогда не забуду! Ты отнёсся ко мне по-человечески, ты умеешь жалеть. Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Выполнишь то, о чём просит Адриан, и вернёшься ко мне, — говорит Геля. — И я всегда буду рядом с тобой. Адриан обещал. Ну, расскажи о себе. С кем ты дружишь больше всего? Мы будем приглашать его в гости. Кто у тебя самый необыкновенный?

Точно затмение на него нашло. Нет никакого зла, одно добро и — солнце, рождающее это добро. И звучит голос Апостола: о ценности человеческой жизни.

— А ты не причинишь ему вреда? — спрашивает Джулиан доверчиво.

Геля засмеялась.

— Зачем? Если я собираюсь строить с тобой жизнь?! Мне просто интересно, как ты жил раньше. Адриан понял, что я люблю тебя, и отпустил меня по-хорошему. Он дал слово, если ты выполнишь его условия, подарить тебя мне! А значит, и всех, кого любишь ты. Все, кого ты любишь, уже дороги мне.

Он почти не разбирает слов, голос Гели, как вода, журчит, журчит, и снова нет страха, к нему приходит сила от звука Гелиного голоса, есть надежда на жизнь. Словно Геля в него проникла и увидела в нём Апостола, он сказал благодарно:

— Самый лучший из всех в мире человек — Апостол. Необыкновенный. Святой. Увидишь его, влюбишься.

— Ты думаешь, человек выбирает что-нибудь в своей жизни? — вдруг горько говорит Геля. — Никто никогда никого и ничего не выбирает. Тебе ещё легче, чем другим. Меня украли у мамы, которую я сильно любила. Мама была такая добрая, такая ласковая, всё рассказывала мне сказки с хорошим концом. Мы с мамой шли в воскресенье гулять. Коричневая громадная машина остановилась около. Меня затащили в неё, привезли сюда. Было мне тринадцать лет. Я плакала, хотела к маме. Надо мной смеялись. И учили. Хорошо учили, надо признаться. Как вести разговор с мужчиной, чтобы ему не было скучно, как понимать психологию мужчины, как развлекать его. — Она вздохнула. — Тело тут не на первом месте. Я должна знать искусство, литературу, историю, чтобы в нужный момент подсказать повелителю, как понять ту или иную ситуацию. Должна ублажать его поэзией и игрой на каком-нибудь музыкальном инструменте. О, я очень образованная куртизанка. Выросла, мечтала стать учительницей. Я так люблю детей! Так и представляю себе: рассказываю им то, что знаю. А мне ничего нельзя! Подруг иметь нельзя, своего ребёнка растить нельзя. И, конечно, — тело. О, это целая наука: как ублажать тело! Но я нужна, пока я хороша внешне. А хороша я, пока молода и пока терпелива. Стоит постареть или вспылить, и никакие мои знания, никакие мои таланты не помогут, мне — конец. Я — трезвая. Давно отрешилась от всех иллюзий, понимаю, что к чему. Лелею своё тело. На поверку-то оказалось, мужику от меня больше ничего и не надо: ни до каких дел, ни до какой души не допускает. Зачем тогда я столько училась?! Ведь, кроме тела, есть… — Она горько усмехнулась, не договорила. — А ты, зачем ты сам, добровольно приехал в город?

Когда-то Джулиан задавал, себе этот вопрос. За братом он тогда приезжал! О брате беспокоился! Ещё думал вернуть еду односельчанам. Стремился уйти от будней, в котором ему было тесно, как и в материнском доме. И слава понадобилась. Чего больше хотелось тогда… Теперь и не вспомнишь. Наверное, всё-таки — помочь людям! Почти сразу пожалел, что пришёл в город. В первом же цехе ощутил: не поможет никому, а пути назад нет. Лишь сейчас понял: истинная-то жизнь была в родном селе! Марика правильно как-то сказала: репетиций не бывает, все живут сразу начисто, без черновиков. А теперь и подавно — не выбраться. Теперь надежда только на Гелю. Может, в самом деле любит его?! И будут они жить в тепле и уюте до смерти. Всё равно выбора у него нет, он должен поверить в Гелину любовь, в Гелины слёзы, в Гелину искренность. Только Геля спасёт и его, и Любима, и Апостола.

— Вот. Тебе просил передать Адриан. — Геля протянула ему предмет тускло-стального цвета.

— Что это? — спросил не понимая.

— Саморегулирующийся. Поднимешь, нажмёшь вот здесь, и всё, — почти весело объяснила Геля. — Иди, Джулиан. Всё равно другого выхода у тебя нет. Как и у меня нет возможности быть ничем, кроме как его вещью. Не бойся. Я буду ждать. Здесь. На этом самом месте. Я ведь, правда, очень люблю тебя. А для тех… — она ткнула пальцем в землю, — выхода никакого, даже если они самые лучшие, самые добрые во всём мире. Они проиграли. Не ты, так другой. Нет впереди ничего у твоего брата. Чернота. — Геля обвила его горячим телом.

Пели птицы. Разливался в воздухе аромат цветов. Остро пахла свежестью листва. Мыслей не было.

Но вот Геля сняла с него свои горячие руки.

Он остался один. И внезапно понял: он предал Апостола. Апостолу конец.

Что за предмет дала ему Геля?

— Ты сказала, спасёшь Любима! — сказал с надеждой. — Его ведь можно привезти сюда? Ты обещала ничего не говорить Будимирову о моём друге. Почему ты молчишь? Я буду служить тебе до последнего дыхания. Помоги мне сохранить жизнь брату и Апостолу.

Геля снова заплакала.

— Я ничего не скажу Адриану, но я не знаю, дадут ли мне возможность быть с тобой, если ты не выполнишь его приказа. Сделай своё дело и скорее возвращайся ко мне.

Джулиан, наконец, понял. Главное дело: убить Любима. И Геля помочь не сможет, даже если захочет, потому что Будимирова не прошибить, потому что Геле тоже грозит смерть — за ослушание, а имена Будимиров всё равно вырвет пытками — у того же Гюста! Геля соврала: Будимиров убил Гишу. Прозвучали же слова: «Приговор приведён в исполнение!» И Будимиров был растерян, когда прозвучали эти слова: дядька унёс в могилу тайну, которую очень хотел узнать Будимиров! Неизвестно, какие муки пришлось бы принять дядьке, останься он жив: Будимиров не остановился бы ни перед чем, чтобы выбить эту тайну!

Медленно, покачиваясь, как пьяная, Геля пошла прочь от него. И волосы закрывали всю её спину, как у Маги.

Гиша сказал: Мага жива.

Она может спасти Любима. Только она может повлиять на Будимирова! Надо найти её!

Нет. Будимиров не простит ей исчезновения и убьёт её тоже!

Мысли сменялись, подкидывая спасительные ситуации, но… выхода не было. Убьёт он брата или нет, значения не имеет, брат обречён. И его ждёт смерть, если он откажется убить брата. Но сначала — убийство Апостола на его глазах, смирительная рубашка, электрический ток, изощрённые пытки. Григорий — первый, по его вине погибший. И Гелю он не должен был ни о чём просить. Судьба близких была в его руках. Брата предал в ту минуту, как остался у Гели. А брат и Апостол не остались бы!

Неужели Властитель прав, и он — полное ничтожество: его любовь к себе сильнее совести, многовековых традиций графских родов и со стороны отца, и со стороны матери? Неужели ему всё равно, как жить, лишь бы не умереть?!

Он жадно прислушивается к себе — пытается обнаружить живые чувства. Он помнит, щемило сердце, когда брат очнулся после очищения и узнал его. Как же тогда щемило сердце! И ведь когда потащили к выходу Гишу, он чуть с ума не сошёл от сострадания и горя! И сейчас… ему больно, он боится за брата и Апостола!

Нет же, Властитель врёт — он не подлец. Он попробует спасти их. Ему нужен Гюст. Гюст поможет разделаться с Властителем, без суда убивающим даже собственных друзей! Убьёт же Властителя он сам, чего бы это ему ни стоило, и отомстит за гибель своих дедов, бабок, всех родственников, за гибель отца в ненужной войне, за погубленную жизнь матери и Гишу, пронёсшего через страшные годы правления Властителя не тронутую подлостью совесть и доверчивую, верящую лишь в добро душу!

Он позвонил снова, когда она уложила Григория и сидела возле него. Алина тоже сидела рядом.

— Мама, он мой родной дядя, да? — шептала она. — А Джулиан — мой родной брат, да?

Звонок помешал ответить.

— Мне надо тебя увидеть, — сказал Адриан. — Срочно. Алину с собой не бери.

Он не обнял, не поцеловал её как обычно. Впустил в квартиру и прошёл на кухню. Был очень бледен.

— Джулиан назвал моё имя, — сказал мягко. — И есть два варианта: в худшем случае меня расстреляют, в лучшем превратят в робота. Хочу обрисовать ситуацию. Роботы и Поль готовы. И готовы триста восемьдесят наших людей. Ты говорила, твои тоже готовы.

— Ты должен уйти со мной. — Голос выдал, дрогнул. — Ты не можешь остаться и ждать, когда тебя убьют!

— Я хочу попросить у тебя прощения. Я должен был сразу отправить Джуля к тебе, как ты просила. Ты была права. Его нужно было подготовить, он же ничего не понимал! А они применили все возможные средства для обработки. Отключили его. Он был не в себе всё это время.

— Я знаю. Гиша сказал. Но и Гиша, и Коля утверждают: он никого не называл.

— При них — нет. Передай Гише: я благодарен ему за тебя. Передай Гише, что всех вас я поручаю ему.

— Если мы все останемся живы! Без тебя это сделать будет трудно.

Они разговаривают обычными голосами. Они смотрят друг на друга.

— Прости, Мага, я не послушал тебя, — повторяет он. — И спасибо тебе…

Какая-то сила поднимает её.

— Я скоро приду, — говорит она.

— Ты приведёшь Алину проститься?

— Это что же ты так расквасился?! — Она прячет назад руки, готовые кинуться к нему, обхватить его, вцепиться в него, как когда-то в неё Окса, не пустить никуда. — Кто тебе сказал: это случится завтра? Ты же такой сильный. Прекрати истерику. — И она выходит из квартиры.