Мэдлин Хантер - Украшение и наслаждение

Саутуэйт подошел к столу и вытащил из ящика письмо, которое он накануне скомкал, едва прочел несколько фраз. Его реакция на это письмо была импульсивной, но вполне объяснимой. Теперь же он принялся его перечитывать, и оно уже не вызывало его гнева. Теперь-то он прекрасно понимал истинный смысл этого послания.

«Милорд, после глубоких раздумий, честно признавшись во всем самой себе, я поняла, что наш союз неразумен и нежелателен, как я и думала с самого начала. Простите меня за то, что у меня не хватило твердости действовать после аукциона более благоразумно. Могу только осуждать себя за свое детское возбуждение, вызванное успехом того дня, а также вашими обольстительными манерами.

Сезон заканчивается, а вместе с ним, на время, и аукционы. По крайней мере два месяца „Дом Фэрборна“ не будет их проводить. Поэтому я покидаю Лондон. Рассчитываю, что пребывание в Озерном крае даст мне передышку и уединение.

Когда я вернусь, надеюсь, что мы с вами поведем себя как уважающие друг друга деловые партнеры. Ничего другого мы просто не можем себе позволить.

Эмма Фэрборн».

Эмбери вошел в спальню, когда Дариус складывал прочитанное письмо. Он остановился у двери, будто ожидал, что граф что-нибудь скажет. Но тот молчал, и виконт проговорил:

— Мне жаль, что она оказалась замешанной в это дело…

Это было изъявление сочувствия, но вместе с тем и напоминание о предательстве Эммы.

— Она считает, что ее брат жив. Так же думал и ее отец, — ответил Дариус.

— Да, возможно. Но в конечном итоге это не имеет значения.

«Нет, черт возьми, имеет! Только это и имеет значение!» — мысленно воскликнул Дариус.

— Кендейл хочет использовать Ходжсона и заставить его встретиться с тем человеком, как и было у них задумано, — продолжал Эмбери. — Он считает, что тогда мы сможем выследить курьера и найти людей, с которыми он должен встретиться в Лондоне и в других местах. — Виконт усмехнулся и добавил: — Ты же знаешь Кендейла. Он считает, что сможет раскрыть всю шпионскую сеть.

Дариус ничего не ответил, хотя понимал, что в плане Кендейла был смысл. И Эмбери тоже это понимал. Единственный недостаток плана состоял в том, что им для достижения успеха пришлось бы использовать Эмму — чтобы подавала сигнал, а затем предоставила убежище шпиону. А ведь они, напротив, должны были остановить ее.

Какое-то время Эмбери молча смотрел на друга, потом вновь заговорил:

— Если ты скажешь свое слово, мы откажемся от этого плана. Ведь я понимаю, что она значит для…

— Нет! — заявил граф. — Это должно быть сделано. Если прибудет новый курьер, он сможет привести нас к остальным. Так когда же начинается игра?

— Ходжсон сказал — в понедельник. Мы должны отвезти его на побережье. Кендейл собрал небольшую армию из числа своих слуг, и она будет его собственным воинским подразделением. Они помогут. А тебе там находиться незачем.

— Нет, я там буду. Завтра же уезжаю в Кент, а тетку и сестру отправлю обратно в город, чтобы мы могли использовать Краунхилл. Я сообщу об этом остальным джентльменам, охраняющим берег. Думаю, что большая их часть присоединится к нам и мы сможем располагать значительным числом глаз и ружей. Я поговорю еще и с Таррингтоном, скажу, чтобы держал ухо востро, чтобы не захватывал это судно, пока Ходжсон не встретит своего человека и не увезет его подальше от побережья.

Эмбери кивнул:

— Да, хорошо. Из Лондона мы отправимся прямо в Краунхилл.

— Только, пожалуйста, забери этого субъекта из моего дома, Эмбери. Пусть с ним возится Кендейл, пока мы не уедем.

Эмбери снова кивнул и ушел. Дариус же посмотрел на письмо, которое все еще держал в руке. И вновь он мысленным взором увидел Эмму, стоящую в саду. Воспоминание о ее горе вызвало у него почти физическую боль. И он вовсе не был уверен, что на ее месте повел бы себя иначе.

Она вошла в свой особнячок, опустила на пол саквояж и тотчас же открыла окна, чтобы проветрить. В комнату ворвался свежий бриз, приносивший с собой запахи моря. И откуда-то доносился стук удаляющегося наемного экипажа.

Эмма принялась распаковывать корзинки с провизией, купленной по дороге. На этот раз ей придется обходиться без стряпни миссис Норристон и не надо будет кормить мистера Диллона. Поэтому она взяла с собой самую простую еду — ветчину, свежие яйца, а также хлеб. Ей и сейчас уже следовало бы поесть, потому что наступил вечер. Но она была больна от беспокойства и потому не голодна.

Как только вся провизия была разложена по местам, Эмма поднялась наверх и выложила одежду, которую привезла с собой. Потом снова спустилась вниз, чтобы поискать фонари.

Один она нашла в кухонном буфете, а два других — в конюшне. Положив их на кухонный стол, она вставила в них свечи, захваченные из города, и зажгла одну. После чего села с книгой, но не перевернула ни одной страницы — просто ждала наступления ночи.

Вскоре погасли последние отблески вечерней зари и истаяли сумерки; близилось время, когда она начнет свою миссию по освобождению брата. Когда же с этим будет покончено, ей придется примириться с тем, что она совершила, — вознаграждение стоило любых затрат. Но сейчас она не испытывала ни возбуждения, ни предвкушения встречи с Робертом. Сейчас ею владел ужас, и она могла только ждать.

Ночью она спала хорошо. Так хорошо, что утром подумала даже, что стала бессердечной, бездушной. Умывшись, Эмма приготовила кое-что к появлению ожидаемого гостя. А также зарядила пистолет, который привезла с собой. В полдень она вышла из дома и прошла ярдов триста на восток, туда, где суша круто обрывалась к морю. Она внимательно следила за тропинкой и даже отбросила с нее несколько больших камней, которые ночью могла бы не заметить.

Вскоре Эмма нашла тропинку, извивавшуюся по утесу, повернула направо, а потом на юг — туда, где начинался долгий подъем к Дувру. Наконец она остановилась в том месте, где уже однажды побывала, — неподалеку от этой скалы и нашли тело ее отца. И отсюда можно было видеть всю береговую линию. Конечно же, и ее было видно с моря, но сейчас Эмма об этом не думала; ее больше интересовала земля под ногами. Ведь почва могла оказаться предательской — как и случилось в ту ночь с ее отцом. Местами тропинка очень близко подступала к краю утеса, а местами сам край утеса был изъеден временем и непогодой.

Эмма опустилась на землю, заставив себя сдерживать охватившую ее панику. Ведь если бы она ей поддалась, то наделала бы множество ошибок, могла бы даже убежать.

Единственный же способ обрести спокойствие — не думать о возможной неудаче.

Закрыв глаза, Эмма всеми силами противилась страху. И попыталась отдаться на волю освежающего бриза. Но оказалось, что это только ухудшило дело и вызвало нескончаемую дрожь — такую же, как та, что охватила ее в тот день в саду.

Раздосадованная Эмма встала и отряхнула платье. И вдруг увидела карету на подъеме дороги. На фоне закатного неба она походила на темное расплывчатое пятно, и Эмма щурилась, стараясь рассмотреть экипаж.

А потом она заметила темную мужскую фигуру, приближавшуюся к ней. Прошло еще несколько минут, и Эмма узнала этого мужчину.

— Саутуэйт… — прошептала она в ужасе.

Она решила, что надо бежать, но тотчас подавила страх и попыталась выглядеть беззаботной.

Граф подошел к ней и остановился на расстоянии вытянутой руки. Улыбнувшись, он сказал:

— Приветствую, Эмма! Ведь вы написали, что отправились в Озерный край…

Эмма промолчала. И они медленно зашагали по тропинке. Карета же, находившаяся у подножия холма, тоже медленно двигалась.

— Написав вам письмо, я вовсе не собиралась информировать вас о своих планах, — проговорила наконец Эмма. — Я тогда еще не решила, куда отправлюсь. И я не думала, что мне придется как-то объяснять свой выбор.

— Да, конечно… — кивнул Дариус.

Когда он только увидел ее, она была ужасно бледна. И явно смущена его появлением. Но теперь ей удалось овладеть собой, и она уже походила на ту Эмму, которую он знал.

А она вдруг остановилась и, окинув его хмурым взглядом, проговорила:

— Раз уж вы упомянули про мое письмо, то ясно, что вы его получили. Принимая же во внимание его содержание… Сэр, почему вы с таким упорством сопровождаете меня? Мне ваша настойчивость кажется обременительной.

— Вижу, вы все такая же… Да, я прочел письмо. И мне наплевать на его содержание. Я не привык, чтобы меня бросали без всяких церемоний и безо всякой причины.

— Без причины? Да причин масса, Саутуэйт! И они столь очевидны, что не стоит их перечислять. А теперь… Пожалуйста, отправляйтесь соблазнять какую-нибудь другую женщину, а меня оставьте в покое!

С лицом, пылающим от негодования, Эмма поспешила удалиться. Но граф тотчас догнал ее и, стараясь приноровиться к ее шагу, заявил:

— Весьма сожалею, но я не могу оставить вас в покое.

— В таком случае вы даже более самоуверенный, чем я думала, — пробурчала Эмма.

Граф внезапно остановился и обнял ее. Она вздрогнула и попыталась вырваться, но тщетно. А он, крепко обнимая ее, сказал:

— Не могу, потому что не согласен так легко потерять вас. Мне кажется, вы сами себя не понимаете. Во всяком случае, не вполне понимаете.

Его палец оказался у нее под подбородком, и он приподнял ее лицо. Затем поцеловал ее сначала в одну щеку, потому в другую и, наконец, в губы.

— Я настаиваю на своем праве повлиять на вас и заставить вас передумать, Эмма.

С этими словами он обнял ее за талию и повел вниз.

Эмма всхлипнула и пробормотала:

— Что вы де… Думаете, я поеду с вами?

Она снова попыталась высвободиться, но граф не отпускал ее и вел дальше.

— Как и всегда, обещаю строжайшую сдержанность и скромность, — сказал он с улыбкой.

— К черту скромность! Я настаиваю на том, чтобы вы отпустили меня! А если вы желаете подискутировать на эту тему, то я готова принять участие в дискуссии после того, как отдохну несколько дней.

— Я бы предпочел уладить это дело сейчас же.

Граф вдруг подхватил Эмму на руки и направился к открытой дверце кареты. Кучер и двое слуг смотрели на него с совершенно невозмутимым видом.

Глаза Эммы округлились, и она, отчаянно вскрикнув, ударила Дариуса по лицу, потом закричала:

— Вы не понимаете! Я не могу поехать с вами!

Уже у кареты Эмма снова ударила графа и пробормотала:

— Остановитесь немедленно. Иначе я обвиню вас в похищении.

— В таком случае, дорогая, я готов признать, что это похищение.

Эмма прильнула к окну стремительно мчавшейся кареты, с каждой минутой уносившей ее все дальше от того места, где она должна была находиться грядущей ночью. Мысли ее путались, но одно Эмма знала твердо, — знала, что если ночью не подаст сигнала фонарем, то не выполнит требования контрабандистов. И что тогда будет с Робертом?.. О Господи!

Тут Саутуэйт дотронулся до ее плеча, но она шлепнула его по руке. Он попытался заключить ее в объятия, но Эмма снова ударила его и, тотчас же всхлипнув, сказала:

— Перестаньте! Не трогайте меня! Вы ничего не знаете, и для вас это игра. Игра для гордых и заносчивых мужчин. Для таких, как вы, я всего лишь игрушка.

— Вы не игрушка, Эмма.

Он вздохнул и сел напротив, чтобы видеть ее лицо.

Но она не желала на него смотреть. И смотрела в окно до тех пор, пока карета не остановилась на подъездной аллее Краунхилла.

Выбравшись из Экипажа, Эмма сразу направилась к дому. Не обращая внимания на слуг, она зашагала по лестнице в поисках той комнаты, где была в прошлый раз. Отыскав комнату, вошла, хлопнув дверью. Затем повернула ключ в замке и подбежала к окну.

Терраса внизу казалась ужасно далекой. Невозможно было ни спрыгнуть, ни спуститься.

И все же Эмма надеялась, что рано или поздно сумеет ускользнуть — не сегодня, так завтра. Она гадала, сколько времени потребуется, чтобы добраться до отцовского особняка.

— Эмма!

Она замерла на мгновение, потом прокричала:

— Уходите, Саутуэйт! На этот раз не будет совращения в бальном зале!

В ответ — молчание. Она молилась, чтобы он ушел. Ей не хотелось оскорблять его, напротив, хотелось… О Боже, он ведь не знал, насколько опасным было промедление, которое он навязал ей, и насколько ее смущало его присутствие. «Уходи, уходи, чтобы я не надорвала свое сердце, проявляя холодность и жестокость», — мысленно твердила Эмма.

— Дорогая, я знаю, — снова раздался его голос.

И граф произнес это не как ответ на те слова, что она выкрикивала. Казалось, он действительно… все знал.

Эмма отошла от окна и приблизилась к двери.