Хайнд расчищал для них проход в толпе, просто расталкивая всех, кому случилось оказаться сидящими у них на пути.

Имоджин оказалась впритык притиснутой к круглому столу, со спиной, плотно прижатой к стене. Ее спутник выдвинул стул так, чтобы скрыть ее от публики. Теперь она разглядела, что стены зала были увешаны картами, зеркалами и старыми портретами с намерением сделать ее более элегантной. В одном его углу даже стояла видавшая виды пыльная арфа. Все здесь выглядело потрепанным. Трещины на зеркалах поблескивали в мерцании свечей, украшавших их рамы. Один из фонарей справа от них упал с крюка на стене и теперь лежал грудой битого стекла, не замечаемого хозяином.

Сначала Имоджин показалось, что толпа состоит из одних мужчин. Но, когда ее глаза привыкли к полумраку, она смогла разглядеть, что женщины кое-где мелькали. Мужчины мало чем отличались от тех, кого она видела в конюшне отца, только были менее трезвыми. Но женщины… Подобных ей не доводилось встречать.

Он потянула Гейбриела ближе к себе.

– Что делает эта женщина на сцене? – спросила она шепотом, когда Хайнд со стуком поставил на их столик бутылку и два стакана.

Рейф бросил взгляд через плечо. На сцену был водружен стул, и щедро одаренная прелестями женщина замерла в странной позе, будто снимала чулки. Ее сорочка сваливалась с груди. Она отбросила в сторону платье, будто собиралась раздеться. Мужчины в зале были слишком увлечены беседой или игрой в карты, чтобы обратить на это внимание.

– Она – нечто вроде рекламы, – сказал Рейф. – Это пролог к выступлению Кристабель.

Он сделал неприятное открытие – для питья здесь было только вино. Если он и мог попытаться проглотить малую толику вина, то не рискнул бы попробовать на себе крепость пойла, предложенного Хайндом. Но конечно, Имоджин заметит, что он не пьет. И догадается, что за наклеенными усами скрывается Рейф.

При этой мысли его передернуло. Ведь она так страстно целовала Гейба, а не его. Без дальнейших раздумий он смахнул свой стакан со стола.

Но Имоджин не обратила на это внимания. Она наблюдала за женщиной на сцене, которая все выше поднимала нижнюю юбку.

– Это родинки у нее на груди? – спросила Имоджин.

Рейф снова посмотрел через плечо. У женщины была на удивление белая грудь, оттенявшаяся умело наклеенными мушками как раз в ложбинке между грудями. Казалось почти естественным, что под юбками у нее была бутылка джина, и время от времени она делала глоток из нее, когда не замирала неподвижно на месте.

Имоджин опиралась подбородком на руку и смотрела на проститутку с восторженным вниманием.

– Они наклеивают мушки, чтобы скрыть урон, нанесенный болезнями, – сказал он. – Видите, у нее на щеке их четыре?

– Потрясающе, – произнесла Имоджин, не в силах оторвать взгляда от лицедейки.

Рейф сделал знак хозяину.

– Что у вас на ужин?

– Фаршированное телячье сердце, – сказал хозяин, – жареная печенка, пирог с голубями – все к вашим услугам!

Он повернулся вокруг своей оси и шлепнул молодого человека, маячившего у него за спиной.

– Вложи шпагу в ножны, а не то будешь допивать эль на улице и потеряешь счастливый случай увидеть и услышать Кристабель.

Молодой человек с недовольным видом вложил свое оружие в ножны, а Хайнд, не переводя дыхания, продолжил:

– …баранья нога, зеленый горошек.

– Мы закажем пирог с голубятиной, – сказал Рейф. – И лимонад для моей спутницы.

– Эй, там! – взревел Хайнд, не потрудившись ответить. – Вы что, думаете, это помойка?

Секундой позже он притянул головы двух своих гостей друг к другу и ударил их одну о другую с такой силой, что послышался треск, потом одного из них швырнул через весь зал.

– Боже мой! – вымолвила Имоджин, продолжая медленными глотками потягивать вино. – Он очень силен, несмотря на малый рост.

– Бросать людей через всю комнату – хорошее упражнение.

– Как вы думаете, есть у нашей актрисы друг?

Рейф подвинул свой стул так, что теперь его плечо почти касалось плеча Имоджин.

– Да уж, не без того, – сказал он, когда лицедейка спрыгнула со сцены прямо в объятия молодого человека, поднявшего ее высоко в воздух, а потом торжественно вынесшего из парадной двери.

– А где они… – начала Имоджин, но не закончила фразы.

– Где они проводят ночь?

Он не мог бы сказать, покраснела ли она, из-за слоя румян на ее лице.

– Разумеется, я не посмел бы этого выговорить в обществе такой почтенной леди, как Гризелда.

Имоджин хмыкнула. Она бросила на него взгляд исподтишка, потом беззаботно рассмеялась.

– Что? – спросил Рейф, наклоняясь еще ближе к ней, так что его рот оказался возле ее неестественно желтых кудряшек.

– Я ничего не сказала.

Голос ее звучал дерзко и вызывающе, но внимание Рейфа привлек изгиб ее уха. Он мог его различить сквозь желтую пену кудряшек.

– Вы совсем не похожи на Гризелду, – сказал он ей на ухо и с удивлением услышал, как вибрирует его голос. А потом дотронулся языком до этой изящной розовой раковины.

Она вздрогнула.

– Вы прекрасны на вкус, – сказал он. – Вы сладостная и женственная, несмотря на то что напускаете на себя вид легкомысленной, умудренной житейским опытом вертушки.

– Вы говорите, как Рейф! – сказала Имоджин и бросила на него хмурый взгляд. – Я вовсе не собираюсь становиться любовницей одного человека и принадлежать только ему. Вы представляете, что вынуждена делать эта женщина, чтобы просуществовать?

– Да, – пробормотал Рейф, снова склоняясь к ней.

Но ее глаза сверкнули так, как могли загореться только глаза Имоджин.

– Женщины по всей этой стране вынуждены добывать себе хлеб насущный постыдным способом, – сообщила она ему.

Был только один способ заставить ее замолчать. Однако даже это не сразу сработало. Она пыталась что-то сказать и била его по плечу изящным кулачком. Но Рейфу было наплевать.

Он не целовал женщину, по-настоящему не целовал, с тех пор, как умер его брат, а потом начал пить, и все радости жизни отошли на задний план и испарились вместе с виски. Теперь же он смог почувствовать трепет ее нежной и полной, а сейчас недовольно выпяченной нижней губы. Она была слишком полной для безупречной красоты и чересчур нежной, чтобы ее можно было назвать иначе, чем совершенством.

Она перестала сопротивляться. Ее стройные белые руки обвились вокруг его шеи, и теперь для него перестал существовать запах разлитого джина и табачного дыма, царивший в гостинице. Он ощущал только невинный женский аромат Имоджин, которая, несмотря на свои претензии на свободомыслие, не завела любовника. Пока.

На стол возле них со стуком поставили блюдо.

– Я плачу за выступления на сцене, – сказал Хайнд. – А вы двое, похоже, слишком нетерпеливы, чтобы вести себя должным образом.

Рейф отстранил Имоджин и медленно поднялся на ноги, с яростью глядя на Хайнда.

– Вы, кажется, позволили себе невежливое замечание, касающееся этой молодой леди? – спросил он негромко. Но в этой части зала воцарилась тишина, как в стоячей воде пруда. – Мистер Хайнд, кажется, вы позволили себе какое-то дерзкое замечание?

– Нет, – запинаясь пробормотал Хайнд, теперь вовсе не похожий на того дюжего малого, который был способен бросить одного из своих гостей через все помещение. – Я ничего не говорил! Ничего!

– Хорошо. – Рейф снова уселся на место.

Хайнд поспешил бочком ускользнуть подальше от них.

– О Боже! – прошептала Имоджин. – Гейбриел, теперь все на нас глазеют!

– Пейте вино, – ответил Рейф. – Они очень скоро забудут о нас и вернутся к любимым развлечениям. – Он посмотрел на Имоджин: – Я думаю, они потрясены видом ваших волос. Этот парик выглядит как нечто среднее между штопором и блеском молнии.

Теперь ее кудри вырвались на свободу и торчали во все стороны.

– Пепельнокудрая Медуза, – сказал развеселившийся Рейф.

Глаза Имоджин сверкали не только от возбуждения – в них горело желание. И от этого взгляда Рейф затрепетал, как подросток, впервые в жизни обнявший девушку. Он чувствовал, как бурно и глухо бьется его сердце. «Она желает Гейба, а не меня», – сказал он себе. Имоджин начала стягивать перчатки.

– Что вы делаете? – спросил он хрипло.

– Снимаю перчатки, чтобы поесть этого замечательного пирога с голубями, который вы заказали.

Мужчины, окружавшие их, вернулись к излюбленному занятию – они поднимали кружки с элем и подносили их ко рту, при этом ссорились, орали и продолжали вести себя почти как безумцы, какими, вероятно, и были. Она уже стянула перчатки и теперь оглядывалась в поисках столовых приборов. Рейф подал ей вилку.

– Где вы ее нашли?

– В такое место, как это, следует приезжать с собственными столовыми приборами.

К счастью, в этот момент раздался одинокий звук трубы, и это спасло Рейфа, который вовсе не был уверен, что сможет смотреть, как она ест, и не попытаться усадить Имоджин себе на колени и не съесть ее самому.

– Это, должно быть, Кристабель, – сказал он, хотя никаких комментариев и не требовалось.

– Действительно, судя по вывеске на двери, это должна быть «Любовница любви», – сказала Имоджин, и на устах ее запорхала улыбка.

Рейф взял ее руку без перчатки и поднес к губам.

– Конечно, ей можно предоставить свободу действий за ее же деньги, – заметил он медленно и тихо.

Она покраснела. Это было заметно даже сквозь толстый слой пудры и румян.

Зрители завопили. Они повскакали с мест, мужчины рванулись вперед, стараясь смести с дороги как можно больше людей и освободить проход к сцене. Все нарастающий шум показывал, что Кристабель прибыла и сейчас появится на сцене.

– Если они все встанут, мы ничего не сможем увидеть, – сказала Имоджин.

– Сомневаюсь, что они сядут на свои места, – сказал Рейф и тут же гаркнул во всю глотку: – А ну сядьте, вы, там впереди!

Но океан людей впереди не имел ни малейшего намерения подчиниться и сесть. Они рвались на сцену, и сдержать их могли только пять или шесть дюжих малых, охранявших подступы к сцене.

Имоджин поднялась на цыпочки.

– Как она выглядит? Вы не сказали, видели ли ее прежде.

– Кристабель? Волосы у нее взбиты даже выше, чем у вас, если это то, что украшает женщину.

Не имело значения то, что Имоджин была в сто раз красивее, чем Кристабель. Имоджин не нуждалась в том, чтобы он превозносил ее красоту.

– Она носит мушки?

Но Рейф не успел ответить, потому что Кристабель начала петь.

– «Спешите вы, бабенки, кто любит ремесло. Сбегайтесь поскорее все под мое крыло», – пела она.

У нее был богатый и сильный низкий голос, раскатившийся по залу, как поток ячменного пива. Этот голос был хрипловатым и эротичным, он таил обещание, как манящий призыв русалки. И тотчас же все мужчины, толпившиеся впереди Рейфа, перестали кричать и толкать друг друга. Теперь они все глазели на нее.

– У нее красивый голос, – сказала Имоджин задыхаясь. – О, Гейбриел, я хочу ее видеть. Это так обидно!

– «Идите – поучитесь, коли любви я мать. Идите – поучитесь, чтоб шлюхами не стать», – пела Кристабель.

– Что она поет? – спросила Имоджин. – Думаете, кто-нибудь заметит, если я встану на стул?

По мнению Рейфа, они бы не заметили ничего, если бы только Имоджин не начала раздеваться. Кристабель держала всех под магическим обаянием своего хриплого голоса.

– «Но бойтесь и не верьте повесам никогда. Но бойтесь и не верьте, не то вас ждет беда».

Быстрым движением Рейф отпихнул бочонок к стене.

– Сюда, – сказал он. – Тут вас никто не заметит.

– Что? – спросила Имоджин, оглядываясь.

Он обхватил ее за талию, чтобы поставить на бочонок. Она смотрела на него снизу вверх, и лицо ее было очаровательно смущенным. И прежде чем Рейф успел понять, что делает, он снова прильнул к ее губам. Голос Кристабель окутывал их, как тягучий мед.

– «Ни жестом вы, ни словом не выдавайте страсть. Иначе всем вам крышка, всем суждено вам пасть».

Рейф все-таки сумел сообразить, что поступает вопреки рекомендациям Кристабель и выдает страсть каждым жестом. Но у него не было времени обдумать это, потому что Имоджин затрепетала и взяла его лицо в ладони. Он прижал ее к грубому дереву стены, защищая от взглядов посторонних, но все же не мог допустить, чтобы их тела соприкоснулись.

Но не сумел совладать с собой: в духоте и запахе джина под звуки чувственного пения Кристабель он прижал ее к себе, и нежность и податливость ее тела потрясли его.

– Гейб, – сказала она. Голос ее пресекся, сменившись хриплым вздохом и потонув в нем.

И этого было достаточно, чтобы охладить его пыл. Он без единого слова поднял ее и поставил на бочонок с вином.

Она с трудом приходила в себя, тяжело дышала и сжимала его плечо. Рейф повернулся так, что оказался прямо перед ней. Ей пришлось держаться за его плечи, чтобы сохранить равновесие. Никто их не замечал. Все смотрели на Кристабель.