Итак, я не страшусь за благополучие короля, как и за безопасность своего брата, который находится возле Генриха. Единственный человек во всей королевской армии, при мысли о котором я припадаю на колени в истовой молитве, это Томас Сеймур. Король приписал его к флоту, и Томас сейчас командует кораблями, обеспечивающими армию всем необходимым, постоянно находясь в водах предательских заливов, в то время как французские корабли устраивают ему засады, шотландцы затевают набеги и норовят обессилить наш флот, а пираты всех мастей кружат вокруг в надежде легкой поживы. И, пока Томас сражается со штормами, враждебными судами двух флотов и пиратами, никому и в голову не придет отправить мне весточку о том, жив ли он, в порту или снова на палубе.

Каждую неделю я требую от членов Тайного совета отчета по карте, где именно находятся наши войска, где стоит королевский лагерь, где расположены войска, которыми командует Говард, и где наши корабли. Это единственный способ, с помощью которого я могу узнать, жив ли он. Но карта путаная, армия короля не движется с места, никого не интересует местоположение кораблей, и новости чаще всего устаревают к тому моменту, как доходят до меня. Мне приходится изображать деятельный интерес в том, что происходит вокруг Булони, в то время как меня приводят в ужас события на морях. Король повелевает мне посоветоваться с астрономом о том, когда звезды будут в лучшем положении для начала продвижения на Париж, и Николас Кратцер навещает меня в моих новых покоях в присутствии только моей приемной дочери Маргариты и принцесс Марии и Елизаветы. Он низко кланяется всем нам, и я тут же задумываюсь, что именно приходит ему в голову, когда он видит меня, никому доселе не известную Екатерину Парр, в качестве регента Англии, в окружении двух принцесс королевской крови.

– Вы уже вычислили лучшую дату начала похода на Париж? – спрашиваю я его.

Он с новым поклоном протягивает мне свернутый свиток, который до этого вопроса держал в рукаве.

– Если судить по звездам, то лучшим временем для этого будет начало сентября. Я составил для вас чертеж, чтобы вы сами могли его изучить. Я знаю, что вам интересны такие исследования.

– Это так.

Николас кладет бумаги на стол.

– Что вы думаете, глядя на этих принцесс? – спрашиваю его я. – Сейчас они перед вами с маленькими венцами на головах, с атрибутикой принадлежности к семье Тюдор…

– Я думаю, что впереди их ожидает только слава, – вежливо и осторожно отвечает он и улыбается, посмотрев на зачарованное выражение лица Елизаветы. – Кто же усомнится в том, что в один прекрасный день вы станете управлять великим королевством?

Мария улыбается, но она, конечно же, думает об Испании, в то время как мечты Елизаветы связаны с тем, что принадлежит ей по праву. Она наблюдает за тем, как я управляюсь с Тайным советом и просматриваю донесения со всей Англии, учится тому, как женщина может заниматься собственным образованием, развивать в себе целеустремленность и управлять другими.

– А я буду править? – шепотом спрашивает она.

Мне становится очень интересно, что же Николас думает на самом деле. Я киваю девочкам, и они выходят из-за стола. В это время астроном протягивает мне еще один свиток.

– Я составил ваш гороскоп, – говорит он. – Вы оказываете мне великую честь, заинтересовавшись моим трудом.

Я поднимаюсь со своего кресла, пока Николас расправляет свиток на столе, прижав его края, как и раньше, золотыми символами планет.

– Какие красивые вещицы, – говорю я, не показывая, как сильно мне хочется услышать, что именно говорят его подсчеты.

– Это пресс-папье, – поясняет он. – Не талисманы, конечно. Но они мне нравятся.

– Итак, что же вы увидели в моей судьбе? – тихо спрашиваю я его. – Строго между нами, не выпуская за пределы этого стола ни слова из сказанного здесь. Что вы увидели?

Он указывает на герб моего дома – шлем, украшенный перьями.

– Я вижу, что вы были выданы замуж еще юной девушкой за совсем юного мальчика, – он показывает на ту часть схемы, которая обозначает ранние годы жизни. – Звезды говорят, что вы были еще дитя, невинное, как и сами звезды.

– Да, – улыбаюсь я. – Возможно, так и было.

– Затем, когда вам исполнилось чуть более двадцати, вы снова вышли замуж, на этот раз за мужчину, который по возрасту годился вам в отцы, и столкнулись с великой опасностью.

– Да, паломничество веры, – подтверждаю я. – К нашему замку подошли повстанцы и взяли его в осаду. Я с его детьми была у них в заложниках.

– Должно быть, вы тогда знали, что они вас не тронут, – говорит он.

Да, я об этом знала, но король расценил это как жестокость, поверив присланным ему донесениям.

– Но эти люди были изменниками, – я делаю выбор в пользу осторожности, пожертвовав искренностью. – Во всяком случае, именно за это их казнили.

– Вы состояли в браке около десяти лет, – продолжает Николас, показывая следующую часть графика. – Но у вас не было детей.

Я опускаю голову.

– Да, это стало для меня настоящим горем. Но у милорда есть свои дети, сын и две дочери. Он никогда меня этим не порицал.

– А затем Его Величество оказал вам честь своим вниманием, – сказал астроном, и эта часть истории из его уст прозвучала так бесцветно, что я внезапно почувствовала, как к моим глазам подобрались слезы.

Я немедленно отворачиваюсь от стола с бумагами, чтобы не позволить себе разрыдаться, что было бы несусветной глупостью с моей стороны.

– И вот с этого момента мы видим, как начинается ваш духовный рост, – тихо продолжает старый астроном. – Вот здесь мы видим символ Паллады – мудрость и учение. Вы не занимаетесь изучением или написанием чего-либо?

Я давлю в себе нечаянный вскрик.

– Да, я занимаюсь науками, – признаю я.

– Вы будете писать, – говорит он. – И ваши слова будут иметь вес. А учитывая, что вы – женщина, это станет совершенно новым словом. Развивайте свой талант, Ваше Величество. Он – большая редкость и имеет великую ценность. За вами последуют и другие женщины, если вы захотите их повести, а это – огромный дар. Возможно, ваши книги станут вашими детьми, вашим наследием и вашими потомками.

– Возможно, – киваю я.

– Но ваша жизнь не будет заполнена только наукой, – продолжает Николас. – Вот тут, – он указывает на вполне узнаваемый символ Венеры, – видна линия любви.

Я молча смотрю на схему, не смея спросить его о том, что мне так хочется знать.

– Я считаю, что ваша большая любовь вернется к вам домой, – произносит он.

Я стискиваю руки, прилагая все усилия, чтобы оставить лицо бесстрастным.

– Моя большая любовь?

Он кивает.

– Я не могу сказать вам большего.

Да я и спрашивать больше не имею права.

– Он не пострадает?

– Я считаю, что вы снова выйдете замуж, – произносит Николас очень тихо. Тонкой указкой из слоновой кости, словно волшебной палочкой, он указывает на обозначения поздних лет ее жизни, четвертый десяток. – Венера, – тихо проговаривает он. – Любовь, беременность и смерть.

– Вы видите мою смерть? – прямо спрашиваю я.

Он тут же качает головой.

– Нет-нет, это запрещено. Видите, здесь, на вашем гороскопе? Ваша линия длится, как у короля, еще долгое время.

– Но на моей вы видите любовь?

– Я считаю, что вы будете жить с любимым человеком, который вернется к вам с войны.

– Вы, должно быть, имеете в виду Его Величество, что он вернется с войны, – быстро уточняю я.

– Он вернется домой невредимым, – повторяет астроном. Но не уточняет, кто именно.

* * *

Предсказания астронома оказались верными по меньшей мере относительно моих исследовательских занятий. Архиепископ Кранмер каждый день посещает меня, чтобы обсудить работу Тайного совета и того, как именно мне следует отвечать на просьбы и доклады, которые приходят со всего королевства. Однако сразу же, как только заканчиваем с делами мирскими, мы тут же переходим к рассуждениям о мире духа. Архиепископ оказывается одним из самых воодушевленных и вдохновляющих исследователей, которых я когда-либо встречала, и каждый день приносит либо новую проповедь, либо новый буклет, иногда написанный от руки, иногда только что отпечатанный, чтобы оставить его мне для размышлений. На следующий день мы обсуждаем то, что он принес. Мои фрейлины внимательно слушают и часто сами участвуют в разговоре. Принцесса Мария чаще всего защищает традиционную Церковь, но даже она вынуждена признать, что слова архиепископа отмечены удивительной логикой и духовным озарением. Мои покои становятся центром для дебатов, настоящим университетом для женщин, куда архиепископ приводит своих капелланов и приглашает проповедников из Лондона, дабы те делились своим видением Церкви и ее будущего. Все они активно изучают Библию на латыни, греческом и во всех ее современных переводах. Мы часто переходим от одного перевода к другому в поисках исходного значения слова, и я с восторгом осознаю, насколько развилось мое понимание латыни. Теперь я понимаю, что мне придется заняться изучением греческого языка тоже.

Однажды утром в приемный покой входит Томас Кранмер, кланяется мне и тихо спрашивает:

– Могу ли я попросить о приватной аудиенции, Ваше Величество?

Я отхожу в тихую часть комнаты, но с удивлением понимаю, что он кладет мою руку себе на сгиб локтя и выводит меня в длинную галерею, где нас никто не может слышать.

– Я хотел вам кое-что показать, – говорит Кранмер, мерцая темными глазами под седыми бровями. Из рукава он достает книгу в кожаном переплете, на титульном листе которого стоит одно слово: «Псалтирь». Вздрогнув, я понимаю, что он держит в руках мой перевод. Мой первый изданный перевод.

– Автор перевода не указан, – говорит Кранмер, – но я тут же узнал его голос.

– Но напечатано это было анонимно, – быстро перебиваю его я. – У этой книги нет признанного автора.

– И это мудрое решение. Слишком много людей оспаривает право простого человека на самостоятельное понимание Библии или псалмов, и слишком много найдется желающих раскритиковать смельчака, отважившегося перевести псалмы епископа Фишера, которые тот перевел на латынь. – Он замолчал, продолжая тепло улыбаться. – И мне кажется, что никому и в голову не придет, что это могла сделать женщина.

– Так и должно оставаться, – говорю я.

– Согласен. Я просто хотел вам сказать, что эту книгу мне прислал человек, который понятия не имел о том, кто бы мог быть автором этого перевода, но считал его превосходным. Я тоже был рад его получить. Кем бы ни оказался его автор, он вправе гордиться плодами своих трудов. Он хорош, и хорош весьма.

Я понимаю, что густо покраснела, как стыдливый служка.

– Вы очень добры…

– Я просто отдаю должную дань, не больше. Это работа настоящего знатока языков и поэта.

– Благодарю вас, – шепчу я.

* * *

Воодушевленная публикацией и успехом Псалтири, я предлагаю архиепископу отважиться на великий труд – перевод четырех Евангелий Нового Завета, основных документов, повествующих о жизни Христа. Я боюсь, что он отсоветует мне браться за него, но архиепископ полон энтузиазма. Мы начнем с латинского перевода крупнейшего ученого Эразма Роттердамского и попытаемся перевести его на английский язык красивыми, но понятными для каждого словами.

Ибо если люди смогут читать о жизни Христа, описанной простым языком, и понимать написанное, как они смогут не последовать за Ним? Чем больше я занимаюсь, тем больше крепнет моя уверенность в том, что люди, как мужчины, так и женщины, могут управлять судьбой своей души, прилагать усилия для ее спасения и молиться Всевышнему без посредников.

И, задумавшись об этом, я прихожу к твердому убеждению, что большая часть условий, традиций и непременных обязанностей, возлагаемых римской церковью на свою паству, является постыдной практикой вымогания у простого люда. Разве не грех продавать бедным прихожанам значки паломника, говоря при этом: они означают, что их покупатели были в паломничестве веры, чем окупили собственные грехи? А заставлять женщину поверить в то, что если достаточное количество монахинь споют достаточное количество гимнов и отслужит достаточное количество месс, то душа ее умершего ребенка точно попадет в рай, разве не мошенничество? Чем оно отличается от изготовления фальшивых монет? А покупка индульгенции или принуждение священника признать брак недействительным, молча взирать на нарушение закона о родстве и наблюдать, как папа римский обдирает как липку своих кардиналов, а те в свою очередь – епископов, а те – приходских священников, которые выжимают десятину у нищей паствы? Всему этому придет конец, если только мы придем к соглашению, что душа человеческая может обращаться к Богу напрямую, без посредников. Крестная жертва – это деяние Господа. Церковь же – плод рук человеческих.

Я думаю о той ночи, когда молилась и впервые почувствовала, что Господь услышал меня. Я действительно ощутила Его ответ. Когда я думаю о простоте и поразительной красоте жертвы, принесенной Иисусом, то и умом, основываясь на знании из прочитанных мною книг, и сердцем я понимаю, что все церковные ритуалы должны уйти, освободив место прямому общению между Богом и верующим, так, как призывает Всевышний. И тогда не будет слепого фанатичного повиновения и бессмысленного бормотания на неосознанных языках. Люди научатся читать и получат в свое распоряжении Библию, чтобы познавать Бога в ней самостоятельно. Вот во что я верю сейчас и именно к этому буду стремиться как регент и как королева. В этом я вижу свой священный долг и свое призвание.