– Да, захочу.

– Я положил конец всем спорам, – говорит он.

– Да… Мне оставить вас, чтобы вы могли поспать, муж мой?

– Останься, – говорит он. – Останься. Я не видел тебя почти весь день. А ты сидела возле кровати Латимера?

– Почти никогда этого не делала, – лгу я. – Он не был для меня таким мужем, как вы, милорд.

– Я так и думал, – говорит он. – Наверняка, когда он умирал, у тебя был момент, когда ты подумала, что освободишься от мужа, от них ото всех… Было так? Когда ты думала, что станешь вдовой, со своим собственным маленьким имением и маленьким состоянием? Может, даже выбрала себе симпатичного молодого мужчину? – Его маленькие глазки раскрылись, поблескивая хитрецой.

Я знаю, что женщина не имеет права выходить замуж за короля, если у нее в прошлом были романы. Сказки на ночь перекочевали в очень опасное русло.

– Я думала, что, став вдовой, начну жить для своей семьи – так же, как ваша бабушка, леди Маргарет Бофорт, – улыбаюсь я. – Но великая судьба призвала меня к себе.

– Да, величайшая судьба, которая может выпасть женщине, – соглашается он. – Как ты думаешь, почему у тебя не было детей, Екатерина?

Вопрос настолько неожиданный, что я вздрагиваю. Но он уже закрыл глаза, так что, возможно, этого не видел. Я тут же с чувством вины вспоминаю о травах, которые принимаю, и ужас Нэн от того, что если они не помогут, то у меня будет выкидыш или родится уродец. Никто не мог сказать ему об этих травах, потому что о них не знает никто, кроме меня и Нэн. Даже горничная, которая приносит мне кипяток, знает только, что иногда мне хочется чаю.

– Не знаю, – смиренно говорю я. – Наверное, иногда для зачатия требуется время.

Он открывает глаза и теперь выглядит совершенно проснувшимся, как будто его и не клонило в сон.

– У меня раньше на это времени не требовалось, – говорит он. – Как видишь, у меня есть трое детей от трех разных матерей. И были другие, конечно. Они все беременели сразу, в первые же месяцы. Я вполне способен к зачатию, как и положено королю.

– Действительно, – говорю я и чувствую, как растет мое волнение. Это очень похоже на ловушку, и я не понимаю, как мне из нее выбраться.

– Значит, все дело в тебе, – мило заканчивает он. – Что ты на это скажешь?

– Не знаю, – говорю я. – Лорд Латимер был не способен к зачатию, поэтому я и не ждала ребенка от него, а когда я была замужем в первый раз, мой муж был слишком молод, и мы практически не были вместе.

Да, и можно уже не упоминать о том, что вы, король, мой третий муж, уже старик, больной, как ожиревший пес, и редко бываете в состоянии «сделать дело». Скорее всего, вы уже бесплодны, и ваши жены, которых вы сейчас вспоминаете как редкостно плодовитых, были женами вашей молодости, а теперь они мертвы: одной отсекли голову по вашему указу, а две умерли из-за вашего пренебрежения ими. Раз за разом они не донашивали беременность, кроме третьей жены, которая умерла в родовой горячке сразу после первых родов.

– Ты думаешь, Господу неугоден наш брак? Раз он не дает тебе ребенка, должно быть, ты так и думаешь.

Бог, в которого верил король, посылал ему мертворожденных детей одного за другим, до тех пор пока король не понимал, что Богу этот брак был неугоден.

Я ощущаю волну протеста, поднимающуюся во мне. Какое богохульство прикрываться именем Бога там, где происходит что-то, чего мы не понимаем! Я не могу допустить участия Бога как свидетеля против меня в этом разговоре. Господь не будет свидетельствовать против очередной жены Генриха, и мне даже кажется, что Всевышний не стал бы говорить королю избавиться от Екатерины Парр. Я чувствую, как меня внезапно наполняет внутренняя сила.

– Кто сможет усомниться в Его благословениях? – смело начинаю я, сжимая пальцами подлокотники кресла, в котором сижу. – Вы так сильны, здоровы и способны зачать множество сыновей, и нам выпало столько счастливых месяцев брака… У нас было целых два с половиной года чистого успеха! Вы взяли Булонь и победили шотландцев, мы счастливо воссоединились с вашими детьми… Да кто усомнится в том, что Господь благословляет вас, такого короля, как вы? А раз так, то и брак ваш ему угоден! Это же брак, заключенный по вашему собственному выбору, когда вы оказали мне великую честь своим вниманием! Кто усомнится в том, что Господу было угодно то, что вы выбрали меня и убедили меня, сдерживаемую смирением, стать вашей женой? Нет никакого сомнения в том, что Господь любит и ведет вас по избранному пути. Нет никакого сомнения в том, что вы Ему угодны.

Мне удалось спасти себя саму. Я смотрю, как на лице Генриха появляется удовлетворенная улыбка, и он расслабляется, отдаваясь сну.

– Ты права, – говорит он. – Конечно. И, как продолжение этих благословений, у тебя должен родиться ребенок. Господь меня благословляет. Он знает, что я всегда поступаю правильно.

* * *

Доктор, сэр Уильям Баттс, не возвращается во дворец, как обещал. Он умирает от лихорадки вдалеке от двора, и мы не знаем об этом до окончания рождественских празднований. Король говорит, что никто другой не понимает его конституцию лучше, чем понимал ее доктор Баттс, и никто не сможет поддерживать его здоровье так, как это делал только он. Он обижен, ему кажется неправильным и эгоистичным то, что доктор так внезапно покинул двор и умер в такой крайне неразумной спешке. Он принимает настойки и микстуры, которые готовит ему доктор Уэнди, держит его при себе днем и ночью и жалуется, что теперь никогда не вернет себе свои силы и здоровье, потому что рядом нет доктора Баттса, чтобы успокоить его и облегчить его жар.

– А мы лишились доброго друга и советника, – говорит Анна Сеймур мне и Екатерине Брэндон. – Доктор Баттс часто просил короля не обращать внимания на сплетни, распространявшиеся против лютеран, или отпустить проповедника. Это был хороший человек, и находился он на хорошем месте.

– Особенно когда король страдает от боли или сердит, – соглашается Екатерина. – Мой муж раньше говорил, что доктор Баттс мог успокоить короля тогда, когда этого не мог никто другой. И он был одним из самых искренних сторонников реформ. – Она разглаживает юбку и любуется красотой шелка. – Но в нашем деле все не так плохо, Анна. – Король поручил Томасу Кранмеру составить список суеверий старой Церкви, которым следует положить конец.

– Откуда ты знаешь? Что он тебе сказал? – тут же вскидывается Анна, и я слышу в ее голосе враждебные нотки. Она всегда очень ревностно относилась к своему статусу и стремилась не допустить приближения к королю кого-либо, кроме нее самой или ее мужа.

Екатерине приходилось нелегко в отношениях с королем: она всегда была рядом с ним, превратилась в его любимицу, советы которой он игнорировал, но с удовольствием играл с нею в карты. До нее по этому пути прошли уже многие, и четыре фрейлины даже стали королевами, я в их числе. Теперь Екатерина стала фавориткой двора, и Анна Сеймур, которая постоянно оценивает стабильность положения ее мужа как дядюшки принца, теперь страдает от зависти и ревности. Да, Екатерина представляет опасность для меня, но Анна, как всегда, думает только о себе.

– Он собирается открыть два колледжа, как и обещал Ее Величеству, – говорит Екатерина, улыбаясь мне. – Один в Оксфорде, другой в Кэмбридже. Это касается научного труда, о чем они и договаривались с Ее Величеством. Там будут учить понимать Библию и проповедовать на родном языке.

– Он собирается послать моего мужа, Эдварда, в Булонь, на замену этому идиоту Генри Говарду, – вспыхивает Анна. – Говарды теперь в немилости из-за своей опрометчивости и некомпетентности, что нам, конечно, на пользу. Только вот моего мужа отсылают со двора, и кто тогда будет напоминать королю о нас, Сеймурах? Как нам сохранить королевскую милость? Как сохранить свое влияние?

– Ах, Сеймуры, – произносит Екатерина нежнейшим голоском. – Сеймуры! Сеймуры! Мы-то думали, что говорим о том, кому можем доверять в деле приближения Церкви и короля к Богу, а оказывается, все снова сводится к возвышению Сеймуров. Опять.

– Нам не нужно беспокоиться о возвышении, – огрызается Анна. – Мы и так стоим высоко, и король благоволит нам. Мы, Сеймуры, – родня единственного наследника династии Тюдоров, а принц Эдвард обожает своих дядюшек.

– Да, вот только регентом названа королева, – таким же нежным голоском напоминает ей Екатерина. – И король предпочитает твоей компании именно ее или даже мою. А теперь, когда Эдвард будет отослан в Булонь, а Томас вечно находится в море, кто же будет напоминать королю о Сеймурах? Кто остался у тебя в друзьях?

– Успокойтесь, – тихо говорю я.

Однако обеспокоили меня не их препирательства. Я просто не могу слышать его имя, не выдерживаю напоминания о том, что, пока я нахожусь в капкане двора, который, как мне кажется, становится все теснее и теснее, Томас отдаляется от меня все дальше.


Дворец Хэмптон-корт

Рождество 1545 года

Мы празднуем Рождество традиционно, по-старому, с музыкой, танцами и маскарадами, соревнованиями и конкурсами, и огромным количеством еды и вина. Каждый из двенадцати дней празднеств кухня трудится на пределе своих возможностей, чтобы порадовать двор новыми блюдами, новыми деликатесами, и король ест не переставая, словно стремясь утолить бесконечный всепоглощающий голод, словно внутри его поселился чудовищный червь. Он приказывает пригласить Анну Клевскую, и она приезжает, кругленькая, благодушная, едок под стать королю, веселая и жизнерадостная, как, наверное, любая женщина, счастливо избежавшая опасности и угрозы для собственной жизни и получившая в итоге титул, состояние и свободу.

Анна богата. Она приезжает с целым обозом, в который были погружены роскошные рождественские подарки, тщательно подобранные так, чтобы порадовать каждого из нас. Она на три года моложе меня, светловолосая, темноглазая, со спокойной уверенной улыбкой. Ее округлые прелести привлекают восторженные взгляды всех, кто успел забыть, за что король ее отверг. Она была протестантской принцессой, павшей вслед за своим лидером, Кромвелем, когда король обратился против реформ. И она появляется при дворе, будто в напоминание мне, что и до меня была королева, поклонявшаяся Всевышнему на родном языке, служила ему без посредничества священников, принимала хлеб и вино, а не кровь и плоть Христовы, и продержалась на троне меньше шести месяцев.

Анна тепло улыбается мне, но сохраняет дистанцию, словно не находит никакой пользы от дружбы с нынешней женой. Она знает все, что необходимо, о королевах из рода Тюдоров и приходит к выводу, что установление дружбы со мною не имеет никакого смысла. Говорят, что у нее были теплые отношения с Екатериной Говард, и она не проявила ни малейшей недоброжелательности к ней, когда поменялась местами с собственной фрейлиной. Однако со мной она ведет себя так, словно не видит необходимости даже узнавать меня поближе. Ее прохладный спокойный взгляд говорит мне, что она сомневается в том, что я продержусь три года и что, скорее всего, меня не будет здесь уже к следующему Рождеству.

Нэн обнимает ее без малейших колебаний, бросаясь в ее объятия так, словно они были единственными выжившими в тайной войне, которую только они вдвоем и помнили.

Анна крепко обнимает ее, а затем долго держит руку моей сестры, вглядываясь в ее лицо.

– У тебя всё в порядке? – спрашивает она. Эта женщина все еще говорит с немецким акцентом, и звук ее голоса напоминает мне карканье вороны. Надо же, она не избавилась от него за все годы, проведенные в Англии!

– У меня всё в порядке, – растроганно говорит Нэн, как будто ее до глубины души тронул поцелуй привидения. – А моя сестра – королева Англии!

Не может быть, чтобы после этого заявления только мне стало неловко, учитывая, что эта миловидная пышная женщина была моей предшественницей и была отпущена из королевской постели и с королевского трона быстрее, чем кто бы то ни было. Но Анна поворачивается ко мне, все еще не выпуская руку Нэн, и улыбается.

– Да благословит Господь Ваше Величество, – мило говорит она. – И да будет ваше правление долгим.

«В отличие от вашего», – проносится у меня в уме, но я склоняю голову в благодарность и тоже улыбаюсь ей.

– Здоров ли король? – спрашивает она, прекрасно зная, что мне придется солгать в ответ, потому что рассуждения о болезни короля могут истолковать как измену.

– Король здоров и в прекрасной форме, – стоически говорю я.

– Не проявляет ли он интереса к реформации? – Этот вопрос прозвучал с надеждой. Разумеется, Анна была воспитана лютеранкой, но кто знает, во что она верит сейчас? Она же не писала ничего, что можно было бы считать утверждением веры.

– Король известен своими познаниями о Библии, – говорю я, аккуратно подбирая слова.

– Мы движемся вперед, – уверяет ее Нэн. – Правда.

* * *

На ужине я сижу справа от короля, а справа от меня сидит Анна Клевская, которой оказывались почести как сестре короля – так он решил ее называть. Я тщательным образом слежу за тем, чтобы мое лицо не покидала улыбка, словно ничто в мире меня не заботит и я не осознаю, что рядом со мной он ест, мычит, рыгает, задыхается и снова ест. У меня появилась острая чувствительность к звукам, которые король издает во время еды. Их не заглушить музыкой, не забыться от них в беседе. Я слышу его сопение, которое он издает, наклоняя к губам миску с мясным соусом, хруст костей на его зубах и громкие чмокающие звуки, когда он лакомится выпечкой и сладким. Он издает громкие странные звуки, когда пьет вино огромными глотками, затем тяжело дышит прямо в бокал, чтобы восстановить дыхание, словно плывет и одновременно пьет озеро.