На верхней площадке лестницы я нахожу три маленькие деревянные двери. Я не хочу открывать эти двери и входить в комнаты, находящиеся за ними, но меня гонит вперед этот шепот. Первая дверь открывается со звоном: ручка, провернувшаяся в моих руках, открывает щеколду внутри. Мне не хочется думать о том, кто мог услышать этот звук, кто мог оказаться в этой комнате, повернуть голову на звон, и, как только я понимаю, что замок поддался, я толкаю дверь. Я вижу маленькую комнату, освещенную лунным светом, льющимся из узкого окна. Из-за плохого освещения я вижу только, что всю комнату занимает какой-то механизм. Сначала мне кажется, что это ткацкий станок: длинная приподнятая скамья и два больших вала с обоих ее концов и рычагом посередине. Подойдя поближе, я замечаю, что к скамье привязана женщина с руками над головой, страшно свернутой набок. Ее ноги, привязанные к нижнему концу скамьи, вывернуты так, что кажутся сломанными. Кто-то давил на рычаг снова и снова, чтобы вращались страшные валы, растягивая ее тело в разные стороны все больше. Ее плечи и локти вышли из суставов; бедра, колени и даже голени растерзаны на части. Ужас мучения исказил бледное лицо, но я все равно узнаю Анну Эскью. Я пячусь и вываливаюсь из этой пыточной и упираюсь спиной в другую дверь. Вторая комната оказывается пустой и тихой, и я сначала облегченно вздыхаю, но потом ощущаю отчетливый запах дыма. Дым сочится сквозь доски пола, и я чувствую, что они становятся все горячее. И вот, в соответствии со странными законами сна, я оказываюсь привязанной к столбу, стянутой по рукам и ногам так, что не могу двинуться. Становится все жарче, дым щиплет глаза и нос, и я начинаю кашлять. Дым попадает все глубже в горло. Потом я замечаю первые языки пламени меж досок, пытаюсь увернуться от них и закричать «нет!», но дым душит меня, я кашляю все сильнее и сильнее…

– Проснись! – говорит Нэн. – Просыпайся! Вот, попей, – и она вкладывает мне в руку бокал с элем.

Я цепляюсь за бокал дрожащими руками.

– Нэн! Нэн!

– Тише, ты уже не спишь. Ты в безопасности.

– Мне снилась Анна, – я до сих пор задыхаюсь, и мне кажется, что дым все еще жжет мою грудь изнутри.

– Господи, спаси и сохрани ее, – тут же отзывается сестра. – Что ты видела?

Ужасающая ясность кошмара понемногу ускользает от меня.

– Кажется, я видела ее… кажется, я видела ее на дыбе…

– В Ньюгейте нет дыбы, – тут же развеивает мои ужасы Нэн своей неизменной практичностью. – И она не простолюдинка, чтобы ее пытали на дыбе. К тому же женщин вообще не пытают, и она – дочь джентльмена. Ее отец служил королю, ее и пальцем никто не тронет. У тебя был просто кошмар, он ничего не значит.

– Они не будут пытать ее на дыбе? – спрашиваю я, откашлявшись.

– Ну конечно нет. Многие из служащих Тайного совета знали ее отца, и ее муж – состоятельный землевладелец. Они подержат ее пару дней, чтобы хорошенько напугать, а потом отправят домой, к ее бедному муженьку, как и раньше.

– И она не предстанет перед судом?

– Ну конечно, ей скажут, что она должна будет предстать перед присяжными заседателями, и пригрозят ей вынесением обвинительного приговора. Но никто не станет пытать леди, дочь дворянина и жену богатого мужа. Никому и в голову не придет выставлять такую подсудимую на обозрение публики в суде.

* * *

Хоть слова Нэн меня немного успокоили, я больше не могу уснуть, и наутро служанкам приходится щипать меня за щеки и припудривать лицо румянами, чтобы я не выглядела такой измученной. Я не должна выглядеть как женщина, лишившаяся сна от страха, а я знаю, что двор пристально за мною наблюдает. Теперь всем известно, что женщина-проповедник, которая бывала у меня, сейчас находится в тюрьме в Ньюгейте, и мне необходимо сделать вид, что меня это совершенно не беспокоит.

Я веду фрейлин в часовню и на завтрак, делая вид, что мы все пребываем в прекрасном расположении духа. Перед дверями в парадный зал, где накрыт стол, меня встречает сам король на своей колеснице. И тут я, к своему огромному удивлению, замечаю, как к нам торопится не кто иной, как Джордж Бладж, словно воскресший Лазарь, собственной персоной, такой же толстый и жизнерадостный, как обычно. Его только что выпустили из тюрьмы, куда он попал по обвинению в ереси, а он несется навстречу королю, словно возвращается после захватывающего приключения.

Стефан Гардинер стоит с лицом мрачнее тучи, за ним хмурится сэр Ричард Рич и прожигает глазами человека, которого упекли в тюрьму только за то, что тот бывал на проповедях в моем присутствии. И вот он теперь, прямо перед их носом, преклоняет колени перед королем и поднимает на своего повелителя лицо, сияющее самой лучезарной из его улыбок.

– Поросенок! Мой поросенок! – кричит король, смеясь и наклоняясь вперед, чтобы поднять Джорджа с колен. – Это ты? С тобою всё в порядке?

Джордж радостно смеется и, конечно, хрюкает, – и тут же Уилл Соммерс подхватывает этот звук и вторит ему, создавая впечатление, что вокруг короля носится целое стадо свиней, празднуя возвращение Бладжа. Король разражается хохотом, и даже Уильям Пэджет не может скрыть улыбки.

– Если б Ваше Величество не был так благосклонен к своему поросенку, из меня уже было бы приготовлено жаркое! – говорит Джордж.

– Скорее, подкоптили бы, как бекон, – отвечает король, разворачивает свое кресло и смеривает прищуренным взглядом Стефана Гардинера. – Куда бы ни заводила тебя охота за ересью и еретиками, те, кого я люблю, должны остаться неприкосновенными, – говорит он. – Ты должен помнить одну вещь, Гардинер: тебе нельзя забывать, кто мой друг. Потому что ни один из моих друзей не может быть еретиком. Если я люблю человека, значит, он любим и Церковью. Я – глава Церкви, и никто не может любить меня и не быть принятым в Церкви.

Я тихо делаю шаг вперед и кладу руку на плечо Генриху. Мы вместе смотрим на епископа, который арестовывал моих друзей, моих стражей, моих проповедников, моих торговцев книгами и даже брата моего доктора. Стефан Гардинер опускает глаза, не выдерживая нашего удвоенного взгляда.

– Я приношу свои извинения, – произносит он. – Простите мне эту ошибку.

* * *

Стефан Гардинер публично унижен; я торжествую, и мои фрейлины радуются вместе со мною. Возвращение Джорджа Бладжа приветствуют при дворе, король провозглашает о своей любви к нему и протекции над всеми теми, кто любит его.

Я принимаю это утверждение как гарантию своей безопасности.

Волна поддержки традиционалистов и подавления реформ иссякла, и теперь, по закону чередования приливов и отливов, пришла наша пора. Современные философы считают, что приливные волны повинуются притяжению луны. При дворе волны милости приходят и уходят под действием того же правила: желанию луноподобного короля – и теперь мы знаем, что настает наш черед подниматься на гребне.

– Как мы можем освободить Анну Эскью? – спрашиваю я Нэн и Екатерину Брэндон. – Король освободил Джорджа Бладжа просто потому, что любит его. Совершенно ясно, что скоро мы снова вернем себе свои преимущества. Как быстро, по-вашему, мы сможем ее освободить?

– Ты считаешь, твое влияние достаточно окрепло, чтобы предпринимать какие-то действия? – спрашивает Нэн.

– Возвращение Джорджа показывает, что король уже насытился милостями приверженцам старой Церкви. Теперь мы возвратим свои позиции, – с уверенностью говорю я. – Нам в любом случае стоит рискнуть ради Анны, нельзя же оставлять ее в Ньюгейте. Он стоит в самом очаге распространения чумы и мора. Мы должны вызволить ее оттуда как можно скорее.

– Я могу отправить туда одного из своих слуг, дабы тот проследил, чтобы ее хорошо разместили и нормально кормили, – говорит Екатерина. – Можно подкупить стражников, чтобы позволить ей некоторые послабления – например, перевести ее в чистую камеру и дать ей книги, еду и теплую одежду.

– Хорошо, сделай это, – киваю я. – Но как нам добиться ее освобождения?

– Может быть, обратимся к нашему кузену, Николасу Трокмортону? – предлагает Нэн. – Он может сходить к ней и побеседовать. Он знает закон, и он добрый христианин, сторонник реформ. Наверняка он сам слышал ее проповеди у вас, и не раз. Надо, чтобы он сходил туда и подумал, что можно сделать. А мы поговорим с Джоан, женой Энтони Денни.

Последнее время Энтони постоянно находится рядом с королем, он должен точно знать, как далеко готов зайти Тайный совет в допросах Анны. Именно он должен будет передать решение о созыве суда на подпись королю или проставить на него королевскую печать. И он же будет передавать письмо короля присяжным, если тот решит вынести ей обвинение. Сэр Энтони знает все, и он скажет Джоан о том, что запланировано.

– Ты уверена в том, что он на нашей стороне? – допытываюсь я у нее. – Точно ли он верен делу реформ?

В ответ Нэн только приподнимает руки в жесте, словно сравнивая на вес два кошеля.

– Сердцем он согласен в необходимости реформ, в этом я уверена, – говорит она. – Но он, как и все мы, стремится остаться в милости у короля и не сделает ничего, если будет думать, что это может отвратить от него Генриха. Ведь он всего лишь человек, бессильный против прихотей…

– Тирана, – шепчет Екатерина.

– Короля! – поправляет ее Нэн.

– Короля, который благоволит нам, – напоминаю я им.

* * *

С новой уверенностью я отправляюсь перед ужином в королевские покои, и когда слышу, что он разговаривает там со своими джентльменами о вопросах веры и религии, высказываю свое мнение. Однако я стараюсь быть предельно аккуратной и не хвалиться своей начитанностью и знаниями. Эта задача оказалась совсем не трудной: чем больше я узнавала, тем больше становилось понятно, что мне еще многое предстоит узнать. По крайней мере, я могу присоединиться в беседе к тем мужчинам, которые стали заниматься реформами, как другие увлеклись стрельбой из лука, – лишь чтобы развлечь короля и найти себе занятие.

– Том Сеймур по-прежнему не женат, – неожиданно замечает Генрих во время одной из наших бесед. – Кто бы мог подумать?

Прозвучавшее имя подействовало на меня как неожиданный удар.

– Что вы сказали, Ваше Величество?

– Я сказал, Том Сеймур все еще не женат, – повторил он так громко, словно думал, что я оглохла. – Хоть я и дал свое благословение на этот брак и Говарды сказали, что они немедленно приступят к его заключению.

Я никак не могу придумать, что мне на это ответить. За спиной короля я вижу бесстрастное лицо Томаса Говарда, герцога Норфолка, отца Мэри, которая должна была стать невестой Томаса.

– Что же может препятствовать этому браку? – тихо спрашиваю я, словно несколько озадачена услышанным.

– Судя по всему, нежелание дамы, – король поворачивается к герцогу. – Она что, отказалась? Я удивлен, что ты позволяешь дочери такие свободы.

Герцог с улыбкой кланяется.

– Боюсь признаться, что моя дочь – не большая поклонница Томаса Сеймура, – произносит он язвительно, и я стискиваю зубы в раздражении. – Мне кажется, она не уверена в его религиозных предпочтениях. – Как я поняла, это намекало на то, что он мог оказаться еретиком.

– Ваше Величество, – начинаю я, но герцог смеет меня перебить. Я замолкаю, понимая, что этот человек считает, что может перебить меня, королеву Англии, и никто в этой комнате не призовет его к порядку.

– Сеймуры известны своим желанием подвергнуть Церковь реформации, – говорит Норфолк, и отсутствующий передний зуб придает его речи некое шипящее, змеиное звучание, что, по-моему, хорошо отражает его змеиную суть. – От леди Анны из свиты королевы до его брата Эдварда. Все они много внимания уделяют образованию и чтению и считают, что могут всем давать советы. Я же только рад, что моя дочь была воспитана в традиционных правилах. Она ходит в церковь, которую устроил наш король, и не ищет перемен, если только Его Величество не скажет, что для них пришла пора. – Он замолкает, и его темные глаза, поблескивая, смотрят вниз, словно он старается выжать из себя скупую слезу воспоминаниями о почившем зяте. – А еще она любила Генриха Фицроя всем своим сердцем, да и все мы его любили. Ей невыносима мысль о том, что кто-то займет его место.

Упоминание о бастарде привело Генриха в сентиментальное настроение.

– Ах, не говорите о нем, – вздыхает он. – Мне невыносима мысль об этой утрате. Какой был красивый мальчик!

– Не могу себе представить, чтобы Томас Сеймур занял место нашего возлюбленного Фицроя, – язвительно заканчивает Норфолк. – Это было бы просто издевательством.

Со все возрастающим гневом я слушаю, как этот старик оскорбляет Томаса, и никто не произносит ни слова в его защиту.

– Нет, нет, он не похож на мужчину, в которого мог вырасти мой мальчик, – соглашается король. – Никто не смог бы быть на него похожим.

* * *

Николас Трокмортон возвращается из Ньюгейта с хорошими известиями об Анне Эскью. У нее оказывается много друзей в Лондоне, которые поддерживают ее, и у нее уже есть теплая одежда, книги, и деньги к ней прибывают каждый час. Ее точно должны отпустить.