Положение ее покойного отца и состоятельность мужа тоже играют не последнюю роль. Она проповедовала перед знатнейшими гражданами Лондона и членами городского совета, и сама не делала ничего дурного, кроме того, что повторяла то, во что верят уже тысячи людей. Ходят слухи, что в ее случае король лишь хотел припугнуть активных сторонников реформ, дабы те замолчали, и тогда их и таких людей, как Том Говард и Джордж Бладж, тихо распустят по домам в течение ближайших дней.

– Вы можете поговорить с королем? – спрашивает меня Николас. – Попросить о ее помиловании?

– Он сейчас находится в непростом настроении, – признаюсь я. – И с ним все время находятся представители Церкви.

– Но он же теперь полностью на вашей стороне?

– Все его последние решения сделаны в пользу реформ, но он очень раздражителен со всеми.

– Вы больше не можете рекомендовать ему что-либо, как делали раньше?

– Я постараюсь, – говорю я. – Но сейчас разговаривать в покоях короля стало совсем не просто. Иногда, когда я о чем-то говорю, я ясно чувствую, что он раздражается, а иногда просто впрямую игнорирует.

– Вам необходимо продолжать воздействовать на его разум, – горячо убеждает он меня. – Сейчас, кроме вас, при дворе никого не осталось. Доктор Баттс умер, благослови Господь его душу, Эдвард Сеймур удален, Томас, его брат, всегда в море. Только вы остались во дворце, чтобы напоминать Его Величеству, во что он так страстно верил всего несколько месяцев назад. Я знаю, что он очень изменчив, но мы верим в то, что он начал, и только вы можете помочь ему сохранить это направление. Это тяжелый труд, но теперь защищать реформы можете только вы. Мы все полагаемся на вас.


Дворец Уайтхолл, Лондон

Лето 1546 года

Стоит середина лета, и в Лондоне становится слишком жарко. Мы должны были уже уехать по зеленой долине вдоль русла Темзы, останавливаясь на отдых в красивых приречных дворцах, или отправиться в сторону южного побережья – может быть, в Портсмут, где я, возможно, увижу Томаса.

Но в этом году король не боится чумы и не страшится жары в городе. В этом году его больше пугает смерть, подкравшаяся к нему с другой стороны, подходившая все ближе и ближе эти годы, а теперь и вовсе записавшаяся в постоянные компаньоны.

Он слишком устает, чтобы отправляться в далекие поездки, даже спасаясь от заразы. Бедный старик, он больше не может ездить верхом, не может ходить. Он стыдится предстать перед людьми, которые раньше выстраивались вдоль дорог, чтобы бросать вверх шапки и приветствовать его, пока он едет мимо. Когда-то он был самым красивым принцем христианского мира, а сейчас он знает, что никто не может смотреть на него без жалости, на его раздувшееся болезненное тело и отекшее лицо.

Итак, из-за приступа жалости к себе, смешанной со страхом, охватившего короля, весь двор вынужден оставаться в городе во время этой жары. Узкие улочки здесь смердят от нечистот, текущих по сточным канавам, а коровы и свиньи роются в грудах мусора, сваленных прямо на улицах. Я как-то высказываюсь, что лорд-мэру стоило бы проявить больше рвения и почистить улицы и, может быть, назначить штраф нарушителям порядка, но король в ответ холодно глядит на меня и осведомляется:

– Так ты теперь хочешь быть лорд-мэром Лондона, кроме того, что ты королева?

Во дворе все раздражены из-за вынужденного пребывания в городе. Обычно придворные на лето разъезжаются по своим домам на несколько месяцев, и северные и западные лорды соскучились по своим женам, семьям и замкам, расположенным в прохладных зеленых долинах между холмами. Отвратительное настроение короля передалось всему двору: никто не хочет здесь находиться, никому нельзя отлучаться, и все крайне недовольны.

Гуляя по зеленой аллее вдоль замковой стены, я натыкаюсь на Уилла Соммерса. В сердце моем давно угнездилась тоска по Томасу, а теперь я еще волнуюсь за Анну Эскью, которую по-прежнему держат в тюрьме без суда и без предъявления обвинений. Я сокрушаюсь, что король больше не прислушивается ко мне, как к другу и помощнику, как раньше. Уилл лежит в тени раскидистого дуба, раскинув длинные, как у молодого оленя, ноги. Тень от листвы падает на него разноцветными пятнами. Увидев меня, он подбирает ноги, встает, кланяется, затем снова складывается, как большая марионетка.

– Как ты находишь эту жару, Уилл? – спрашиваю я.

– Здесь лучше, чем в аду, – отвечает он. – Или в ад вы тоже не верите, Ваше Величество?

Я оглядываюсь, но не замечаю никого, кроме нас двоих во всем обнесенном забором садике.

– Ты хочешь поговорить со мной о вопросах теологии?

– Я – нет, – отвечает он. – Вы слишком умны для меня. И не только для меня.

– Ты не единственный, кто не хочет разговаривать о вопросах теологии?

Он кивает, приложив палец к носу, и радостно улыбается мне.

– Кто еще не хочет со мной разговаривать?

– Ваше Величество, – вдруг напыщенно заявляет он. – Я всего лишь шут, дурак. Поэтому я не обсуждаю с королем его церковь. Но если б я был мудрым человеком – а я каждое утро возношу Господу благодарение за то, что это не так, – то я был бы уже мертв. Ибо если б я был мудрым человеком с серьезным мнением, то не смог бы удержаться от соблазна обсудить вопросы жизни и смерти. Только в этой жизни такие вопросы чаще ведут именно к смерти.

– Но Его Величество всегда любил вести образованные беседы, – подавленно говорю я.

– Больше не любит, – говорит Уилл. – По моему мнению. Что, к слову сказать, всего лишь мнение шута, а раз так, то и не стоит к нему прислушиваться.

Я открываю рот, чтобы возразить, но Уилл медленно и осторожно опускается на траву и встает на руки, подняв ноги к стволу дерева.

– Видите, какой я дуралей? – спрашивает он.

– Я думаю, что ты гораздо мудрее, чем кажешься, Уилл, – замечаю я. – Но если я промолчу, судьба очень хороших людей окажется в опасности. А я обещала удерживать внимание короля в одном русле.

– Проще будет устоять на голове, чем удержать внимание короля в одном русле, – говорит Уилл, вытянувшись в струнку вверх ногами. – И если б я был на вашем месте, Ваше Величество, то я встал бы на голову рядом со мною.

* * *

Жара продолжается. Каждый день мы сидим возле широко распахнутых окон и слушаем, как одна из нас читает Библию. В попытках хоть как-то остудить комнаты, мы завешиваем окна мокрыми занавесями. После полудня я ухожу в свою комнату, где все время закрыты ставни, и молюсь о том, чтобы здоровье короля восстановилось как можно скорее и чтобы мы были избавлены от необходимости сидеть в такую жару в этом зловонном городе. Я, словно ласточка, ощущаю необходимость лететь на юг, к морю, к океанским ветрам и запаху соли, к Томасу.

Однажды днем, когда мы сидим на скамейке возле реки, куда спускались в поисках свежего воздуха, я замечаю судно Сеймуров, швартующееся возле причала. Я тут же изображаю скуку и спрашиваю:

– Что это там? Корабль Сеймуров? А кто на борту? Томас Сеймур?

Елизавета тут же поднимает голову и вскакивает на ноги, чтобы посмотреть на причал, прикрыв глаза ладонью от солнца.

– Это они! – пищит она. – Там сэр Томас! И Эдвард Сеймур с ним!

– Мой муж? – уточняет Анна Сеймур. – Вот это неожиданность… Ваше Величество, вы позволите мне сходить туда и поприветствовать его?

– Мы пойдем все вместе, – говорю я.

Мы встаем, оставляем свои книги и вышивание и отправляемся в сторону причала, где нас уже приветствуют поклонами братья Сеймуры.

Я не могу на него смотреть и едва нахожу силы на вежливое приветствие.

Томас берет мою руку и чуть касается ее губами. Затем выпрямляется, кланяется остальным фрейлинам и предлагает мне руку. А потом я слышу, словно издалека, как он что-то говорит о том, что мы сидим возле реки, и о зараженном воздухе, и что-то о выезде двора. Я почти ничего не слышу из-за звона в ушах.

– Вы к нам надолго? – спрашиваю я.

Томас наклоняется ко мне, чтобы тихо ответить. Если б я тоже наклонилась к нему хоть немного, мы могли бы обменяться поцелуем. Я задаюсь вопросом, не думал ли он о том же самом, но через минуту уже знаю, что думал.

– Я здесь всего на одну ночь.

Я не могу слышать, как он говорит слово «ночь», не представляя себе занятий любовью.

– Вот как…

– Я хотел доложить о ходе укрепления прибрежной линии, пока Эдвард здесь, рядом со мною. Сейчас у нас при дворе больше соперников, чем союзников, и нам почти невозможно добиться благосклонного слушания. Говарды со своими друзьями захватили все вокруг.

– Я слышала, что ты не женишься на Мэри Говард.

Он награждает меня быстрой улыбкой:

– Наверное, это к лучшему.

– Я бы не сказала ни слова и приняла бы ее у себя одной из фрейлин.

– Я знаю и полностью доверяю тебе. Но было что-то во всей этой затее… – Он замолкает.

– Иди медленнее, – страстно шепчу я. Мы уже подходим к воротам во дворец, и в любую минуту кто-нибудь может появиться и забрать его у меня. – Ради всего святого, дай нам еще минуту…

– Говарды настаивали на том, чтобы она поступила на служение в твою свиту, – говорит Томас. – Они заставили меня пообещать, что я непременно пристрою ее к тебе под крыло. Я никак не мог понять, зачем им было это надо, разве только они хотели, чтобы она шпионила за тобой. Я сомневался в честности их мотивов, да и она почти не разговаривала со мною. Она была чем-то очень рассержена. Ее явно к этому принуждали, и она злилась.

– Так ты по-прежнему свободен, – с тоской говорю я.

Томас мягко сжимает мою руку, которая лежит на его локте.

– Мне придется жениться, – предупреждает он. – Нам необходимы союзники при дворе. Мы теряем свое влияние, поэтому нам просто необходимо сильнее обозначить свое присутствие у власти. Мне нужна жена, которая говорила бы с королем от моего имени.

– Я не могу говорить от твоего имени, иначе я бы это сделала…

– Нет, никогда. Я не хочу, чтобы ты хоть словом ручалась за меня. Но мне и вправду нужна жена, которая могла бы защитить мои интересы.

Я чувствую, как к горлу подкатывает тошнота, словно я действительно надышалась отравленным воздухом.

– Так ты все-таки собираешься жениться?

– Мне придется это сделать.

Я киваю. Конечно, он должен это сделать.

– Ты уже выбрал невесту?

– Только если ты позволишь.

– Я не имею права отказывать тебе в этом. Я знаю, что тебе необходима жена, и понимаю важность положения при дворе. Я приду на твою свадьбу и буду улыбаться.

– Я бы этого не хотел, – упирается он.

– И я бы не хотела, но я буду на ней танцевать.

Мы уже подошли к дверям. Стражники отсалютовали и открыли их перед нами. Томас должен будет проследовать к королю, и я не увижу его до ужина. И тогда, за столом, не смогу на него смотреть. А через месяц, через несколько недель он уже будет женат.

– Кого ты выбрал? Говори быстрее.

– Принцессу Елизавету.

Я тут же разворачиваюсь и смотрю на приемную дочь, идущую во главе моей свиты, – и словно вижу ее в первый раз, не как девочку, а как молодую женщину. Сейчас ей двенадцать, обычный возраст для обручения. Через пару лет она войдет в пору для замужества. Я тут же представляю ее невестой Томаса и день их свадьбы: вот она его жена, мать его детей. Я представляю, как она ему отдается. И как хвастается своим счастьем…

– Елизавета!

– Тише, – говорит он. – Это еще должен одобрить король. Но если он согласится, я стану его зятем. Это будет великолепной партией.

Так и есть. С мучительной ясностью я понимаю, что этот союз логичен и полезен для Сеймуров. Это великолепная возможность для них, и принцесса Елизавета, узнав об этой партии, сначала притворится, что принимает ее из послушания, но на самом деле будет счастлива. Она по-детски восхищается Томасом, его мрачной мятежной красотой и сопутствующим ему духом приключений. Но сейчас она убедит себя в том, что влюблена в него, начнет ворковать и придумывать страсти. А в моем сердце любовь к ней уступит место ревности.

– Тебе это не нравится, – замечает он.

Я качаю головой, гоня свои невеселые мысли.

– Мне не может это нравиться, но я не стану говорить, что я против. Я понимаю, что ты должен это сделать, Томас. Это будет огромным шагом вперед для тебя, он укрепит положение Сеймуров и их связь с королевской семьей.

– Я не буду этого делать, если ты не согласишься.

Я снова качаю головой. Мы проходим в двери, в тень аванзала. Слуги Сеймуров выходят, чтобы поприветствовать своих хозяев. Они кланяются, и мы поворачиваем в сторону королевских покоев. Теперь, когда на нас все смотрят, мы уже не можем говорить. Двор на все лады обсуждает возвращение адмиралов.

– Я принадлежу тебе, – тихо, но страстно говорит Томас. – Навсегда. И ты об этом знаешь.

Я отпускаю его руку, и он с поклоном отступает.

– Прекрасно, – говорю я. Я знаю, что ему необходимо пробивать себе дорогу и что Елизавета будет для него прекрасной партией. И я уверена в том, что она будет его обожать, а он будет добр к ней. – Прекрасно.