– Я последую вашему примеру, леди мать, – говорит мне Эдвард с самой милой улыбкой.

– Ты – принц, – говорю я ему. – И Елизавета права. Что бы ты ни сделал, все будет правильно.

* * *

Визит проходит в точности так, как было запланировано. Принц Эдвард выезжает навстречу делегации с эскортом, в изукрашенных золотом одеждах. Рядом с огромными стражниками он кажется совсем маленьким, но при этом прекрасно управляет лошадью и приветствует гостей с достоинством и на идеальном французском. Я так им горжусь, что, когда он возвращается в мои покои, обнимаю его, и мы танцуем по всей комнате.

Я докладываю королю о его прекрасном поведении, и Генрих говорит, что лично встретится с адмиралом, чтобы вместе с ним отправиться в часовню на службу.

– Сегодня ты хорошо послужила мне и королевской семье, – говорит мне Генрих, когда я вечером прихожу в его покои, чтобы рассказать о том, как прошла встреча и церемонии, и как принц Эдвард играл роль хозяина в отсутствие отца, и как король может гордиться сыном Джейн Сеймур. – Ты стала ему матерью гораздо больше, чем его родная мать, которую он не знал.

Я обращаю внимание на то, что сегодня он говорит о ее смерти как об уклонении от исполнения долга.

– Сегодня ты была регентом для своего королевства. Я тебе благодарен.

– Я сделала лишь то, что должна была сделать, – вторю я ему.

– Я рад, что ты изображена рядом с ним на нашем семейном портрете, – говорит он. – И тебе по праву оказана честь как его приемной матери.

Я пребываю в растерянности. Он явно забыл о том, что на том портрете изображена Джейн Сеймур, его покойная жена. Я всего лишь позировала для того, чтобы она хорошо вписалась в композицию, но моего лица там нет, как не существует и отдельного моего портрета с мальчиком, которого я полюбила. Но Генрих продолжает свою речь.

– Ты чтишь свою страну и свою веру и за последние несколько месяцев убедила меня в том, что по праву занимаешь свое место.

Я оглядываю комнату. Рядом нет никого, кто мог бы с ним поспорить. Придворные из обычного окружения находятся достаточно близко, чтобы его услышать, но сейчас они уже почти все дружелюбно относятся либо ко мне, либо к делу реформы. Стефана Гардинера нет. Между ним и королем возник спор относительно небольшого надела земли, и король неожиданно резко на него отреагировал. Гардинеру придется основательно потрудиться, чтобы снова завоевать расположение короля, а пока я наслаждаюсь его отсутствием. Ризли не появлялся с памятной встречи в саду, когда он явился, чтобы меня арестовать.

– Я всегда полагаюсь на руководство Вашего Величества, – говорю я.

– И я считаю, что ты права насчет мессы, – бросает король якобы к слову. – Или ты называешь это причастием?

Я улыбаюсь, стараясь выглядеть спокойно, но чувствую, как под моими ногами сотрясается почва.

– Я называю это так, как советует мне мой муж, – говорю я. – Это ваша Церковь и ваша литургия. И вы понимаете в этом много больше, чем я, чем любой другой человек.

– Тогда давай называть это причастием, объединением сопричастностью всех прихожан церкви, – неожиданно пространно говорит король. – Давай будем считать, что это не кровь и плоть Христовы в буквальном смысле, иначе как простому люду понять подобное? Они заподозрят нас в колдовских практиках или обмане. Те из нас, кто способен думать и понимать, кто размышляет о пище духовной, кто может оценить красоту и богатство языка, те поймут символику хлеба и вина. Для всех же остальных нам придется объяснить, что «кровь» и «плоть» – лишь слова. Точно так же с описанием Последней Вечери, когда Он взял чашу и сказал: «Пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов»[23]. Там ясно сказано, что он давал им хлеб, что он благословлял хлеб, дал им вино и назвал его Заветом. Мы, понимающие много больше, чем деревенские дурачки, не должны смущать их разум и излишне путать.

Я не смею поднять на него глаз, на тот случай, если он снова расставил для меня ловушку, но чувствую, как меня охватывает дрожь восторга. Если король пришел к таким выводам, если он стал мыслить так ясно, то Анна умерла не напрасно, а я отказалась от получения знаний и претерпела избиения, как рабыня, тоже не зря. Ибо через ее прах и мое унижение Господь ниспослал на короля озарение.

– Ваше Величество хочет сказать, что эти слова имеют символическое значение?

– Разве ты не так считаешь?

Но меня уже невозможно расположить к высказыванию своего мнения.

– Ваше Величество, вы найдете меня очень глупой женщиной, но я и вправду не знаю, что мне думать. Меня воспитывали в одних убеждениях, затем учили следовать другим. Теперь я замужняя женщина, и все, что мне нужно, – это знать, во что верит мой муж, потому что он всегда укажет мне правильный путь.

Генрих улыбается. Я все сделала правильно, именно это он и хотел услышать, потому что только так укрощенная жена и отвечает своему мужу.

– Да, Кейт, я считаю, что нам следует организовать собственную веру, искреннюю, в которой причастие станет центром богослужения, но значение его будет исключительно символичным. – То, как гладко он это говорит, наводит меня на мысль о том, что король отрепетировал свою речь. Он вполне мог даже сначала записать ее, чтобы потом выучить наизусть. Возможно, ему даже кто-то помогал. Энтони Денни? Томас Кранмер?

– Благодарю вас, – с милейшей улыбкой говорю я. – За то, что указываете мне путь.

– Я намерен предложить французскому посланнику объединить свои усилия и вместе, Англии и Франции, изгнать из своих государств ересь и суеверия и создать новую Церковь, основанную на Библии, на новом понимании Слова, и утвердить ее на своих землях, а потом и во всем мире.

– Правда? – Это просто невероятно.

– Кейт, я хочу, чтобы мои подданные были образованными, думающими людьми, живущими по закону Божьему, а не кучкой боязливых глупцов, управляемых ведьмами и священниками. Вся Европа, кроме папских владений, уже понимает, что именно так следует познавать и понимать Господа. Я хочу быть частью этого события. Я хочу наставлять их, чтобы они равнялись на Англию. И, если этот день настанет, хочу оставить тебя регентом, а сына – королем над народом, понимающим молитвы, которые он возносит; над людьми, принимающими участие в мессе, в причастии, понимающими, что они делают. И чтобы это все происходило так, как об этом говорил Господь, а не следовало тарабарщине, изобретенной в Риме.

– Я тоже так думаю! Я тоже так думаю! – Я больше не в силах сдерживать распирающий меня восторг.

Генрих улыбается мне.

– Мы дадим Англии новое знание и новую веру, – говорит он. – Ты увидишь это, даже если я уже не успею.


Замок Виндзор

Осень 1546 года

После отъезда французов двор отправляется на выезд, и король даже находит в себе силы охотиться. Он не может ходить, но его неукротимый дух не дает ему сидеть на месте. Его поднимают в седло, и он ездит вдогонку за охотничьей сворой. В каждом из наших прекрасных дворцов на реке для короля строят укрытие, где складывают для него луки и стрелы, куда потом выгоняют дичь. Дюжины оленей погибают возле королевского укрытия, с пробитым стрелой глазом или развороченной головой. Такая охота кажется мне несравненно более жестокой, чем погоня за зверем в лесу или открытом поле. Здесь король хорошенько прицеливается, и прекрасные животные, не имея другого пути, кроме как мимо его укрытия, погибают от мучительных ран. Генриха не беспокоит холодная жестокость убийства загнанного в ловушку зверя. Он совершенно спокойно наблюдает за тем, как охотники перерезают шеи еще бьющимся зверям. Теперь я почти уверена в том, что Генрих получает удовольствие от чужих страданий. Он смотрит, как перестают двигаться маленькие черные копытца, и коротко усмехается. И вот так, наблюдая за предсмертными муками оленя, внезапно спрашивает:

– Что ты думаешь о Томасе Сеймуре в качестве мужа для принцессы Елизаветы? Я знаю, что Сеймуры хотели бы такого союза.

Я хмурюсь, но он не смотрит на меня, не сводя взгляда с того, что происходит с раненым черным оленем.

– Как вы сами считаете, что для нее лучше, – отвечаю я. – Конечно, принцесса еще молода, но она может объявить о помолвке и пожить со мной, пока ей не исполнится шестнадцать лет.

– Как думаешь, из него получился бы хороший муж для нее? Он же хорош собой, да? Он ей нравится? Как думаешь, у него с нею может получиться мальчик? Ее к нему тянет?

Я подношу к лицу надушенную перчатку, чтобы скрыть дрожь в губах.

– Мне сложно судить. Она еще очень молода. Да, он ей нравится, как и должен нравиться дядя ее сводного брата. Мне кажется, он мог бы стать хорошим мужем для нее. Его храбрость на службе Вашему Величеству не подлежит сомнению. А что вы об этом думаете?

– Он же красавчик, да? И похотлив, как кобель? Он же бабник.

– Не более остальных, – пожимаю я плечами, но понимаю, что мне следует быть крайне осторожной. Что еще я могу сказать, чтобы способствовать исполнению мечты Томаса, но не ставить себя под подозрение.

– Он тебе нравится?

– Да я его едва знаю. С братом его я знакома лучше, потому что его жена состоит при мне в фрейлинах. Когда я беседую с сэром Томасом, он всегда старается показать себя интересным собеседником и проявляет себя с рвением и верностью на службе вам, не так ли?

– Да, это так, – соглашается король.

– Он, кажется, служит на благо Англии, укрепляя силу ее флота и морских портов?

– Да, но если я отдам ему дочь, это станет исключительной наградой за его труды. И еще больше усилит позиции Сеймуров.

– А выдав ее за англичанина, вы оставите ее в Англии, – говорю я. – Что станет утешением для нас обоих.

Кажется, он задумался об этом, словно мысль о том, что дочь может остаться рядом с ним, ему приятна.

– Я знаю Елизавету, – произносит он наконец. – Она его примет, если я ей это позволю. Она такая же шлюха, как и ее мать.

* * *

Несмотря на то что во время нашего пребывания в Виндзоре стоит прекрасная погода, король без всяких видимых причин устраняется от двора. Я не думаю, что он снова болен, но Генрих запирается в своих комнатах с узким кругом приближенных и отказывается принимать кого бы то ни было. Придворные, привыкшие уже проводить время на природе в приятных развлечениях, продолжают в том же духе, словно их не беспокоит исчезновение центра их притяжения и источника всех их благ. Они часто наблюдали исчезновения и возвращения короля и уже не видят в них признаков близкой угрозы, считая, что так будет продолжаться вечно. Но те, кто находятся возле него постоянно, наблюдают за ним день за днем и строят планы на будущее, стараются не покидать его ни на мгновение, не доверяя друг другу – или желанию короля остаться в одиночестве.

Из-за закрытых дверей начинают просачиваться известия, когда ближайшее окружение короля делится новостями со своими женами: король снова болен, но на этот раз, похоже, он истощен постоянно усиливающейся болью в ноге и жаром. Он спит большую часть дня, просыпаясь, чтобы заказать огромную трапезу, но проявить полное отсутствие аппетита, когда слуги приносят к нему переполненные блюда.

Старый круг его приближенных – паписты Томас Говард, Пэджет и Ризли – медленно, но верно сдает свои позиции, и теперь реформаторы снова пользуются благосклонностью короля. Сэр Томас Хинидж после многих лет верной службы лишается своего интимного поста вице-камергера, и происходит это без предупреждений и каких-либо причин. Мы тихо празднуем победу, потому что его место должен будет занять муж Джоан, сэр Энтони Денни, присоединяясь к мужу Нэн, сэру Уильяму Герберту, во исполнение почетного долга: стоять рядом с королем, пока тот тужится на горшке и устрашает мир своими газами.

С тем что мужья моих фрейлин заняли ключевые позиции в окружении короля, а муж Анны Сеймур все набирает больший авторитет в качестве королевского старшего советника, наши с королем ближние круги объединяются: мужья служат Генриху, жены – мне. И все мы придерживаемся единого мировоззрения. Почти все фавориты короля – сторонники церковных реформ, и почти все фрейлины разделяют мои убеждения. Когда двор говорит о религии и вере, в нем ощущается единое устремление к переменам. С тех пор как спор между королем и Гардинером относительно небольшого земельного надела закончился неожиданной и бурной реакцией короля, у этих устремлений почти нет противников. Король внезапно воспылал гневом, и без единого слова объяснений Гардинер был изгнан из его внутреннего круга.

Никто не ходатайствует за него. Его прежние союзники – епископ Боннер, Томас Ризли и Ричард Рич – сейчас сами лихорадочно ищут себе новых друзей. Томас Ризли превратился в нового лучшего друга Эдварда Сеймура, а епископ Боннер, не гнушающийся истязаниями епископ Лондона, не покидает своей епархии и не смеет показываться при дворе. Даже новый посланник не оказывает дружеской поддержки Гардинеру, потому что понимает, что время того при дворе подошло к концу. Ричард Рич следует по пятам за своим новым покровителем, Джоном Дадли, не сводя с него по-щенячьи преданных глаз. И только Томас Говард по-прежнему разговаривает с покинутым всеми Гардинером, но Говард и сам лишился королевской милости, его сына обвиняют в беспорядках в английской армии в Булони, а Мэри Говард порицаема за возмутительное поведение по отношению к Сеймурам.