Алексей Калинин - Укрощение спортивной

— Хорошо, Юра. Опускаем.

— Раз, два…

Рядом каркает ворона. Так громко, что этот звук напоминает взрыв ручной гранаты. Черный зрачок дула, с белым снегом внутри, уже почти опустился, а теперь снова взлетает. Я тоже вскидываю ружье. Звучит выстрел. Палец одновременно со звуком нажимает на спусковой крючок.

Отдача ударяет в плечо, и я падаю на снег…

Вы когда-нибудь замечали — насколько голубым и бездонным может быть небо? Или вы настолько привыкли к этой красоте, что воспринимаете её как данность? А теперь представьте себе, всего лишь на несколько мгновений представьте, что вы тридцать лет сидели под землей и ни разу не видели неба. Представили? И в этом состоянии взгляните на небо… Вряд ли вы видели что-либо более прекрасное. Чистотой оно сравнится только с первым снегом, который укрывает осеннюю грязь белоснежным покрывалом. Глубиной сравнится с самой глубокой точкой Мариинской впадины. А синевой… Синевой небо сравнится только с небом!

Я лежу на спине и рассматриваю это чудо из чудес. Я знаю, что я жив, но пока боюсь пошевелиться. От отдачи болит плечо, но это единственная боль в теле. Но если я ощущаю боль от приклада, то боли от дроби нет? Нет и в помине. В ушах даже не звенит, а тихо и сипло тянется одна нота, словно от телевизионного канала, у которого идут профилактические работы. Все остальные звуки пропали напрочь. Ощущение сравнимо с берушами. Ещё пахнет порохом и гарью.

Где Юрий? Пока не знаю. Но выстрел мой был направлен точно в голову. Я не мог промахнуться… или мог? Сам факт того, что я убил человека, леденит гораздо больше, чем снег за шиворотом. Или не убил?

— Боря, — доносится шепот начальника логистики.

Нет, жив. В мозгу сразу рисуется картина того, как он лежит у ели с раскуроченным лицом и шепчет: «Добей меня». Меня передергивает от собственных фантазий, и я спешу поднять голову.

— Ты как? — спрашивает стоящий на ногах Юрий.

Крови не видно, кроме той, что сочится из разбитой брови. Он стоит на ногах, как ни в чем не бывало, вот только лицо застыло как гипсовая маска. Я приподнимаюсь на локте — ничего не болит, кроме зудящего плеча. Встаю на колени, затем на ноги, выпрямляюсь. Ни-че-го.

— Я нормально, а ты как? На тебе лица нет.

— На свое посмотри. Что случилось? Почему ты жив?

— Мама родила, — огрызаюсь я. — Откуда же я знаю? Ты тоже должен по определению уже здороваться с архангелом Гавриилом.

Юрий вытирает лицо, закидывает ружье на плечо и начинает надевать лыжи. Я смотрю на это действие и понимаю, что прежнего нашего общения начальник-подчиненный уже не будет. Уже никакого не будет. Редко кому хочется общаться с человеком, в которого стрелял. А уж если человек стрелял в тебя. И почему мы оба не попали?

— Кроме как колдовством, я это не могу объяснить, — Юрий словно слышит мои мысли. — Не зря же Оскари возил нас к колдуну. Тот мне сказал, что я совершу самый большой промах в своей жизни. Ладно, мы оба дураки, оба погорячились, с кем не бывает? По поводу своих физиономий скажем, что сорвались с обрыва. Лады?

— Лады, замяли. Я сам от себя такого не ожидал.

— Думаешь, что я ожидал? Если бы не сова…

— Какая сова? Ворона же каркнула.

Мы переглядываемся, по спине пробегает холодок, словно посадили ледяную сороконожку, и она промчалась от копчика до затылка. То, что сейчас произошло, вряд ли можно отнести к нормальным явлениям. Мы же нормальные, адекватные люди. С высшим образованием. А катались по земле, как разъяренные коты, да потом ещё и выстрелили друг в друга…

— В общем, мирно у нас как-то лучше получается бороться за Оксану. Предлагаю так делать и впредь, а она уже сама выберет — с кем ей остаться.

— Согласен, Юрий. Погорячились оба. Лучше уж худой мир, чем добрая война.

— Пошли-ка, Борис, отсюда подальше. Ну, их на хрен с колдунами и зверями.

Я киваю в ответ и собираю разбросанные по поляне палки, лыжи. Уже и лес не кажется таким уж сказочным и деревья скорее хмуро взирают на нас. Ветки лезут в глаза, пытаются уколоть, зацепить, оставить на память кусочек ткани. Теперь уже я лечу впереди, слышу дыхание Юрия за спиной. Боюсь ли я выстрела? Нет, в этот момент я уже не боюсь ничего. Наступает буддийский фатализм, с каким гонщики «Формулы-1» летят в завертевшейся машине, с каким пилоты самолета ведут свою птицу с отказавшими моторами, с каким капитаны корабля спокойно погружаются в ледяную воду…

Я уже ничего не боюсь.

Ни Юрия, ни безработицы, ни, мать его, кризиса. Я будто заново рождаюсь. С каждым взмахом палок из меня выходит прошлый Борис — нытик и тряпка. С каждым движением ног слетают чешуйки слабака и рохли. С каждым выдохом исчезает лодырь и раздолбай.

Я встретил «лиходейство» и не отступил. Хотя немного гложет чувство раскаяния — я выстрелил в человека. Каким бы Юрий не был уродом, но я не должен был стрелять. Или должен? В качестве самозащиты…

Прежняя лыжня вскоре выводит нас к джипу Оскари. Оксаны с финном пока не видать, но редкие выстрелы слышны неподалеку. Я снимаю лыжи, втыкаю в снег палки и кладу возле них ружье. Краем глаза слежу, как те же самые движения совершает Юрий. Разговаривать совсем не хочется. Да и не о чем — всё что могли, мы выяснили там, на поляне.

Сумерки опускаются незаметно, но задолго до темноты из леса выскакивают Оскари и Оксана. Её щеки раскраснелись, в глазах светятся огоньки радости и веселия, на губах играет довольная улыбка. Сейчас, после всего пережитого, она кажется мне воплощением любви и красоты. За такую женщину не жалко и жизнь отдать.

— Боря, Юра! Что с вами произошло? — она всматривается в наши побитые лица.

Хотя кровь и остановилась, но синяки и ссадины не могли волшебным образом испариться. Мы переглядываемся с Юрием. Он пожимает плечами.

— Мы сорвались с обрыва. Там снега намело много, вот и не углядели. Как только лыжи не поломали — ума не приложу. Пока выбрались да очистились…

— Слушайте, а может… Скажите честно — вы подрались?

— Нет, Оксана, мы же не настолько дикие, чтобы драться в лесу. Ну, за кого ты нас принимаешь? Навернулись и здорово грохнулись, это да, а драться… Нет уж, увольте.

Да уж, думаю, что не стоит ей рассказывать о происшедшем. Что она может подумать? Что мы дикари и не можем договориться между собой?

Оскари смотрит на нас с хитрой улыбочкой. Смотрит так, будто стоял за деревьями и видел нашу борьбу и нашу неудачную (или удачную?) дуэль. С его пояса свисает здоровенный глухарь. Коричневая корка запеклась дорожкой на зеленоватой груди птицы. Хоть один из нас вернулся с добычей.

— Та, это моя вина, я запыл сказать вам, чтопы вы поостереклись опрыва. В трукое время ево хорошо витно, а сейчас засыпало снеком.

— Мальчики, с вами точно все в порядке?

— Точно, всё хорошо, не надо беспокоиться. С кем не бывает? — пытаюсь успокоить её.

Успокоить ту, ради которой пожертвовал материальными благами, переступил через себя и заново родился. Всё для неё.

— Вы стреляли, мы слышали выстрелы…

— Да, было дело. Но нам повезло меньше, чем Оскари. Вот у него вижу, что охота удалась, — через силу улыбается Юрий.

Я чувствую его фальшь, но сам вряд ли смог бы улыбнуться естественнее.

Оскари же снял с пояса птицу и положил её в машину.

— Это не моя топыча, такоко красавца сняла Оксана. Вы пы вители её… Левая нока отставлена, клаз сощурен, рука на цевье — валькирия, покиня войны! С отноко выстрела в цель.

— Просто повезло. Новичкам всегда везет, — краснеет от похвалы Оксана.

— Я думаю, что за вечерним чаем Оксана сама расскажет о своих ощущениях? — вставляет Юрий.

— Ах та, мне ше пришла смска, нас тома штет чутесный ушин. Мартшаана постаралась, так что хорошо, что вы раньше вышли. Поехали?

— Ужин, это хорошо. А от Марджааны тем более. Конечно же едем. А шашлык мы можем и возле коттеджа сделать, — киваю я в ответ.

— Юрий, сятешь возле меня? А то…

— Да-да, знаю. Тебе одному некомфортно. Так и быть, что же с тобой поделаешь.

Оскари крепит лыжи с палками на крыше. Оказывается, зря я вытаптывал площадку под мангал — сейчас она сереет впадиной на снежном покрывале. Словно простыню повесили на крючок, сняли и расправили, а круглый след остался. След на холодной поверхности. На широком поле. В Карелии. Ружья складываются и отправляются вслед за глухарем.

Я смотрю на мертвую птицу — каким же жалким выглядит недавний лесной красавец. Неужели я выглядел бы также? Как сказал Юрий Никулин в одном из любимых фильмов: «Ребята, на его месте должен быть я!» Но я не на его месте и рядом находится женщина, ради которой готов рискнуть чем угодно. И я счастлив.

На сей раз я сам накрываю руку Оксаны и мне не важно — видит нас Юрий или нет. Мне сейчас так спокойно, так хорошо, как будто я снова вернулся в детство, в любимую кровать, и меня будит не звонкий стрекот будильника, а аромат плюшек, которые готовит приехавшая в гости бабушка. Глаза Оксаны в полумраке салона словно светятся неземным огнем. Она не убирает руку, а иногда смотрит в ответ и словно заглядывает в душу.

Но не только она смотрит. Я изредка ловлю хитрый прищур Оскари. Так мог бы смотреть Ходжа Нассредин, когда задумывал очередную пакость для злого эмира. Недовольные взгляды Юрия я просто игнорирую. Он уже пройденный этап. Он уже не может сделать ничего хуже того, что сделал.

И я ему за это благодарен. Я смог заглянуть в себя, смог прочувствовать — насколько прекрасна жизнь. Смог понять, как мне нужна Оксана.

— Какие-то вы молчаливые, мужчины. Вы так переживаете из-за того, что вас обставила женщина? — игривым голосом спрашивает Оксана.

Её рука в моей руке…

— Конечно. Мы же всегда привыкли быть во всем первыми, а тут женщины наступают по всем направлениям. Скоро не будет такой вещи, которую бы не смогли сделать женщины лучше мужчин. В Англии уже не первый десяток главенствует королева, в Германии канцлер — женщина. Даже в загнивающей Америке президентом может стать женщина. Вот и крутись, как хочешь, — притворно сокрушается Юрий.

— А что плохово в шенщинах? Тома у меня хозяйка Мартшаана, и я песпрекословно ей потчиняюсь. Я моку пыть крут на улице, с трузьями, но тома, признаюсь честно, я полный поткаплучник. Потому что Мартшаана лучше меня знает, кте и что лешит, а такше что и кте нушно купить. Тома её царство.

— Ничего плохого в этом нет. Я тоже заступлюсь за женщин. Спутница жизни, на мой взгляд, это полностью равноправный партнер и нельзя её ущемлять из-за того, что носишь брюки. Кстати, женщины сейчас носят брюки даже чаще, чем юбки. А вот мужчину в юбке я пока не встречал. Шотландцы и лица нетрадиционной ориентации не в счет, — я чувствую пожатие теплой ладошки.

Сумерки медленно сгущаются. Два мощных луча света вырывают из серой пелены дорогу, суровые деревья по бокам.

— О мужчинах и женщинах, об их отношениях, чувствах, эмоциях и желаниях мы можем поговорить и в коттедже. Сейчас же давайте лучше послушаем музыку?

Я не против. Тем более, что ехать, молчать и держать в своей ладони теплую ладошку Оксаны мне кажется лучшим вариантом, чем трепать извечную тему женщин и мужчин. Обратный путь кажется таким коротким. Как бы хотелось, чтобы он длился час… День… Месяц… Просто ехать, просто держать за руку, просто смотреть ей в глаза.

Вскоре показывается наш коттедж. В темноте светятся окна. Снова тот же мягкий свет, как и в первый раз, когда мы приехали из аэропорта. Вот только тогда в моей руке не было ладошки Оксаны. И тогда ехал не тот человек, который едет сейчас.

— Мартшаана, ты претставляешь — секотня повезло только Оксане. Она смокла заткнуть всех мушчин за пояс.

Глухарь ложится в раковину и занимает её полностью, будто малыш залез в свою ванночку. На кухне пахнет вкусно, но обеденный стол не накрыт. Странно. Обещали же вкусный ужин. Марджаана в фартуке и повязанной на голове косынке похожа на одну из работниц ткацкого цеха, а не на повара.

— Мужчины, а что с вами случилось?

— Упали с обрыва, хорошо ещё, что ничего не поломали, — отвечаю я, а в уме звучит фраза «шел, поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся — гипс».

— Та с ними всё в порятке! Клавное, что мы вернулись с тобычей и её потстрелила Оксана!