И тогда ему пришло в голову, что еще остается крохотная надежда. Если Обри не поедет к нему, он мог бы приезжать к ней – сюда, в Кардоу. Он, возможно, убьет своего кучера и замучит себя до полусмерти, его карьера, вероятно, провалится, но ему было наплевать почти на все. У него появилось такое ощущение, как будто замок медленно, постепенно начинает снова становиться его домом.

Но гораздо важнее было то, что Обри не сказала, что не хочет заниматься с ним любовью, – она только сказала, что не хочет быть его любовницей. И Джайлз решил, что если он смог соблазнить ее один раз, то сможет сделать это снова, а если ей так хотелось сохранить за собой это дурацкое место, то Бог с ней. Правда, ее упорство было для него как кость в горле, но какой у него был выбор? Жить без надежды снова увидеть ее? И если быть честным с самим собой, граф вовсе не был уверен, что без Обри в Кардоу будет порядок. Он должен был заботиться о процветании своих земель и своих людей, так, быть может, ему, в конце концов, стать провинциальным землевладельцем?

Не выпуская из головы эту обнадеживающую мысль, Джайлз встал и направился в ванную. Занятый своими размышлениями, он даже не заметил ни того, что вода в ванне уже холодная, ни того, что белое полотенце, которое он развернул, уже сырое. Он думал только о том, что нужно купить новый, более быстрый, более комфортабельный дорожный экипаж, чтобы можно было с пользой проводить время в поездке из Лондона в Кардоу, и попросить Огилви сделать заказ. Придя к такому решению, Джайлз повернулся, чтобы намочить в миске угол полотенца, и в этот момент увидел на нем пятно крови.

О, оно было совсем небольшим и таким бледным, что могло показаться, будто его вовсе не существует. Граф долго смотрел вниз на бледно-розовый мазок на своем белоснежном полотенце и старался сообразить, как он умудрился порезаться, если еще даже не брался за станок для правки бритвы. И наконец до него дошло, неприкрытая правда глянула ему прямо в лицо. Внезапно в ушах у него зазвенело, и кроваво-красный туман заволок глаза.

– Обри! – зарычал он и, швырнув полотенце на пол, выскочил из ванной. – Обри! Вернись, черт побери! Сейчас же вернись сюда!

Но ответом ему была только тишина, на его счастье, его никто не услышал.

Джайлз осознал жуткую реальность своего положения: Обри не вернется – во всяком случае, в его спальню, даже если и услышит его. Ведь и на этот раз она не хотела приходить, не так ли? Однако он настоял, заставил ее – соблазнил ее.

Она была девственницей, теперь он был в этом непоколебимо уверен. Кровь не могла появиться ни из какого другого места, не было никакого мужа, не было никакого брака, а была просто еще одна хитроумно сплетенная Обри ложь. Он частично подозревал это, однако отказывался заглянуть глубже из страха перед тем, что мог там увидеть. Один Бог знает, что еще она могла скрывать, но нельзя отрицать того, что она, в сексуальном смысле слова, была невинной. Теперь Джайлз был напуган; он решил, что должен найти Обри и каким-то образом извиниться, а она должна объяснить... объяснить очень многое. А потом они вместе должны решить, что делать с этим спектаклем. Черт с ней – с его карьерой, – он просто заставит Обри выйти за него замуж. Однако у графа было дурное предчувствие, что это легче сказать, чем сделать. Скорее всего, Обри со скептицизмом отнесется к его предложению, а как посмотрит на такой брак свет, он прекрасно знал – как на излишнюю, глупую сентиментальность. Но разве это важно? Разве ему есть до этого дело?

Во всяком случае, это решение могло подождать, потому что существовало одно маленькое дело, которое нужно было сделать не откладывая. Медленно и совершенно спокойно Джайлз вернулся в свою ванную, открыл бритву, сделал на шее разрез в одну восьмую дюйма и, подняв полотенце Обри, вытер им кровь. Но несмотря на весь его тщательно продуманный план, на всю его уверенность, что Обри будет избавлена от стыда и его неосмотрительность исправлена, существовал один пустяк, который Джайлз забыл сделать. Он забыл вернуться к кровати и убрать маленькие шпильки, оставшиеся разбросанными на ночном столике.


В тумане возбуждения между завтраком и ленчем Обри обнаружила вторую допущенную ею оплошность, которая, слава Богу, была менее ужасной, чем пожертвование ее девственности лорду Уолрейфену. Среди волнений из-за допроса и постоянных размышлений о своем работодателе Обри забыла послать миссис Бартл обещанную мазь из плодов шиповника. Да, Обри ее приготовила, но мазь приносила ране Джека мало пользы, стоя на мраморной плите в кладовой замка.

Как назло, это был день стирки, и, что еще хуже, у бедной Иды поврежденная лодыжка все еще была вдвое больше нормального размера. Послать к Бартлам больше было некого, и, достав из кладовой плетеную корзину, Обри положила в нее пастернак и свежеиспеченную буханку хлеба, сверху поставила мазь, а потом пошла в кухню, чтобы сказать миссис Дженкс, что уходит. Возвращаясь обратно, она увидела стоявших в коридоре Певзнера и мирового судью.

Это было самое подходящее время уйти из дома, а кроме того, Обри нужно было побыть наедине со своими мыслями. Она незамеченной проскользнула мимо пивного погреба и торопливо направилась к воротам замка.


Лорд Уолрейфен всегда был немного педантом, и, как большинство таких людей, его втайне преследовал страх совершить ошибку, а это часто приводило к непредсказуемым результатам. Например, почти всю свою взрослую жизнь его мучил повторяющийся сон, в котором кембриджские профессора толпой врываются в палату лордов и хватают его обеими руками. Перед полным собранием палаты они громко объявляют, что Уолрейфен провалился на последнем экзамене и, следовательно, не имеет права заседать ни в одной из палат. Иногда они заходили еще дальше и утверждали, что он получил свой титул по ошибке или что он безнадежно глуп и что вся его карьера – сплошное жульничество.

На самом деле такие определения, как «глупец», «мошенник», «тупица», регулярно повторялись в парламенте, и если бы этого не происходило, половина кресел пустовала бы. Джайлз понимал нелепость своих снов, но это не спасало от повторения ночных кошмаров. Когда однажды они тащили его из зала заседаний, Уолрейфен, взглянув на себя, обнаружил, что он совершенно голый. И точно так же вскоре после ленча он почувствовал, что день складывается отвратительно.

Словно Джайлзу было недостаточно неприятностей со своей экономкой, именно в тот момент, когда он сел за письменный стол, на пороге его кабинета появился дворецкий, а за ним, к своему удивлению, граф увидел мирового судью, державшего в руках что-то похожее на свернутое одеяло.

– Входите, – сказал граф, хотя ему очень хотелось, чтобы они этого не сделали.

Певзнер выглядел очень довольным собой, и это не могло предвещать ничего хорошего.

– Милорд, – мрачно заговорил он, – боюсь, мы сделали самое неожиданное открытие.

Хиггинс положил сверток на середину письменного стола графа, словно в одеяле был завернут Святой Грааль. Одеяло оказалось шерстяным пледом в сине-зеленую клетку с небольшими добавками красных и желтых нитей и показалось Уолрейфену смутно знакомым, но не настолько, чтобы он мог быть благодарным за то, что его принесли сюда.

– Ну и что? В чем дело? – Он раздраженно смотрел на плед.

С торжественным видом дворецкий развернул плед. Внутри лежала небольшая шкатулка для драгоценностей, которую, очевидно, спрятали внутрь для сохранности. Уолрейфен взял из нее первую попавшуюся ему на глаза вещь – короткую нитку жемчуга, к тому же очень дорогого жемчуга, если он не ошибся. Еще там были золотой медальон на массивной золотой цепочке, серебряная брошь с огромным красным камнем, три золотых кольца и две миниатюры в позолоченных оправах, такие изящные, что могли быть написаны самим Оливером, прославленным мастером миниатюры. Под всем этим лежало еще несколько безделушек, но ни одна из них, к сожалению, не скрывала тяжелых золотых часов, которые лежали в самом центре.

Почувствовав внезапную тошноту, Уолрейфен на дюйм отодвинул стул и уперся руками в стол. О Боже, теперь он вспомнил, где видел этот плед.

– Что вы собираетесь с этим делать? – тихо спросил он. – Кому вы это показывали? – Это были совсем не те вопросы, которые следовало задавать в такой момент.

– Милорд, мы обнаружили все это в апартаментах вашей экономки и не показывали никому, – проведя рукой над пледом, ответил мировой судья, как будто это было очевидно. – Часы, неоспоримо, вашего дяди, а остальное она, только Бог знает, где взяла. Вывод постыдно очевиден.

– Постыдно для кого? – резко спросил граф и, отодвинув стул, встал. – Могу ручаться, ни одному из вас не было стыдно рыться в личных вещах миссис Монтфорд.

Певзнер отшатнулся, словно его ударили, хотя до этого действительно едва не дошло. Только сжав спинку стула так, что у него побелели пальцы, Джайлз смог удержаться и не наброситься на этого человека.

– Но, м-милорд! – запинаясь, воскликнул дворецкий. – Часы майора!

– Вещи, которые вы обнаружили, законная собственность миссис Монтфорд, – услышал Джайлз свои слова. – Это фамильное наследство. Она сама недавно упоминала мне о них.

– Милорд, – недоверчиво покачал головой Хиггинс, – вы же не можете заявлять, что часы ее? На них дарственная надпись майору Лоримеру.

– Раз они у нее, значит, они принадлежат ей! – отрезал Джайлз. – Все очень просто. А теперь я хотел бы знать, почему вы рылись в комоде ее сына?

Дворецкий и мировой судья выразительно переглянулись, и Джайлз слишком поздно понял, что выдал себя.

– Милорд, – начал дворецкий, – несколько дней назад вы сказали мне, что я могу обыскать весь дом.

Он так сказал? Теперь это звучало почти невероятно.

– Были осмотрены все комнаты, включая мою, – продолжил Певзнер, словно прочитав мысли графа. – И таково же было желание миссис Монтфорд. «Нужно обыскать всех, – настаивала она, – иначе это несправедливо».

У Джайлза было странное ощущение, что Певзнер как-то передергивает слова Обри, но в данный момент он не мог этого доказать.

– Что ж, прекрасно. Если всех обыскивали по ее настоянию, значит, она должна была быть совершенно уверена в своей невиновности.

– Милорд, – осторожно кашлянул Хиггинс, – вы полностью убеждены, что эти вещи принадлежат вашей экономке?

– Черт побери, разве я только что не сказал этого? – возмутился Уолрейфен, хотя почувствовал, как что-то внутри у него оборвалось. – Не более двух дней назад эта женщина сказала мне, что в нижнем ящике комода ее сына она хранит фамильное наследство. Она просила меня проследить, чтобы эти вещи перешли к нему в случае, если с ней что-нибудь случится. Я видел это чертово одеяло. И еще она говорила, что в Библию вложено завещание и письмо. Вы их тоже нашли?

Певзнер и Хиггинс снова обменялись взглядами, и Джайлз почувствовал что-то похожее на облегчение. Да, они, конечно же, видели и Библию, и бумаги, он мог поставить на это последнюю гинею.

– Значит, это наследство, о котором она говорила? – спросил Хиггинс.

– Яне собираюсь оскорблять женщину расспросами, – раздраженно посмотрел на него Джайлз.

– Они кажутся слишком дорогими для экономки, милорд.

– Боже правый, Хиггинс, она управляет целым имением! – воскликнул Джайлз. – Если бы она была бесчестна, она могла бы найти тысячу более простых и более выгодных способов обобрать меня. Зачем ей утруждать себя воровством каких-то жалких часов?

Но часы не были жалкими, и они оба это знали.

– Я понял вашу точку зрения, милорд, – тихо сказал Хиггинс и выразительно развел руками, – но если вы не спросите ее о часах, это придется сделать мне. Это моя работа, и я должен ее выполнять, нравится мне это или нет. А теперь я даю вам право выбирать, кто из нас займется этим допросом.

О, Джайлз великолепно проведет допрос. Он прямо посмотрит в бледное прекрасное лицо Обри и потребует от нее немного правды. Он уже дьявольски устал от ее полуправды, уверток и лжи и не хотел, чтобы Хиггинс или Певзнер об этом знали. И теперь он определенно заставит ее выйти за него замуж, просто чтобы перекрыть поток грязных сплетен.

– Я буду рад заняться опросом от вашего имени, – как можно вежливее сказал Джайлз. – Но, по-моему, мистер Хиггинс, дело о смерти моего дяди слишком затянулось. Это создает во всем доме мрачную атмосферу, и я хочу пригласить из Лондона специалиста по криминальным делам.

– Что за специалиста, милорд? – побледнев, спросил Хиггинс.

– Бывшего инспектора полиции, – ответил Джайлз, молясь, чтобы Макс уже был в пути. – Виконта де Венденхайм-Селеста, чтобы быть точным.

– Боже правый! Француза? – Хиггинс явно пришел в ужас.

– Эльзасца, – поправил Джайлз. – И ближайшего друга министра внутренних дел. Пиль считает его исключительно способным в расследовании всяческих криминальных дел. Я уверен, что он раскроет и это дело.

– Что ж, желаю ему удачи. – Но было заметно, что Хиггинс почувствовал себя оскорбленным, а это, безусловно, не сулило Обри ничего хорошего.