– Надо было залить угли водой, – сказал Али, – как бы пожара не случилось.

– Ничего, сейчас дождь пойдет, – ответил Иблис, и, действительно, стал накрапывать дождь, который вскоре перешел в ливень. Сверкнула молния, донесся гром.

– Но рай-то есть, – крикнул Али зачем-то, – я там был.

– Не ори, не глухой, – сказал Иблис.

Он шел рядом, приняв обычное бесовское обличие, каким его рисуют живописцы – зеленоватый, покрытый шерстью, хвостом он сбивал одуванчики, пока за них еще не взялся ливень. В общем, вид у него был самый омерзительный. Но Али почему-то было все равно. Привык, наверное.

– Был, так был. Нечем хвастать. Я тоже был, до поры до времени.

– Так куда все-таки идем? – перекрывая шум дождя, крикнул Али.

Иблис потер остроконечное ухо, заросшее волосами.

– Здесь деревня недалеко. Там судят девушку за прелюбодеяние. Думаю, побьют камнями. Надо, чтобы ты вмешался.

– А я-то здесь причем? – сказал Али. – Если прелюбодеяние доказано, значит побьют. Закон суров, но он закон.

– Дело в том, что девица малость не в себе, работала в поле, устала, прилегла и сомлела. Ну и кто-то овладел ею спящей. Недалекая она. Надо помочь.

– Тебе-то что за дело до нее?

– Этот кто-то был я, – глухо сказал Иблис. – А мне нельзя этого. Ну, ты понимаешь. Если Он узнает, мне несдобровать.

– Так радуйся, соблазнил девицу.

– Не могу радоваться. Все было не по правилам. Не соблазнял я ее, шел мимо. Она во сне страстно желала мужчину. Я проявил слабость.

– Надеюсь, ты был не в этом образе?

– Ну что ты, нет, конечно. Я был писаным красавцем.

– Так чего ты от меня хочешь?

– Ты должен вмешаться, участвовать в судебном заседании, правосудие должно восторжествовать. Ее необходимо оправдать. Очень прошу.

– Ушам своим не верю, – воскликнул Али, – а где твое сатанинское войско? Где все эти джины, дэвы, ифриты. Разнесите к чертовой матери этот суд.

– Сказано, нельзя. Я тебя как человека прошу, помоги.

– А ты мне поможешь из пещеры выбраться?

– Нет, не помогу. Нельзя мне.

– А чего ради тогда я должен тебе помогать.

– Да не мне ты должен помогать, а невинной девушке. Правда, справедливости ради надо сказать, что не такой уж она была невинной.

– Кто вас застукал? – деловито спросил Али, чей профессионализм и человечность, взяли верх над рациональностью. – Обвинению надо предоставить четырех свидетелей прелюбодеяния. Можешь их запугать, они откажутся от обвинения.

– Нас имам застукал, – сознался Иблис, – он сам на эту девицу поглядывал. Видимо, за этим и в поле пришел. На ее делянку. И на тебе. Сразу побежал в суд.

– А кто меня в суде слушать станет в таком виде? – спросил Али. – От меня водкой разит на фарсанг.

– Об этом я позабочусь.

– А ливень зачем ты подстроил, чтобы я протрезвел? На кого теперь я буду похож в суде, на мокрую курицу?

– Мне, конечно, приятно, что ты так высоко ценишь мои способности. Но дождь – это не я. Ветер, там бурю – это еще можно.

Словно в доказательство Иблис набрал воздуха и надул щеки. Но Али сказал:

– Нет.

– Ладно, – покладисто молвил Иблис, – мы все равно уже пришли.


Глазам Али открылась небольшая сельская мечеть перед входом, в которую собралось некоторое количество народу. Под навесом на ступенях восседал судья, он же имам местной общины, он же главный обвинитель. Рядом примостился секретарь. В центре напротив стояла женщина в чадре. И вокруг около десятка бездельников, которые, бросив свои дела, пришли поглазеть послушать, а потом забить камнями несчастную женщину.

– Тебе, значит, нельзя в мечеть, а мне, пьяному, можно, – сказал Али, но ворчал он скорее по инерции, ибо уже чувствовал в себе профессиональный азарт.

– Ладно, ты же внутрь не будешь заходить, – возразил Иблис. – Все, иди, дальше мне нельзя. Я здесь подожду.


Когда Али вошел во двор мечети, люди в ожидании неизбежного приговора, обсуждали детали казни. Спор шел, главным образом о том, надо ли зарывать женщину в землю до пупа, или пусть она будет свободна в телодвижениях. Как это полагается, первыми камни должны были бросать свидетели, затем имам, а потом остальные люди. Имам готов был уже объявить приговор, но, увидев в толпе незнакомое лицо, решил соблюсти все формальности. Он сказал:

– Есть ли среди присутствующих кто-то, кто желал бы добавить, что-либо к обвинению или выступить в защиту обвиняемой?

Али вышел вперед и сказал:

– Правоверные, я приветствую вашу общину и этот уважаемый суд в лице имама. Позвольте мне осведомиться, а что сказала женщина в свое оправдание?

– Ничего не сказала, – ответил секретарь суда, – стыдно ей, вот она и молчит. Лучше скажи, сам-то кто будешь?

– Я прохожий, но я мусульманин и согласно закону могу быть векилем этой женщины.

Имам переглянулся с секретарем суда, покачал головой:

– Вряд ли в этом есть, какой то смысл, мы только тянем время, а людям работать надо в поле. Солнце уже высоко.

Но с появлением Али, словно, что-то изменилось в настроении людей. Деревенский староста вдруг крикнул:

– Мы хотим послушать, что он скажет.

– Пусть скажет, будь по-вашему – согласился имам, он же судья, – хотя непонятно, что тут защищать. Дело ясное, как божий день или как утренняя роса.

Имам, видимо, был не чужд поэзии.

– Расскажи, сестра, пока у тебя есть еще время – обратился к ней Али, – что произошло с тобой? По твоей ли воле, с твоего ли согласия случилось то, что случилось?

– Я женщина работящая, – заговорила подсудимая, – умаялась больно, работая мотыгой, и сподобилась заснуть в поле. А проснулась оттого, что на мне оказался мужчина.

– Почему же ты его не столкнула с себя?

– Я не в полной мере осознавала что происходит. Думала, что все это во сне.

– Уважаемый судья, – заговорил Али, – Абу Ханифа, основатель ханифитского мазхаба, согласно которому ты сейчас вершишь правосудие, рассказывал, что, когда правоверный халиф Омар вершил суд в Мине, вдруг появилась дородная плачущая женщина верхом на осле. А люди бежали за ней и кричали – Прелюбодейка, прелюбодейка! Когда она подъехала к Омару, тот спросил ее: «Как это с тобой случилось?». Она ответила: «Сподобил меня Аллах, и однажды ночью я молилась, а затем заснула и проснулась оттого, что на мне оказался мужчина. Но я не осознала, что это человек». Тогда Омар сказал: «Если бы эта женщина была убита, Аллах бы нам этого не простил».

Имам возразил:

– Но та женщина пострадала на пути служения Аллаху и потому была оправдана. А эта просто работала в поле, нет ей оправдания.

– Кроме того, – продолжал Али, – согласно закону, если имам сам видел, как кто-то воровал или пил вино, или совершил прелюбодеяние, то он не должен подвергать этого человека хадду[34] на основании того, что он сам был свидетелем. Но должен ждать, пока ему не будут предоставлены доказательства. Так гласит закон. Итак, есть ли среди вас, помимо имама, свидетели произошедшего.

Толпа молчала. Али выждал несколько времени.

– Нет? В таком случае, эта женщина должна быть немедленно отпущена, а с нее сняты все обвинения.

– Иди домой, женщина, – крикнул ей староста, – ты свободна.

Его поддержали остальные жители. Имам пожал плечами, сказал секретарю:

– Порви обвинение, пусть убирается с глаз долой.

После этого, он крайне раздосадованный, скрылся в мечети.

– Спасибо, братец, – шепнула женщина, проходя мимо.

– Не меня благодари, – ответил Али.


Иблис стоял поодаль и показывал Али большой палец. Али направился к нему.

– Это было красиво! – сказал Иблис. – Я буду должен, или мы будем квиты? Я же тебя угощал.

– Мы будем квиты, когда ты покажешь мне дорогу к пещере.

– Пойдем, – пригласил Иблис и повел его к реке.

У воды, то есть у берега на воде к колышку был причален плот.

– Прошу, – сказал Иблис.

Али в нерешительности остановился.

– Это что значит? – спросил он.

– Мы отправляемся в плавание, – сказал Иблис, – путь не близкий. Чего ноги бить. Нам на ту сторону, в обход, далеко.

– Но это плот, – сказал Али.

– Верно, это плот, – довольно ответил Иблис, – я вижу, ты разбираешься в судостроении.

– А ты знаешь, что сказал поэт? Переплывай на сторону ту, только на тобой собственноручно сбитом плоту.

– Пойдем, пойдем, – торопил Иблис, – время поджимает. Доверься мне.

– И где оно тебе жмет, – поинтересовался Али, – в каком месте?

– Да, буквально, везде. Не бойся. Нас уже так много связывает.

– Нет, нет. Ты меня не проведешь. Если мы поплывем по течению, значит, я буду еще больше отдаляться от пещеры. Это же естественно.

– Не все естественно, что кажется естественным, – возразил Иблис. – Разве ты не знаешь про круговорот воды в природе? Все возвращается к своим истокам. И вода, в том числе. Река приведет нас к пещере.

– Ладно, – Али махнул рукой и взошел на плот.

Все равно он не знал, в какую сторону двигаться. Иблис отвязал веревку, взялся за шест и оттолкнулся от берега.

– Что еще возвращается к своим истокам? – спросил Али, чтобы не пребывать в тягостном молчании. Иблис молчал, он посерьезнел. Али думал, что он будет благодарить за спасенную от смерти женщину, но нет. Иблис правил плотом, погружая шест в воду. Но на заданный вопрос он ответил:

– Если бы здесь был твой русский друг, он бы сказал, ну понятное дело со слов своего греческого современника, который в свою очередь ссылался бы на греческого философа Анаксимандра, иснад, понимаешь. Он бы сказал следующее – Из чего произошли все вещи, в это они, погибая, обращаются, по требованию справедливости. Ибо им приходится в порядке времени претерпеть за свою нечестивость кару и возмездие.

– Ты на что это намекаешь? – спросил Али.

Но Иблис продолжал работать шестом, делая вид, что не слышит. Под бревнами плескалась вода. Али видел ее сквозь щели плота. Он вдруг обратил внимание, что противоположный берег, до которого было рукой подать, не приближается. Хотя плыли они уже изрядное время. Между тем на реку опустился туман, и как-то подозрительно быстро стало темнеть. Постигнув наконец смысл сказанной Иблисом фразы, Али спросил:

– Мы плывем в Аид? Может быть ты Харон, а это река Стикс?

Иблис расхохотался. Али пошел к нему, намереваясь столкнуть его с плота и взять шест в свои руки. Но Иблиса и его самого объяла темень, и он почувствовал, что они падают вместе с плотом и летят бесконечно долго.


Он пришел в себя от падения, тело, бывшее в невесомости мгновенно налилось тяжестью, и от этого удара он очнулся. И тут же застонал от невыносимой боли в голове. Затылок был налит свинцом, в висках били железные молотки. Али с трудом открыл глаза. Кругом по-прежнему было темно.

– Что, плохо? – участливо спросил Иблис.

– Что со мной, – застонал Али, – где мы?

– Да ничего особенного. Обыкновенное похмелье, – ответил Иблис. – Ты же помнишь, сколько мы водки выпили. А мы вот где, – Иблис зажег свечку, и Али увидел знакомые своды над головой. – Твоя вожделенная пещера, к коей ты так стремился.

– Я стремился не в пещеру, – тихим голосом, ибо звуки тоже причиняли ему боль, сказал Али, – а к пещере.

– Ну, извини. Не расслышал, – виновато сказал Иблис. – Что-то плохо слышать стал в последнее время. А я еще удивился такому странному пожеланию.

– Исправляй ошибку, скотина.

– Вот ругаться я тебе не советую. Все равно изменить ничего нельзя.

– Твое счастье, что я головы от боли повернуть не могу.

– Знаю. На это и рассчитываю. Похмелиться тебе надобно. Водочкой, желательно армянским араком. Он ядреный. Как говорит твой русский друг.

– Давай, – хрипло сказал Али.

– Нету, не догадался захватить. Но ты попробуй вином похмелиться, иногда помогает. Здесь все от качества зависит и от количества. Узбек, я помню плохие вина не пил, а насчет количества, пока ты спал, я тут пригубил немного.

– Тебя похмелье не мучает? – спросил Али.

– Ну что ты. Это одна из моих привилегий. Мне по должности не положено.

– И что ты намерен делать, – воззвал Али к совести Иблиса, – сидеть и смотреть на мои страдания? Или все-таки сгоняешь за водкой?

– Сидеть и смотреть, разумеется. Против природы, знаешь ли, не пойдешь. А она у меня сатанинская.

– А я думал, что мы поладили.

– Конечно, поладили, чего бы я иначе здесь сидел?

– Тогда, подай вина что ли.

– А я тебе не раб и не слуга. Вот сказал про раба и сразу вспомнил твою рабыню. Ту, которая с башни сиганула. Забыл, как ее звали. Ах да, Сара. Как она тебя любила. ….. А что это за звук? – после недолгого молчания забеспокоился вдруг Иблис.

– Замолчи, – попросил Али. – У меня в голове стреляет.