Барбара Вуд - Улица Райских Дев

Из гостиной в кухню вошла Камилия с блюдом обглоданных куриных косточек. Она сразу увидела слезы Зейнаб и злорадный взгляд Мухаммеда, подошла к девочке и нежно вытерла ей глаза носовым платком.

– Скверный ты мальчик, Мухаммед, – сказала она племяннику, – разве можно обижать сестренку. – Она покосилась краем глаза на Нефиссу, которая всегда вступалась за внука, что бы он ни натворил, но та на этот раз промолчала, выкладывая на поднос сладости. Камилия подумала, что со времени возвращения в семью Дахибы Нефисса стала еще более резкой и озлобленной. Ей было теперь сорок восемь лет, но она очень постарела – запавший рот, морщины, мрачный взгляд придавали ей вид женщины, которая уже отжила свою жизнь. По сравнению с Нефиссой ее родная сестра Дахиба, которая была на год старше ее, казалось молодой и победоносно сияющей. Дахиба была приветлива и добра, Нефисса завистлива и недоброжелательна. Камилия знала, что это Нефисса рассказала Ибрахиму и Амире о том, что произошло между Ясминой и Хассаном аль-Сабиром. И только Амира могла заставить Нефиссу сохранить это в тайне от остальных родственников. Никто не знал, что Зейнаб—дочь Ясмины, а Мухаммед ей не двоюродный, а сводный брат.

Камилия дала Зейнаб леденец и прислушалась к беспечной болтовне и веселому смеху, наполнявшим кухню. Кто бы подумал, что эти женщины хранят про себя столько тайн… Вот о Дахибе никто не знает, что она автор сенсационной книги «Приговор: ты – Женщина» со смелым послесловием Камилии. Не знают ни старые тетки, ни молоденькая Нарджис, которая одевается по новой исламской моде. Но более эмансипированные кузины, не живущие в доме Рашидов, читали эту книгу и восхищались смелостью Дахибы и Камилии. Только бы Амира об этом не узнала…

Элис, помогавшая Нефиссе готовить сладости, ушла из кухни передохнуть в свою комнату. Она взяла с прикроватного столика последнее письмо Ясмины. Элис хотела перечитать взволновавшие ее строки: «Я теперь медик, – писала Ясмина, – и узнала, например, что пол будущего ребенка определяет сперма мужчины. Какая ирония: в Египте мужчина разводится с женой, которая не может родить ему сына, а виноват в этом он сам!»

«Да, – подумала Элис, – если бы я родила сына, судьба моя сложилась бы иначе…»

В комнату неожиданно вошел Ибрахим.

– Элис, ты здесь? – Он взял ее за руку. – Пойдем на крышу смотреть фейерверки. Такое изумительное зрелище! Каир словно закружился волчком среди настоящих и искусственных звезд.

– Ибрахим! – выдохнула она. Как давно муж не заходил в ее комнату и они не были наедине…

Он повел ее по лестнице, рассказывая о мальчике их соседа Абделя Рахмана, который «теперь уже будет осторожнее обращаться с ракетами, – слава Богу, рука не очень повреждена». Они стояли на крыше, глядя на изумительное зрелище – над куполами и минаретами Каира взмывали сполохи серебряных и золотых огней.

– Бог вернул нам свою милость, – радостно и громко сказал Ибрахим. – Он даровал нам победу – значит, простил наши грехи. – Ибрахим помолчал и сказал тихо – Надо прощать. Я виновен, что не простил Ясмину. Элис, ты ненавидишь меня за то, что я изгнал ее?

Она посмотрела на него и увидела в его взгляде непривычную нежность.

– Нет, Ибрахим, в моей душе никогда не было ненависти к тебе. Ей хорошо там, где она теперь находится. Я думаю, она счастлива.

– Я жалею о своем поступке, – продолжал он так же тихо. – Я люблю ее и хочу, чтобы она вернулась. – Он смотрел на огромный сноп синих и серебряных звезд, взметнувшихся в небо. В свете фейерверков Элис видела его строгие правильные черты, гордую посадку головы. Она вспомнила, как красив он был в молодости, когда она вышла за него замуж в Монте-Карло.

Ибрахим повернулся к ней, выражение его лица было серьезным.

– Я должен что-то сказать тебе, Элис, пока мы наедине.

– Что такое, Ибрахим? – взволнованно отозвалась она.

– Лучше сказать сразу, Элис. Я беру вторую жену. Внизу по улице промаршировал военный отряд, и толпа кругом разразилась криками:

– Йа Саадат! Йа Саадат! Мы отдадим тебе свою кровь и души!

Элис почувствовала, что дым от фейерверков начинает наполнять ночной воздух, как будто город охвачен пожаром.

– Вторую жену? Ты разводишься со мной?..

– Нет, никогда! Я люблю тебя и уважаю, Элис. Ты должна навсегда остаться рядом со мной. Но мне нужен сын, а ты в таком возрасте не можешь дать мне его.

– Сын?! А Захария?

Сдержанно, осторожно Ибрахим рассказал Элис о чувствах, которые он испытал в ночь рождения Ясмины.

– Я нежно полюбил Ясмину, Элис, но мне нужен был сын. Я поклялся своему отцу, когда он умирал, что я продолжу род Рашидов. Тогда я усыновил ребенка нищенки Захры и выдал за своего. Она потом работала у нас на кухне.

– Но Захария похож на тебя, Ибрахим!

– Захра рассказала мне, что отец ее ребенка был похож на меня. И это тоже вдохновило меня в моем безумии. Мой поступок был нарушением Божьей воли, я отклонил судьбы Захры и Захарии с предначертанного им пути. Я сожалею об этом, Элис. Но сегодня Бог простил Египет и, наверное, простит и меня. У меня возникла надежда.

– На ком… – голос ее прервался, – на ком ты женишься?

– На моей медсестре Худе. Она – из семьи, где рождаются сыновья, у нее пять братьев. Она знает, что я не люблю ее, знает, почему я хочу на ней жениться. И она согласна. – Он положил руки на плечи Элис и нежно поцеловал ее. – Не расстраивайся, дорогая.

Вдруг сознание Элис помутилось, и она увидела себя не на крыше в сиянии фейерверков, а в утреннем саду, где расцвели выпестованные ею цикламены. Ибрахим и Эдди ушли тогда на футбольный матч, а она сидела с книгой на скамейке и вдруг увидела за кустами две танцующие черные фигурки – Камилию и Ясмину, натянувших на себя старые мелаи Нефиссы. Они прикрывали свои лица и забавлялись игрой, но игра эта испугала Элис. Она знала, что англичане покидают Египет и предстоит возвращение на старые пути.

«Старые пути, – думала она, – женщины под черными покрывалами, обрезание девочек, вторые жены». И вот ее страхи сбылись.

– Все в порядке, дорогой, – сказала она Ибрахиму, – я понимаю. Тебе нужен сын, а я не могу его дать. Ты спускайся вниз, и я сейчас приду.

Ибрахим исчез во тьме, через минуту Элис последовала за ним. Когда они оба ушли, из темноты выступил Захария, который тоже смотрел на крыше фейерверки.

Тахья в смятении глядела на Захарию. Они сидели на той самой мраморной скамье, где Захария признался в любви Тахье в ночь, когда ее сосватали за другого.

– Куда ты пойдешь? Почему ты хочешь уйти из дома?

– Тахья, я узнал сегодня, что я – не родной сын, а приемыш, совершенно чужой семье Рашидов. Оказалось, что вся моя жизнь построена на лжи.

– Не может быть!

Захария рассказал то, что он только что услышал, и продолжал со странным спокойствием:

– Теперь я многое понимаю. Мне всегда казалось, что отец не любит меня. Иногда даже я замечал в его взгляде непонятную мне досаду и даже злобу. И теперь я понимаю, что Захра рассказывала мне о деревне, пытаясь поведать о моей настоящей семье. Тахья, я люблю тебя, но сейчас я должен тебя покинуть и разузнать правду о моей семье. Я найду свою мать, свою деревню, может быть – братьев и сестер.

– Да как же ты найдешь, Закки? По берегам Нила сотни деревень. Захра никогда не говорила, откуда она, – испуганно протестовала Тахья. Она вспомнила, что недавно во время строгого поста Захария потерял сознание, что случалось с ним и раньше, – а если это случится в пути, на безлюдной дороге?

– Прошу тебя, не иди один, Тевфик и Ахмед могут пойти с тобой! Я попрошу их! Или останься, умоляю тебя!

– Нет, я должен быть один. – Он сжал ее руку ладонями и сказал: – Не бойся за меня, я в Божьей воле. Мое видение в пустыне предвещало, что я должен буду отправиться в путь. И я должен отправиться один, моя Тахья, и покинуть тебя, хоть ты мне дороже жизни. Я должен обнять Захру как свою мать. Я должен воздать почести своему отцу.

Она, плача, гладила нежной рукой его щеку:

– Но ты вернешься ко мне, дорогой мой Закки?

– Я вернусь, моя драгоценная. Перед Богом, его святыми и ангелами, перед святым Пророком клянусь тебе в этом!

Элис приняла ванну и сидела за своим туалетным столиком, окутанная ароматами розового и миндального масла. Она тщательно расчесала свои золотистые волосы, которые красиво падали на изящное белое платье, сшитое во времена ее молодости, когда Ибрахим и она в свите короля Фарука проводили вечера в клубе «Золотая клетка». На губах Элис играла безмятежная улыбка. Вдруг каким-то чудом исчезла ее депрессия, на душе стало светло и безоблачно. Элис вышла из своей комнаты и, пройдя через холл, поднялась на мужскую половину дома и открыла дверь в спальню, которую двадцать лет назад занимал Эдди. В эту комнату она заходила дважды – первый раз, увидев его в мерзкой позе вместе с Хассаном аль-Сабиром, второй раз – лежащим в кресле с круглой дырочкой во лбу. Она ничуть не удивилась, увидев в комнате Эдварда, который шел ей навстречу в белом фланелевом костюме с крикетной битой в руке, по-прежнему сияющего и молодого, с приветливой улыбкой. Ну, конечно. Она увидела привидение.

– Теплая погода для ноября, правда? – сказал он ей. – Надо прогуляться.

– Конечно, Эдди, – ответила Элис. – Я пойду погуляю.

Она спустилась с лестницы и, остановившись внизу, ощутила, что прибой меланхолии снова грозно шумит в ее ушах. Она проходила по улицам, где прохожие, столпившись вокруг репродукторов и телевизионных установок, слушали президента Саадата, смеялись и пели, не обращая внимания на женщину в белом вечернем платье, спускавшуюся к реке, где рыбаки распевали песни над своими жаровнями. Она спустилась к реке в пустынном месте, в стороне от скопления фелук и плавучих домиков напротив отеля «Хилтон». Сбросив туфли, она потрогала ногой воду и удивилась, что она холодная. Элис думала, что вода Нила теплая, – разве не называла эту реку Амира «Доброй Матерью всех рек». Она вступила в воду, волны подняли платье до колен, потом до бедер, и оно распласталось на воде как гигантская белая медуза. Когда она вошла в воду по грудь, намокшее платье опустилось в воду и обвилось вокруг ее ног; еще шаг – и вода дошла до подбородка, а светлые волосы прядями разметались по течению. В ее ушах раздался голос Ибрахима: «Элис, ты не возненавидела меня за то, что я изгнал нашу дочь?» – и она ответила успокоительно: «Нет, нет, дорогой, ты освободил ее из тюрьмы, где я осталась пленницей. Благодарю тебя за это, Ибрахим…»

Элис открыла рот, и в него хлынула чуть солоноватая вода. Она расставила в стороны руки, подняла ноги и лежала в течении, как в люльке, плавно покачиваясь; но вода продолжала заливать ее рот, и в голове вдруг раздался гулкий взрыв. Она почувствовала острую боль, и перед глазами ее вспыхнул сноп ослепительных звезд – словно сноп фейерверков Праздника победы Египта.

Народ был потрясен кощунством, сотворенным женщиной. На улицах и в кофейнях рассказывали, что она убила своего брата, надев фальшивую бороду, стала правителем, великим фараоном Египта. Это воплощенное бесстыдство приводило в содрогание каждого. Как позволено жить на свете такой твари?

– Безумица! – ворчал над чашей пива сборщик налогов. – Отрицая свой пол, она издевается над природой, создавшей ее женщиной!

– Что ж это такое! – вопил содержатель кофейни. – Вообразила себя мужчиной, претендует на права, не предназначенные для женщин! Что будет с нашим миром, если все женщины станут так поступать?

Экспортер хлопка, сжав руки в кулаки, вскричал возмущенно:

– Чего доброго, они захотят, чтобы детей рожали мужчины!

Дахиба, до сих пор с удовольствием слушавшая комментарии зрителей съемок фильма из истории Древнего Египта, не могла удержаться и прыснула. Хаким посмотрел на нее удрученно, она извинилась:

– Прости, дорогой. Но это так смешно – мужчины, рожающие детей…

В перерыве между съемками актеры, одетые, как на фресках Древнего Египта, в длинные набедренники и широкие воротники, покуривали сигареты, стоя перед павильоном-кофейней, выстроенным около здания египетского музея. Кругом, как всегда на киносъемках, толпились любопытные.

– Ну, прости же, – настаивала Дахиба, нежно гладя лысую голову мужа. Пересними эту сцену, я буду паинькой.

Дахиба не хотела огорчать мужа, зная, что он увлечен замыслом оригинального и смелого фильма. Смелость замысла Хаким скрывал от цензоров уверениями, что фильм о славном прошлом Египта не может представлять никакой политической опасности. «Что может быть политически неверного или неуместного в фильме из эпохи фараонов?» – вопрошал он. А танцевальные сцены обещал сделать самыми скромными и неэротичными.

Но цензоры не были информированы о двухслойности фильма: сцены из эпохи фараонов происходили во сне современной египтянки. Ей снилось, что она – Хатшепсут,[6] единственная женщина-фараон Древнего Египта. В реальности героиня была женой мужа-садиста, а во сне роли изменились: жена наказала мужа, подвергнув его кастрации. Роли мужа-деспота, безнаказанно истязающего жену, и раба-кастрата в Древнем Египте играл один и тот же актер.