Когда самолет из Лондона приземлился в каирском международном аэропорту, Джесмайн думала, что, ступив на землю Египта, она испытает психологический шок, может быть, взрыв гнева или прилип депрессии. И действительно, когда она ступила на дорожку аэродрома и вдохнула первый глоток родного воздуха, все в ней как будто вздрогнуло. Но это был лишь миг, и приобщения к родине не произошло. Спеша в потоке пассажиров получить свой багаж, пройти таможню и успеть на внутренний рейс, она испытывала чувство нереальности окружающего мира, как будто она видит все во сне или стала прозрачной и, стоя перед зеркалом, не видит своего отражения. Это игра воображения, думала она, или эффект недолеченной малярии, повлиявшей на ее мозг… Но так же странно чувствовала себя Джесмайн и в самолете, летевшем в Аль-Тафлу, – когда он поднялся в воздух, она ощутила себя призраком. Внизу зеленые поля сменились красной пустыней; в отдалении исчезал Каир – город, где она родилась, была проклята и умерла… была объявлена мертвой… и вот через двадцать лет, после долгих странствий, она вернулась и, словно призрак, среди птиц, ангелов и событий прошлого летит над своей страной, не ощущая себя ее частичкой.

Джесмайн почувствовала лихорадочный жар и, взяв купленную в каирском аэропорту газету, начала обмахивать разгоревшееся лицо. На первой странице крупными буквами было напечатано: «Буш назначает нового посла США в Египте». Джесмайн немного успокоилась, развернула газету и начала просматривать объявления. Под крылом самолета стелился древний и вечный деревенский Египет, со страниц газеты на Джесмайн повеяло современным Египтом. Сколько брачных объявлений – значит, теперь не всем девушкам Египта жениха выбирают родные? Женщины сообщают необходимые данные – возраст, образование, семья, неизменно добавляя информацию о цвете кожи: «белый», «пшеничный», «оливковый» и далее вплоть до черного. На первой странице статья об убийстве – юноша, окончив учебу в университете, вернулся из Англии. Обнаружив в спальне незамужней сестры флакон с лекарством, – он узнал, что это абортивное средство, – убил молодую женщину. Вскрытие показало, что сестра не была беременна, более того – что она была девственницей, а лекарство купила у какого-то знахаря в связи с неполадками в менструальном цикле. Убийцу оправдали, так как он защищал честь семьи.

Джесмайн отложила газету и снова стала глядеть в окно: внизу простирался необозримый желтый океан Сахары, разделенный надвое зеленой полосой долины Нила. Эта полоса сверху казалась такой узкой, словно на зеленом уместилась бы одна ступня человека, а другую ему пришлось бы поставить на желтое пространство. Джесмайн подумала, что чувствует себя словно этот воображаемый человек: одной ее ногой она ступила в Египет, но половина ее существа противится воссоединению с прошлым. Она так долго отгораживала свою душу от невыносимых воспоминаний! Возвратиться в Египет всей душой – это значит, что откроются старые раны. И отогнав от себя милые образы Амиры и сестры, страшное воспоминание о Хассане эль-Сабире, Джесмайн стала думать о встрече с Деклином Коннором. Пятнадцать лет прошло со времени их совместной работы над переводом на арабский язык медицинского справочника, и вот они снова будут работать вместе.

Машина изменила направление и начала снижаться, и Джесмайн увидела бледно-желтые песчаные дюны с пятнами каменных россыпей, какие-то руины – может быть, кладбище, навес и взлетную дорожку, к которой, поднимая тучи песка, подъезжали две машины. Самолет побежал по дорожке, и она увидела на летном поле будку с радиоустановкой и на ней облупившуюся дощечку с надписью по-арабски и по-английски: Аль-Тафла. Из машины выскочили двое мужчин, оба в хаки – один – чернокожий со сверкающей улыбкой, другой – европеец, темно-загорелый. «Коннор!» – узнала Джесмайн, и сердце ее забилось быстрее.

Самолет остановился, оба мужчины и техник из радиобудки подбежали к нему. Расположившиеся неподалеку со своими верблюдами в тени большой скалы, бедуины спокойно глядели на гигантскую стрекозу, присевшую на песок и суетящихся вокруг нее людей. Наср сразу стал разгружать самолет, укладывая в багажник машины ящики с лекарствами и вакцинами, – их надо было как можно скорее доставить в Аль-Тафлу и поместить в холодильник. Коннор подошел к высунувшемуся из своей кабины пилоту и приветствовал его:

– Аль хамду лиллах! Салаамат!

– Салаамат! – откликнулся тот.

Коннор подошел к дверце пассажирской кабины, надеясь встретить присланного ему заместителя, и нахмурился, увидев женщину в джинсах и легкой блузке, с золотистым «конским хвостом», сияющим на солнце. Потом он узнал ее и с радостным удивлением воскликнул:

– Джесмайн!

– Хелло, доктор Коннор! – ответила она, спрыгивая на дорожку. – До чего ж я рада вас видеть!

– Джесмайн Ван Керк! Каким ветром вас сюда занесло?

– Разве вам не сообщили из лондонского офиса, что они присылают именно меня?

– От них дождешься! Сообщат через месяц после вашего появления! Но это же чудесно – встретить вас! Сколько же лет мы не виделись?

– Шесть с половиной. Мы встретились в Неваде, на атомном полигоне, помните?

– Конечно, помню. – Он не сразу отпустил ее руку. – Ну ладно, поедем в Аль-Тафлу.

Пока он помогал Насру загрузить в багажники «тойот» последние алюминиевые ящики с наклейками «Международная организация здравоохранения», Джесмайн стояла, обернувшись в сторону Нила. Она закрыла глаза, и прохладный ветер обдувал ее лицо. «Пятьсот миль между мною и Каиром, – думала она. – Пятьсот миль отделяют меня от тех, кто может растравить мне сердце. Я буду спокойна здесь».

– Это весь ваш багаж? – спросил Коннор.

– Да, один чемодан.

Коннор забросил легкий чемодан в багажник «тойоты», сел за руль и нажал стартер. Машина запрыгала по неровной дороге; Джесмайн уставилась в ветровое стекло и молчала.

– Значит, вы все-таки решились приехать в Египет, – сказал он. – Я помню, что вы не хотели. Семья вам была рада, наверное.

– Они меня не видели. Я не останавливалась в Каире.

– А! Последний раз, когда мы встретились, вы должны были ехать в Ливан. Как вы там работали?

– Там было ужасно. А потом меня перевели в лагерь беженцев в Газе. Там было еще ужаснее. Мир как будто не хочет знать о бедствиях палестинцев!

– Мир ни о чем не хочет знать!

Джесмайн удивила эта реакция. Она почувствовала в Конноре какую-то перемену. Голос был прежний, он говорил громко, с английским акцентом, но что-то горькое звучало в интонации. Изменилось что-то и во внешности– по-прежнему излучал энергию, но лицо похудело, кожа обтянула скулы, и в глазах метался скрытый гнев, – но он справлялся с собой и снова выглядел таким, как прежде.

– Я чертовски рад, что вы приехали, Джесмайн, – повторил он, улыбаясь. – Мне не везло на помощниц. Присылали незамужних женщин, а наши крестьянки взяли их на зубок. Незамужним женщинам трудно работать на Востоке. Одна морока с ними.

– Ну, а как с мужчинами?

– Да тоже неудачно. Один – медик из Египта, студент, по молодости, наверное, не сладил с моими феллахами и отпросился домой по состоянию здоровья. Другой, американец, вздумал обращать их в христианство, и я его живо выставил. Я особенно и не виню этих парней—с феллахами трудно. Им, как детям, присмотр нужен. Решат, например, что надо сразу принять лекарство, которое дается на неделю, – считают, что одна таблетка хорошо, а семь – в семь раз лучше помогут.

«Тойота» ехала краем поля. Деклин нахмурился и продолжал рассказывать:

– Была здесь эпидемия холеры. Крестьянин посетил Мекку, привез воды из священного колодца и вылил ее в деревне в колодец, чтобы поделиться святыней с односельчанами. Оказалось, что привез он воду с холерными бациллами. Очень трудно с прививками – феллахи боятся их делать. Один случай был трагический: парень не боялся прививок, и за деньги ходил на уколы вместо своих соседей. Пока разобрались – двадцать порций вакцины получил, – умер.

Джесмайн опустила стекло и почувствовала на лице холодный, сухой воздух пустыни. Ее била нервная дрожь, – это было слишком много сразу: снова Египет, снова Коннор.

– Я рада, что буду помогать вам, – сказала она, справившись со своим волнением.

– Вы не только будете мне помогать – вы меня смените, – возразил он.

– Я не знала! Когда же вы уезжаете?

– Значит, они вам не сообщили. Через три месяца. «Королевские фармацевты» Шотландии предложили мне пост директора отделения тропической медицины в своей организации.

– В Шотландии! Вы займетесь научными исследованиями?

– Я буду администратором. Отсиживать за письменным столом от девяти до пяти. И никаких пациентов, никаких переполненных больниц с двумя больными на одной койке. Я признаюсь вам, Джесмайн, – я устал помогать людям, которые сами себе помочь не хотят. И мне тошно от пальм и солнечного света. Люди стремятся отдыхать в тропиках, а я мечтаю жить среди туманов и дождей.

Она посмотрела на него удивленно:

– А ваша жена тоже будет работать в Шотландии? Он судорожно сжал руль, машина запрыгала по неровной дороге.

– Сибил умерла. Три года назад, в Танзании.

– О, простите меня, – Джесмайн снова повернулась к открытому окну, вдыхая запах жирной глины на берегу Нила, запахи травы и реки. «В душе Деклина живет гнев, – думала она. – На кого и на что? Когда и почему он возник?»

Они миновали пустыню и ехали полями, где уже созрели пшеница и люцерна, и немногочисленные феллахи в развевающихся от ветра галабеях мотыжили землю и, подняв головы, весело махали проезжающей машине.

– А как ваш сын Дэвид? – спросила Джесмайн.

– Ему девятнадцать, учится в колледже в Англии. Славный парень. Как только перееду в Европу, заберу его к себе, будем жить вместе. В Шотландии хорошая рыбалка, вместе будем ездить на озера.

– И вы совсем порвете с организацией Тревертонского фонда?

– Решительно. И даже от частной практики откажусь. Пациентов в моей жизни больше не будет.

Теперь дорога вилась между полями высокого сахарного тростника. Навстречу ехал бодрый старик верхом на осле; он поднял приветственно руку и воскликнул:

– У вас новая невеста, ваша честь! А когда свадебная ночь?

– Бокра филь мишмиш, Абу Азиз, – возразил Коннор, и старик засмеялся.

– Бокра филь мишмиш, – промурлыкала Джесмайн, вспоминая, как Захария называл ее «мишмиш» – «абрикосик».

– Абрикосы зацветут завтра, – сам себе перевел Коннор, – то есть «не поспешай».

И снова Джесмайн заметила, как резко обозначается теперь его челюсть, как сурово сжимаются губы. Ей хотелось спросить, как умерла Сибил, но вместо этого она заметила:

– Ваш арабский стал значительно лучше, доктор Коннор.

– Я старался. Помню, как вы смеялись над моим акцентом, когда мы вместе работали над книгой.

– Надеюсь, вы на меня не обижались?

– Что вы, мне нравится ваш смех. – Он взглянул на нее и отвел взгляд. – И мой акцент действительно был ужасен. Теперь я говорю по-арабски неплохо, пишу и читаю хуже. Я легко овладел им, родившись в Кении и с детства зная суахили – он близок арабскому. Ваш язык красив. Вы мне говорили когда-то, что он звучит, словно вода, льющаяся по камням.

– Да, я говорила. Но я просто цитировала кого-то. А вы по-прежнему произносите название мускула носа, когда хотите благословить кого-нибудь?

Он засмеялся. «Совсем, как прежде», – подумала Джесмайн.

– О, так вы это помните?

«Я помню каждый день нашей совместной работы, – хотела бы сказать она, – и последний день, когда мы чуть не поцеловались…»

Они уже доехали до глинобитных домиков деревни. У многих хижин были синие двери или рисунок, исполненный синей краской, на стенах – символ счастья Фатимы, дочери Пророка. На многих домах были нарисованы самолеты, корабли или автомобили – в знак того, что счастливые обитатели этих домов посетили священную Мекку. И на каждом доме было тщательно выведено слово «Аллах» – чтобы отгонять джиннов и обладателей дурного глаза.

Они проезжали мимо женщин, стоящих на пороге, и стариков, мирно сидящих на лавках, и Джесмайн вдыхала знакомые ароматы: жареной фасоли, печеного хлеба, кирпичиков навоза, которые сушатся на крышах, и двадцать лет изгнания отходили все дальше и дальше, как расходятся, лепестки, обнажая благоухающее сердце цветка, и Египет снова, дюйм за дюймом, входил в ее кровь и плоть. «Неужели он снова войдет в мое сердце?»– изумленно думала Джесмайн.

Кивнув Насру, который повел свою «тойоту» в другую сторону, Коннор направил машину на юг деревни по широкой грязной дороге, по которой важно двигались верблюды, нагруженные сахарным тростником, и семенили ослики с корзинами по бокам или запряженные в повозки.

– Сейчас вы увидите здание нашей врачебной миссии при Тревертонском фонде.

Они проехали мимо плаката с надписью: «Каждые двадцать секунд в мире рождается ребенок». Плакат был вывешен Каирской ассоциацией планирования семьи.