— Не буду оспаривать твои слова о ее глупости, потому что еще не успела с ней поговорить. Но, возможно, в ее присутствии здесь есть какой-то смысл? — предположила я. — Например, пробуждать в окружающих людях какие-то чувства…

— Что-то вроде катализатора, да? — усмехнулся Роберт. — Умная идея. В вас есть кое-что помимо хорошенького личика. Думаю, вы правы, — согласился он. — Предполагается, что мы составляем терапевтическое сообщество, то есть мы якобы должны хорошо влиять друг на друга и вылечиваться сами. Наверняка у подобного сообщества должна быть определенная структура. Правильные пропорции разнообразных качеств для возникновения межличностных связей. Возможно.

— Может быть, если вы воспримете ее как лекарство?..

— Видите ли, для меня она плохое лекарство, — возразил парень. — Она напоминает мне мою мать, с ее примитивными идейками. Впрочем, давайте лучше поговорим о вас.

— Извини, — ответила я. — Но мне нужно взглянуть на другого пациента. Как-нибудь в другой раз.

Роберт пообещал, что запомнит мою последнюю фразу, а я вернулась к сестре Каттер. Она все еще дремала. Практикантка, пришедшая сменить меня на время ленча, поинтересовалась:

— Она волновалась?

Я покачала головой:

— Она почти все время спала.

— Хорошо. Сестра забыла попросить вас расписаться за нее, так что сделайте это сейчас. Вот карточка.

— Расписаться за нее? — Я уставилась на собеседницу в недоумении. — Что вы имеете в виду?

— Разве вам не сказали? За Сильвией требуется постоянный присмотр, поэтому на нее заведена специальная «карточка наблюдений». Здесь это обычное дело, — разъясняла мне девушка. — Думаю, если бы сестра не работала в нашей больнице, ее бы сюда вообще не поместили, — продолжала она. — Когда у вас есть пациент, за которым требуется постоянное наблюдение, на него заводится такая карточка. Вы расписываетесь здесь, когда заступаете на дежурство, чтобы начальство могло узнать, кто за нее отвечает, а дежурный не забывал, что такого пациента нельзя оставлять одного. — Она протянула мне розовую карточку. — Смотрите, вы расписываетесь каждый раз, принимая дежурство, а потом я расписываюсь, когда вы ее мне передаете.

Я подписала карточку, указав в графе «время» девять утра, но я все еще не понимала смысла этой процедуры.

— Но зачем кому-то нужно имя дежурного?

— Зачем? — Ее бледно-голубые глаза расширились. — Если пациент сделает с собой что-нибудь, коробку с карточками отнесут в Комитет по управлению больницами. Вы же не думаете, что глава отделения всезнающий, как Господь Бог?

— Сделает с собой что-нибудь? — непонимающе повторила я.

Она кивнула, затем тихо пробормотала:

— Разве вы не знаете, что в ее случае существует риск суицида? Неужели сестра Фреда вам не сказала?

Я покачала головой и представила, что могло бы случиться, пока я болтала с Робертом.

— Вот почему она здесь, — продолжала девушка. — Мартин очень беспокоится о ней. Вот почему он планирует применять электрошок.

Мне до сих пор не удалось увидеть Мартина и поговорить с ним.

— Я еще не видела его, а то он предупредил бы меня. А где он?

— Прямо сейчас он все еще веселится с группой В. Поверьте мне, Полли его достанет, — усмехнулась практикантка. — А сегодня днем у него две часовые консультации с ребятами из группы А. Потом он придет сюда, так что, возможно, вы встретитесь. Хотя нет. Сестра Фреда попросила меня передать, что вы свободны в пять.

— Понятно. Она не объяснила, что мне делать во второй половине дня?

— Думаю, то же, что и нам всем. Смешиваться… — отозвалась девушка. — Ты знаешь, что можешь выбирать: пойти в столовую или обедать здесь, да? Докторам нравится, когда мы питаемся вместе с пациентами, но если с ними остается хоть одна ответственная, то мы можем идти куда угодно. Сегодня с ними будет Петси.

— А где я могу найти сестру? — поинтересовалась я.

— Нигде, — ответила она. — Просто ты заканчиваешь дежурство и уходишь, как только другая медсестра подписала эту карточку. Ты больше не в хирургической палате, здесь все иначе.

Что правда, то правда. Я привыкла официально сообщать старшей сестре о каждом уходе из палаты и о каждом возвращении, даже если это были недолгие отлучки в амбулаторию или лабораторию. Когда Ди попросит описать мое новое отделение, я и знать не буду, с чего начать. Наверное, слово «другое» будет хорошим началом.

Я не встретила подругу в столовой, зато столкнулась со Стивом Сейлом. Он подсел ко мне и спросил:

— Как сестра Каттер?

Я колебалась. Возможно, информация от практикантки была конфиденциальной.

— Не слишком хорошо, — выговорила я наконец.

— То есть она все еще в депрессии?

— По правде говоря, да. Я видела ее, она очень спокойна и молчалива.

— Бедняга, — вздохнул медик. — Она меня пугала до смерти, но я бы никому не пожелал подобного. Как ты думаешь, можно ее увидеть?

— Я думаю, тебе лучше спросить об этом Мартина, — засомневалась я. — Или Деза, вот он как раз идет.

Я помахала рукой индийцу. Он принес тарелку с карри.

— Скоро я отправлюсь на кухню и наконец научу их правильно готовить горячий карри, — заявил он. — Здесь всегда экономят на макаронах.

— Знаю, — согласилась я. — Жаль, что не ты наш повар. Дез, как ты считаешь, Стив мог бы навестить сестру Каттер?

— Почему нет? — улыбнулся индиец. — Если он сможет проскочить мимо сестры Хуппер.

— Ее сегодня нет.

— В таком случае пойду прямо сейчас, — решил Стейл. — Прежде чем меня запрягут в амбулатории мистера Кершоу. То есть теперь уже Виктории.

После ухода Стива Дез вопросительно посмотрел на меня:

— И как тебе все мы и наше отделение?

— Подожди! — взмолилась я. — Это совсем другой мир.

— Да. Как тебе Полли?

— Я считаю ее ходячим кошмаром, если хочешь знать правду. Она всегда себя так ведет? Что с ней такое?

Дез пожал плечами:

— Она такая же, как Пол, и Тони, и Додо, и большинство наших больных. Думаю, ты бы их назвала «выброшенными на обочину». У нас много блестящих молодых людей, которые были лучшими у себя в университетах или в школах, а потом — пуф! — и они ломаются, как сухая ветка. У них нет больше ни сил, ни веры, чтобы к чему-то стремиться.

— Но почему, Дез?

— Мне кажется, они слишком быстро впитывают академические знания, но у них не остается времени, чтобы вырасти эмоционально. Ты понимаешь? Широта познаний должна соответствовать глубине чувств, иначе не получится гармоничной личности.

Я кивнула:

— Понимаю тебя. Люди вечно учатся: сначала школа, потом университет, вечные лекции… Тебе не кажется, что стоило бы узаконить свободный год после школы, просто чтобы люди успели повзрослеть? Чтобы они могли попутешествовать, или пройти службу в каком-нибудь подразделении, или просто поработать в магазине. Тогда, столкнувшись со стрессом во время учебы, они окажутся более уравновешенными. И они бы лучше себе представляли, чем именно хотят заниматься.

— Ты говорила с доктором Бернштейном, да? Или с Мартином? Они оба думают одинаково.

— Правда? — удивилась я. — Да нет, это мое личное мнение.

— Но ты, ты же не устраивала себе этот каникулярный год?

— Нет. Но только потому, что всегда знала, где буду работать. Я с самого раннего детства не думала ни о чем другом, — пояснила я. — И кроме того, невозможно работать в больничной палате и не получить колоссального эмоционального опыта. Черт возьми, тебе просто придется повзрослеть. Или ты сломаешься… Так что же сломило Полли?

— Полли? Музыка. У нее есть способности, но нет таланта, — пожал плечами Дез. — Вместо концертирования ей пришлось преподавать. Но у нее и уроки получались плохонькие. Ее отвергли, и теперь она отвергает музыку, ее креативность преобразуется, и она устраивает нам маленькие концерты здесь, — вздохнул индиец. — Что касается Тони, то он хочет быть журналистом. Его отец — директор школы и настаивает на получении сыном ученой степени в Англии. Тони говорит, что это худшее из возможных занятий для будущего журналиста. Но он хороший сын: три раза он начинал учиться и три раза вылетал с треском.

— И что с ним будет теперь?

Собеседник умолк, доедая свой карри.

— Он сам это решит. Парень может бросить вызов отцу и получить работу, о которой мечтает, — пока стать младшим репортером. Или он может забыть о журналистике и попробовать стать преподавателем, как того хочет его отец. Такой выбор приходится делать большинству молодых людей. И принять решение очень непросто. — Он улыбнулся. — Так же, как Мартину было нелегко покинуть забастовочный комитет.

— Правда? — ехидно произнесла я, поднимаясь, чтобы идти. — А мне показалось, что гораздо тяжелее было бы в нем остаться. Особенно если дорогой Лоле их идеи пришлись не по вкусу!

— Лоле? — Дез выглядел расстроенным. — Ради бога, кто такая Лола?

— Его невеста, — фыркнула я. — Или он и тебе ничего не сказал?

Он остался за столиком, а я вернулась в отделение.

Вернувшись с дежурства в пять, я первым делом плюхнулась на кровать. Там меня и застала Ди в шесть часов и воскликнула:

— Не может быть, чтобы новая работа так выматывала! Что ты делала весь день?

Я попыталась вспомнить:

— Учила некоторых из пациентов фантазировать, позволяла им учить меня играть в сквош и настольный теннис, гуляла с кем-то из них по окрестностям, слушала, как они ссорятся, пока помогала Роуз собирать головоломку. Ах да, еще успокаивала Полли.

— Роуз? Полли? — повторила подруга. — Занимательно.

— Это длилось целую вечность, — продолжала я жаловаться. — И ты бы не поверила и половине моих историй, если бы я успела их тебе рассказать. Это совсем не похоже, абсолютно не похоже на обязанности нормальной сиделки.

— Все так говорят… — кивнула она. — Как сестра Каттер?

— Совершенно погружена в себя. Я узнала, что Мартин обеспокоен ее состоянием, но его самого я не видела, — сообщила я. — Он взглянул на меня разок и сразу исчез. И я могла бы побиться об заклад, что это его идея — забрать меня из группы и отправить следить за больными в палатах утром.

На самом деле мне это соображение пришло в голову только что. Но чем больше я обдумывала эту мысль, тем более похожей на правду она мне казалась.

— Ой, ты все придумываешь. — Ди недоверчиво взглянула на меня.

— Правда? И некую мисс Монтес я тоже выдумала?

— Кого?

— Никого. Это не важно… — отрезала я. — Почему бы нам не пойти куда-нибудь и не выбросить «Мей» из головы хотя бы на пару часов?

— Извини. — Подруга вздохнула. — Я выжата как лимон. Но ничто не мешает тебе прогуляться.

— Одной? — Я понимала, что становлюсь занудой.

— Господи, да столько людей ищут компанию! Зайди в общую гостиную и…

— Это не для меня, — возразила я. — Это бы сделала Полли, но мне не хочется. Кстати, как вчера прошла демонстрация в Одеоне?

— Ты хочешь сказать, что не слышала? — Ди застыла в дверях. — Никто тебе не сказал?

— А я никого и не спрашивала.

— Но ведь в отделении наверняка знали! — недоумевала приятельница. — Сестры Хуппер не было, и вообще…

— Я тебя не понимаю, — отозвалась я. — Какое отношение демонстрация имеет к отсутствию сестры Хуппер? А, поняла, она возглавляла колонну?

— Точно, — подтвердила Ди. — Ее и сестру Вильямс арестовали.

— Не может быть! За что?

— За помехи движению, за нападение на полицейского и за отказ покинуть помещение кинотеатра по требованию управляющего, — перечислила подруга. — По крайней мере, такие доводы привела полиция. Хорошая реклама.

— Хорошая? — повторила я. — Ди, ты, наверное, с ума сошла. Так чем все закончилось?

— Джордж Форд внес за них залог, но сегодня утром они должны были присутствовать в суде. Им ничего серьезного не инкриминировали, просто обязали сохранять порядок, — успокоила меня подруга. — Должно быть, судья на нашей стороне. А вот старшая сестра устроила ужасный разнос Вильямс. Бедная ведьмочка! Ну все, я ухожу. Ах да, кстати, старичок Планкетт сегодня снова попал в больницу. Он о тебе спрашивает, передает привет и все прочее.

— Мой мистер Планкетт? — улыбнулась я. — Он милашка. С чем на этот раз?

— Якобы нужно сделать новую колостомию. Не слишком умно придумано, впрочем.

— Бедный старичок, — печально вздохнула я. — По правде сказать, мне непонятно, как он так долго к нам не попадал. У него чертовски опасное новообразование. Передай ему привет и скажи, что я попробую его навестить.

— Обязательно, — пообещала приятельница и закрыла дверь.

Я осталась дома, закончила читать «Секретное оружие» и начала биографию леди Рендолф Черчилль. Фотография герцога Кински напомнила мне мистера Кершоу. Должно быть, это чудесно, подумала я, когда в твоей жизни столько любимых. Особенно в викторианскую эпоху. Сегодня, в 1970-м, мы уже не можем жить такой яркой жизнью или только я не могу?