— Разумеется. Но…

— Тогда почему ты здесь? Ты видела себя в мечтах «холодной женщиной в белом», как Турбер назвала нас? Или хотела поскорее смыться из дома? Или у тебя не хватило воображения представить, чем еще можно заниматься?

Собеседница разозлилась:

— Я пришла сюда, потому что хотела быть медсестрой! А почему же еще?

— Хорошо. Тогда ты прекрасно знала о зарплате и об условиях работы еще до поступления. И ты согласилась с ними. Зачем же поднимать шум сейчас?

— А она права, — мягко сказал Мартин. — Ты знала все это до того, как поступила, Мей. Ты ведь пришла сюда не для того, чтобы все реорганизовывать? Как некоторые женщины, выходящие замуж с мыслью перевоспитать своего супруга?

— И я слышу это от тебя? — возмущенно парировала девушка. — Ты же загорелся идеей демонстрации не меньше остальных!

— Да, но в тот момент я не слышал, чтобы кто-то предлагал отказаться от работы. С забастовкой я не согласен.

— Правду говорят, что некоторые из постоянного персонала больницы склонны больше играть на публику. А вот Том считает — нам следовало выступить уже давно.

— Да? — усмехнулся Вудхерст. — Если он откажется заполнять бланки, ему станет трудновато поддерживать порядок в отделении скорой помощи.

— Нет, ты просто невозможен! — Вильямс поставила свою полупустую чашку в раковину и ушла, перебросив косу через плечо. Лента на лбу сползла, и выглядела Мей сейчас так же устрашающе, как вышибалы в клубе «Вершина поп-музыки». Не будь я так раздражена, я бы расхохоталась.

— Вот видишь? — заявила я Мартину. — Она отплатила тебе за отсутствие поддержки.

— Дело не в этом. — Мужчина пожал плечами. — Я только указал на невозможность отказа медсестер от выполнения своих обязанностей.

— Проблема не только в ухудшении обслуживания. Подобные действия подрывают престиж нашей профессии, выглядят как несправедливость к пациентам. Общество всегда хорошо к нам относилось, ценило нас. Но если мы раздуем шумиху ради денег, тогда мы недостойны огромной благодарности, испытываемой людьми. Профессия медсестры станет обычной работой, которую мы выполняем тщательно только потому, что нам хорошо платят, а вовсе не призванием.

— А ты действительно хочешь работать медсестрой, правда?

— Конечно, хочу!

— А я хочу быть доктором, — кивнул собеседник. — Но мне не нравится противостоять всему отделению. Иногда совместные усилия — единственный способ чего-то добиться.

— О, Мартин, но ведь это не так! Ты ведь не собираешься всерьез идти с маршем по улицам! — воскликнула я горячо. — Ты слишком занят, и мы тоже. Все эти сестры, сидящие без дела в знак протеста или бегающие туда-сюда с плакатами… Это так глупо — бездарно тратить время, когда ты необходим в палате, чтобы ухаживать за больными.

— Хорошо. А какую демонстрацию ты бы предложила?

— Например… Мы могли бы в течение месяца выполнять все свои обязанности предельно тщательно, так, как нас учили. А в конце месяца попросили бы какую-нибудь уважаемую газету, «Таймс» или «Гардиан», опубликовать наше расписание и список обязанностей, без комментариев обнародовав несколько рабочих недель по девяносто шесть часов в каждой, мы смогли бы повергнуть людей в шок, заставить их понять, что нам не хватает рабочей силы. И если бы они также пришли к заключению, что нам недоплачивают, это было бы справедливо. Но к этому выводу они должны прийти сами, мы не можем давить на них. Нам действительно недоплачивают за весь круг наших обязанностей. Но нам платят достаточно за нашу реальную работу. Мы ведь все делаем на бегу. Больные больше не получают внимания и душевного тепла.

— Так почему бы тебе не предложить свой вариант студентам? — произнес Мартин.

— Мне? — удивилась я. — Мне одной? Да мне никогда не позволят!

— А кто может остановить тебя?

Я рассмеялась:

— Во-первых, сестра Каттер. Вчера я опоздала домой, потому что было много работы, а сестра любит придумать для студентов побольше заданий. Дома на меня накричали за то, что я стою на своем. Если бы кто-нибудь поддержал меня!

— Заставь их.

Я покачала головой:

— Никто не станет меня слушать. Окружающие подумают, что я просто сошла с ума.

— Я так не думаю.

— Это очень мило, и я тебе признательна. Но твое мнение на них не повлияет.

— Да, наверное, не повлияет, — согласился Мартин. — А сейчас ты не хочешь пойти и повеселиться со всеми? Или ты предпочтешь поехать домой и лечь спать?

— Честно говоря, я бы хотела вернуться в свою комнату, — призналась я. — Но мне не хочется, чтобы кто-то уезжал раньше только для того, чтобы подвезти меня.

— Я не пожалею. Я порядком устал от этой странной вечеринки.

— А как же Ди и остальные, которые приехали вместе с тобой?

Здесь остается прорва машин, — отозвался мужчина. — Где твое пальто, я принесу его?

— Оно в спальне. Короткая серая шубка с фиолетовым шарфом, засунутым внутрь.

— Сумочка?

— Нет, я ее не брала.

Мой спутник рассматривал стеклянную дверь за раковиной:

— Это пожарная лестница. Мы могли бы выскользнуть через нее.

— Отлично, — согласилась я. — Спасибо, Мартин.

Он вернулся через две минуты, подал мне меховое пальто и произнес:

— Чудесный запах. Какие это духи?

Я не сразу вспомнила, какой из флакончиков, преподнесенных мне на Рождество, я использовала на этот раз.

— Это «Эмпревю». Запах не очень мне подходит, но это подарок от подруг из палаты.

— Но он похож на тебя, — возразил мужчина. — «Эмпревю»… По-французски — «неожиданный, непредвиденный».

Я завязала пояс пальто и подождала, пока он откроет дверь.

— Я совершенно предсказуема.

— Смотря что подразумевать под этим словом. Я пойду вперед, а ты будешь ступать по моим следам. — Он посмотрел на мои туфли. — Хорошо, они совсем легкие.

— Конечно, — хмыкнула я. — Кто носит тяжелые сапоги с чулками?

Мой спутник оглянулся через плечо и рассмеялся, уже спускаясь вниз по ступенькам:

— Некоторые именно так и делают. Ужасные женщины, которые лечатся у нас амбулаторно. Представь: джинсы, сатиновые блузки и сапоги на высоком каблуке; одной рукой они толкают детскую коляску, а другой держат сигарету.

— А на волосах химическая завивка?

— Точно.

Пожарная лестница заканчивалась в восьми футах от земли, последняя секция изгибалась крючком, как и в «Мей», чтобы остановить незваных гостей. Мартину пришлось прыгнуть вниз, а затем задержаться, чтобы подхватить меня. Сделав последний шаг, я упала прямо в его объятия. Он на мгновение прижал меня к груди, а потом позволил встать на ноги.

— Значит, ты абсолютно предсказуема?

Я согласилась:

— Абсолютно.

— Давай выясним. — Мужчина обхватил мое лицо обеими руками и поцеловал в губы. Я застыла неподвижно, чувствуя себя так, будто солнце зажглось в моей душе; я не чувствовала под собой ног от радости, я словно парила на головокружительной высоте.

Мартин выглядел удивленным.

— Вот видишь! Ты совсем не так предсказуема, как хочешь казаться. Я был уверен, что ты или дашь мне пощечину, или разрыдаешься. Ты не сделала ни того ни другого… — Он улыбнулся. — Идем. Моя машина там.

Когда мой спутник взял меня за руку и повел через лужайку, я ощущала себя на седьмом небе от счастья. Я совершенно не ожидала этого поцелуя, раньше Мартин всегда вел себя сдержанно и осмотрительно.

Мы уже подъезжали к дому, когда я снова обрела дар речи:

— Извини, что не последовала твоим предположениям, — заявила я. — Просто я была ошеломлена.

— Но не разозлилась?

— Конечно нет.

— Хорошо, — кивнул мужчина. — Поскольку в будущем я бы хотел повторить опыт. Но не сегодня. Во-первых, во всем должна быть мера, а во-вторых, мне нужно сохранять трезвую голову. У меня нет ни малейшего представления, что мисс Брукс успела натворить в отделении.

— Но она там не одна, — напомнила я. — Дез отправился туда какое-то время назад.

— Это было очень мило с его стороны, — произнес Мартин.

— Думаю, это была не его вечеринка.

— Это была и не моя вечеринка, — признался мой спутник. — Вот в чем моя проблема. Я не очень общительное создание. Мне нравится отделиться от стаи и поговорить с одним человеком и не особенно нравится танцевать или пить, если, конечно, называть эти судороги танцами.

— И если эту бурду можно назвать выпивкой, — добавила я.

— Обычно моя вечеринка заканчивается на какой-нибудь кухне, где я тихо сижу и пью чай.

— Я тоже, — призналась я. — Я уже выяснила все странные места, где люди держат заварочные чайники. Мужчины, например, всегда ставят их поближе к тому месту, где кипятят воду. А вот женщины — нет. Когда сестра Рейбрук увольнялась, она устроила прощальные посиделки, и ее чайник я нашла в имбирном кувшине в шкафу.

— У моей тетушки чайник найти посложнее. Она его запирает, и исключительно потому, что кто-то подарил ей старинный шкафчик с замком, родом из тех времен, когда утварь ценилась на вес золота и хозяева не доверяли слугам.

— Как подставка для графина с вином, которую нельзя открыть без ключа, — улыбнулась я. — Или так получилось потому, что тетушка Мод была алкоголичкой?

— Нет, я думаю, дворецкий был тихим пьяницей.

Я протерла окошко, чтобы выглянуть наружу. Мы почти приехали.

— Мартин, высади меня на углу, а не у парадной двери, — попросила я.

— Но ведь все останавливаются на углу.

— Вот именно. Комендантша такая проныра! Ей нечего делать, кроме как следить, кто с кем уходит и во сколько возвращается.

— Тогда почему бы нам не удовлетворить ее любопытство? — усмехнулся мужчина.

Мне не хотелось доходчиво объяснять ему, что в этом случае на следующее утро его имя будет непременно склоняться на все лады вместе с моим и что ему это может не понравиться.

— Пусть она погадает, — ответила я. — Для нее смысл жизни состоит в том, чтобы строить предположения о чужих романах.

— Что ж, вот и угол. Ты только посмотри на это. — Мартин сбросил скорость, чтобы я могла обозреть окрестности.

На пятачке у большой березы уже стояли три машины. Каждая из них принадлежала кому-то из персонала больницы, и в каждой на переднем сиденье виднелись две склонившихся друг к другу головы.

— Нет, — решила я. — Домой, Мартин.

Он спустился вниз по дороге и притормозил прямо напротив веранды.

— Ну вот, мы и приехали. Теперь о нас все известно. — Мой спутник посмотрел мимо меня. — Боже мой! Как давно это здесь болтается?

Я тоже оглянулась. Когда мы уезжали, там висела написанная обычным шрифтом доска, гласившая: «Частное владение. Общежитие медсестер». Сейчас она была закрыта кричащим красно-белым плакатом с надписью: «Однажды вам может понадобиться медсестра: поддержите наше требование о повышении зарплаты, или вы можете ее не дождаться».

— Сестра Венаблес наверняка этот кошмар еще не видела, — заявила я. — И если увидит, то будет причитать. Лучше я сниму плакат.

— Нет. — Голос Мартина звучал очень решительно. — Ты не должна так поступать. Ты можешь не соглашаться с забастовочным комитетом, но никто не давал тебе права вмешиваться в его политику. Они делают то, что считают нужным. Если ты не готова пойти на собрание и высказать свое неодобрение вслух, не стоит злиться, когда подобное вывешивают и от твоего имени тоже. Я действительно так считаю, Лин. Если ты возмущена, жалуйся в комитет, но нельзя просто сорвать плакат.

— Но, Мартин, мы не можем позволить такой вульгарности висеть у общежития!

— Тогда иди на собрание и заяви об этом, — нахмурился мужчина. — Сделай так, как положено.

Мне показалось, что Вудхерст еще не выбрал, на чьей он стороне. И наш вечер мог бы закончиться совсем иначе.

— Возможно, — проговорила я, открывая дверь. — Доброй ночи, Мартин. И спасибо, что подвез.

Он положил свою руку мне на плечо, останавливая:

— Постой, Лин. Теперь, когда у нас в отделении появился Дез, мы не настолько перегружены, как прежде. Как ты думаешь, мы можем встретиться снова? — Мужчина улыбнулся. — В прошлый раз все было как-то не так, или ты другого мнения?

В этот раз все было тоже не так, и я чувствовала себя виноватой: не следовало высказываться так категорично по поводу всей этой кампании. Но я была довольна, что он хотя бы запомнил наше прошлое свидание.

— Возможно, — ответила я вслух. — Когда?

— Как насчет вторника? — предложил Мартин. — Я официально работаю полдня.

— Извини. Я, вероятно, не смогу освободиться раньше девяти.

— Я смогу подхватить тебя в половине десятого, — не сдавался он. — У нас будет возможность поужинать вдвоем.