— Не это! — сердито говорю я, поскольку злоупотребляю только легальными веществами. У меня принципы.

— Разве ты не в курсе, что никотин разъедает легкие? — Рон скребет свою козлиную бородку. — Знаешь, сколько в сигаретах всякой гадости?

— И это говорит человек, который выкуривает шесть косяков в день.

— Но в траву, по крайней мере, не подмешивают мышьяк и формальдегид. Стопроцентная конопля, малышка.

Я закатываю глаза.

— Ладно, ладно. Секундочку.

Косяк отправляется обратно, а Рон снова начинает рыться в кармане. Рон совсем тощий, и мешковатая одежда это только подчеркивает, но другой он не носит. После нескольких минут раскопок он достает свернутый листочек бумаги. В нем две белые таблетки. Экстази, наверное. Рон не вылезает из клубов.

— Это тебя развеселит. — Он одаривает меня щербатой ухмылкой. Я бью его по руке. — Старушка, к чему такая агрессия? — Рон бережно заворачивает таблетки и снова убирает в карман.

* * *

Прошло почти полчаса, и сигарета мне нужна нестерпимо.

— Расслабься, — советует Рон и массирует мне плечи. Я даю ему по рукам, он отскакивает в сторону и сердито бормочет: — Хотел помочь. Во дерганая.

— Следующий! — рявкает женщина в третьем окне.

Человек передо мной, который все это время переминался с ноги на ногу, как спринтер перед забегом, срывается со старта и чуть не врезается в окно. Ему нужна хорошая порция «Риталина» от гиперактивности. А мне нужна сигарета.

Я смотрю на другое окошко. За компьютером сидит маленький человечек в толстых очках. Он никого не зовет и никого не обслуживает. По телефону он тоже не говорит. И не обедает. Он просто сосредоточенно и отрывисто нажимает на кнопки. Я делаю вывод, что он играет. Может, что-нибудь из восьмидесятых годов, вроде «Космических захватчиков» или «Сороконожки». Я хочу такую работу, где можно играть в компьютерные игры. И неспешно обедать. И подолгу прогуливать.

Эх-х…

— Следующий! — рявкает женщина в первом окне, а мужичок, играющий в «Тетрис», по-прежнему не сводит глаз с компьютера.

— Здравствуйте. — Я улыбаюсь и всем своим видом показываю: я дружелюбна, я не психопатка, она должна мне помочь, потому что я милая и веселая. Но с женщиной этот номер не проходит. Она хмурится, работа явно ей осточертела. — Я за пособием.

— Документы? — спрашивает она.

На фотографии потрепанных водительских прав штата Иллинойс я выгляжу на четырнадцать, хотя на самом деле мне там двадцать два. Тогда у меня были короткие торчащие волосы всех цветов радуги, потому что в парикмахерскую я ходила нерегулярно. Теперь они длинные и мелированные, обычно я небрежно завязываю их на макушке. Мой братец Тодд говорит, что с такой прической и длинной шеей я похожа на страуса.

Я снимаю очки, чтобы женщина меня как следует разглядела, и снова улыбаюсь: пусть видит, что я не обиделась на ее резкие манеры.

— Вы здесь не похожи на себя. — Приложив карточку к стеклу, поближе к моему лицу, она скептически вглядывается в мое изображение.

— Это старые права. — От широкой улыбки у меня сводит скулы. Мысленно внушаю ей: «Пожалуйста, проникнись ко мне, я — лапочка».

— У вас есть другое удостоверение личности? — спрашивает женщина с холодным равнодушием к моим попыткам навязаться ей в друзья.

Я запускаю руку в кошелек и достаю квитанцию за газ, но, видимо, этого мало. Тут Рон делает шаг вперед и заявляет:

— Я ручаюсь за нее, Дина, все в порядке.

Он обнимает меня за плечо, я заметно вздрагиваю.

— Рон? Ты? — вскрикивает женщина в окне.

— Собственной персоной, — отвечает Рон, показывая дырку в передних зубах. Рон из тех, кто употребляет такие фразы, как «собственной персоной». Еще он изредка говорит «Чего изволите?» с утрированным шотландским акцентом.

Она откатывается назад на стуле и зовет кого-то из задних кабинок, кого нам не видно:

— Девочки! Тут Рон пришел нас навестить!

Две крупные тетки немедленно подваливают к окну.

— Рон! — кудахчут они. Небольшое стадо буйволиц в платьях от Кэти Ли Джиффорд и дешевых туфлях из кожзаменителя.

— Ты нас чем-нибудь угостишь, дорогой? — спрашивает одна.

Осмотревшись, Рон прикладывает палец к губам. Потом украдкой подсовывает под стекло белый пакетик с таблетками.

Одним быстрым движением — почти незаметно — женщина за столом хватает пакетик, сует его себе в карман и подает мне листок бумаги — чек. На нем написано мое имя и сумма моего хилого пособия: $ 1035.

— Это на неделю? — с надеждой спрашиваю я.

— На месяц, — поправляет женщина за конторкой. — Сорок процентов вашей зарплаты минус налоги.

— Налоги? — вскрикиваю я. — Безработные тоже должны платить подоходный налог?

— Не я устанавливала правила. Я только выдаю чеки.

— Ух ты, это оч-чень даже ничего, старушка, — крякает Рон. — Мне прошлый раз дали всего двести три.

Пособие плюс деньги на счету — итого 1330 долларов. И хотя я по образованию художник и ничего не смыслю в математике, мне понятно, что для квартплаты не хватает почти двух тысяч. Капитальный облом.


Цирк «Барнум Бэйли»


Проезд Вествуд-Сентер, 8607

Вена, VA 22 182


Джейн Макгрегор

Кенмор-авеню, 3335

Чикаго, IL 60657


7 марта 2002 г.


Уважаемая миз Макгрегор!

Благодарим за Ваш интерес к работе в цирке «Барнум Бэйли». К сожалению, на данный момент вакансий для Вас нет.

Мы ценим Ваше врожденное чувство равновесия и то, что Вы всегда мечтали быть канатоходцем, но во всех наших акробатических трюках участвуют только опытные специалисты. Боимся, что двухнедельный гимнастический лагерь после 8-го класса нельзя считать достаточной подготовкой.

Спасибо, что обратились в цирк «Барнум Бэйли».


Искренне Ваша

Кэйт Рикордати,

начальник отдела кадров

цирка «Барнум Бэйли».

4

Я выгребла все содержимое шкафа в надежде найти что-нибудь, что можно продать за 2000 долларов. Единственное, на что мог быть хоть какой-то спрос, это:

а) один радиобудильник (он мне больше не нужен — так, безделушка);

б) свитер, подаренный бабушкой на прошлое Рождество (розовый, на четыре размера меньше, чем нужно, — бабушка по-прежнему думает, что мне десять лет);

в) электрощипцы для волос, оставшиеся от бывшей соседки.

Можете назвать меня сумасшедшей, но, по-моему, мне не хватит нескольких долларов. Придется сделать то, что в моей ситуации сделала бы любая уверенная в себе современная девушка: я продам свои яйцеклетки. Раз уж в последнее время я все равно простаиваю, зачем мне яйцеклетки?

Интернет-исследование на тему «Донор яйцеклетки» сразу дает такие результаты: 1) за это платят 7000 долларов; 2) нужно пройти отбор; 3) требуется небольшое хирургическое вмешательство и что-то страшное под названием «трансвагинальный ультразвук». «Транс» и «вагинальный» — эти два слова не сочетаются ни в каком контексте, разве что в «Шоу Джерри Спрингера».

Однако розово-голубой сайт по проблемам деторождения уверяет меня, что я испытаю «безмерную гордость, если помогу бесплодной паре осуществить мечту о ребенке».

Гордость не так привлекательна, как семь тысяч.

Я обдумываю это, и вдруг мне в голову приходит ужасная мысль: моя жизнь может превратиться в идиотскую комедию с искусственным смехом за кадром, где я хожу на свидания с собственным сыном или сталкиваюсь со своей дочерью в спортзале.

Но. Семь тысяч долларов. Я смогу расплатиться с Хозяином Бобом, и у меня еще останется больше чем на месяц. Наличными.

Нет. Это безумие. Вдруг они случайно заберут все мои здоровые яйцеклетки, у меня их всего-то штук пять или шесть. Насколько мне известно, курение, пренебрежение к спорту и ожирение, вызванное пищей с высоким содержанием холестерина, не укрепляют репродуктивную систему. К тому же на получение яйцеклетки требуется как минимум два месяца, а у меня нет столько времени.

Мои раздумья прерывает громкий стук в дверь.

Вскакиваю с места в страхе, что это Хозяин Боб, но, подойдя к глазку, вижу миссис Слэттер, соседку снизу. Любопытно, что ей понадобилось: раньше она не замечала моего существования.

С опаской открываю дверь.

— У вас слишком шумно, — с порога заявляет она. — Я слышу, как вы тут топочете, словно стадо слонов.

— Я одна, — отвечаю я.

Она заглядывает в квартиру через мое плечо и каркает:

— Точно одна?

— Точно — одна.

— Я иду играть в бинго, но, когда вернусь, вы скажите своим друзьям, что им пора домой. У меня новый слуховой аппарат, и я не ошибаюсь — у вас тут шумновато.

— Миссис Слэттер, честно, здесь никого, кроме… — Она сказала «бинго»? — Вы идете играть в бинго?

— В молодежный христианский клуб. Каждую среду хожу.

— А можно мне с вами?

Миссис Слэттер смотрит на меня так, словно я хочу оглушить ее железной трубой и отнять сумочку.

— Зачем? — спрашивает она.

— Мне нужны деньги на квартиру.

Она разглядывает меня и фыркает:

— Эта молодежь! Вечно живет не по средствам. Ладно. Заплатите за меня — возьму с собой.

— По рукам, — говорю я.


В бинго играют в подвале местного клуба молодежной женской христианской организации, примерно в четырех кварталах от нашего дома. Подвал битком забит сутулыми тетками с голубыми волосами и смазанной красной помадой. Куда ни глянь, всюду тяжелые жемчужные серьги и домашняя одежда.

— Вы ставите меня в неловкое положение, — шипит миссис Слэттер, когда я пытаюсь зажилить обещанные тридцать пять баксов на карточки бинго.

Я неохотно расстаюсь с последним наличным кредитом по «Мастеркард», мы берем свои карточки и садимся за длинный стол.

Карточки бинго — огромные, почти как плакаты, с громадными буквами и цифрами (для слепых, наверное). Напротив нас за столом сидят две женщины с десятком карточек и гигантскими маркерами, выпущенными специально для бинго.

— Фифы, — бормочет миссис Слэттер.

Реклама на стене подвала гласит: «БИНГО — НА БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ». На какую благотворительность, не уточняется. Подвал насквозь пропах кроссовками и нафталином, у меня сейчас начнется приступ аллергии. Я потираю нос, стараюсь пореже дышать и пытаюсь сосредоточиться.

Ведущий, мужчина средних лет с сияющей лысиной, в трико цвета лососины и тесной футболке, подходит к микрофону объявить начало игры; микрофон оглушительно пищит, но, похоже, это никому не мешает.

— Начнем первый раунд, — провозглашает мистер Лососевые Штаны радостным голосом телевизионного шоумена. — Сегодняшний джекпот — пять тысяч долларов.

Сзади какая-то женщина громко ойкает.

— Ослица, — ворчит миссис Слэттер, вынимает из сумочки фломастер и склоняется над лотерейной карточкой.

Шары лежат в погнутой проволочной клетке, которая выглядит так, будто по ней кто-то потоптался: она опасно перекосилась влево, сбоку вмятина.

— Б-1. Первый номер Б-1. Все слышали? Б-1 — наш первый номер. «Б» как бабочка и один как цифра один, — объявляет ведущий с энтузиазмом диджея на радио, пыхтя в микрофон.

— Бинго! — выкрикивает какая-то женщина.

— Спокойно, спокойно, — поднимает руку мистер Лососевые Штаны, — с одного шара бинго не бывает! — Он хохочет стаккато. — Иначе это было бы нечто. Правда? Правда, друзья?

Никто не отвечает.

— Итак, наш первый номер Б-1. «Б» как бинго. Ха. Ха. И один как цифра один.

Мистер Лососевые Штаны с грохотом переворачивает проволочную клетку и вынимает еще один шар.

Сидящие перед нами женщины нависли над своими бесчисленными карточками, в каждой руке — по два маркера.

— Н-32. Следующий номер Н-32. «Н» как Нэнси. Тридцать два как тридцать. Два.

— Бинго! — вопит та же женщина.

— Болезнь Альцгеймера, — еле слышно бормочет миссис Слэттер.

— Уведите ее, кто-нибудь! — выкрикивают в зале.

Может, это мое будущее. Прямо здесь. Игра в бинго. Каждую среду.

От этой ли мысли или от плесени в подвале, но я чихаю. И не просто чихаю, а три раза подряд.

Тут я вспоминаю, что если меня постигнет какая-нибудь жуткая болезнь — скажем, внезапный приступ астмы, — то медицинской страховки у меня нет. Меня не возьмутся лечить в больнице. И к своему терапевту, к которому нужно записываться за четыре недели, обратиться не смогу. Мне не помогут даже в ветлечебнице. Я хуже чем беженец. Я как прокаженная. Я не существую, я в изгнании. Точно не знаю, что происходит с теми, у кого нет страховки, но уверена: медсестры выкинут твое тело на обочину, как только это выяснится. А если ты все-таки ухитришься пробраться в больницу, то вместо лечения правительство заберет все твои яйцеклетки и оплодотворит их чужой ДНК, как в «Секретных материалах».