Наталия резко поднялась и почти побежала к выходу. «Все получилось очень грубо», – сказала она себе, на ходу обувая высокие меховые ботинки. Лицо ее горело, от неловкости она не знала, куда себя деть.

– Подождите, не уходите, – Валентина дотронулась до ее плеча, – извините, но я совсем запуталась… – И она вдруг, не выдержав наплыва чувств, разрыдалась.

– И что говорит следователь? – Наталия заставила Валентину выпить еще несколько глотков воды и достала из сумочки чистый носовой платок, потому что платок Валентины был уже насквозь мокрый от слез. Они не заметили, как наступил вечер. За эти несколько часов Наталия узнала об этой девушке так много, что теперь чувствовала себя ответственной за все то, что с ней происходит или может произойти в любую минуту. Одно было определенным: нервная система Валентины была расшатана до предела.

– Следователь? – Валентина рассеянно посмотрела по сторонам, словно ища в гостиной следователя. – Ничего. Сказал, что, мол, ищем. Но я им не верю. Я сижу дома, трясусь день и ночь от страха и выхожу лишь только затем, чтобы отработать свои положенные часы в ресторане.

– Но почему в ресторане? Ты пробовала найти что-нибудь более подходящее? Ведь ты такая молоденькая. Тебе не страшно? – Наталия осеклась, вспомнив, что слово «страх», пожалуй, самое повторяющееся из всего лексикона девушки.

– Но ведь я же ничего не умею. А пою я, как мне говорили мои воспитатели, почти с рождения. Я знаю много песен. Когда нам выдавали деньги, девчонки проедали их, а я покупала на них песенники. У нас была хорошая учительница музыки. Одинокая женщина. Она, чтобы не возвращаться в пустую квартиру, почти жила в интернате и выучила меня и еще одну мою подружку нотной грамоте. В актовом зале стоял рояль, и мы с ней довольно часто занимались. С листа я читаю, конечно, плохо, но подобрать могу практически любую мелодию.

– А откуда знаешь язык?

– Эльза Францевна научила. Она преподавала у нас немецкий, а по вечерам собирала нас, нескольких девчонок, и мы учились разговаривать по-французски. Она говорила, что этот язык может облагородить любую речь. Она жила во Франции, а потом, когда умер ее муж, вернулась в Россию. Ей было много лет, но она всегда хорошо одевалась и учила нас многому. Как держать вилку, к примеру, как вести себя в обществе, как сделать так, чтобы никто не догадался, что мы интернатские. Вы понимаете, о чем я говорю?

Наталия понимала. Как понимала она и то, что Валентину нельзя оставлять одну в этой пустой квартире, где так и не суждено было сбыться ее мечте пожить с родным ей человеком и почувствовать на себе его заботу. Кроме того, стала несостоятельной идея пойти учиться. Речь шла о выживании, о здоровье, об элементарном способе зарабатывания денег. И тут Валентине нельзя было отказать в здравом уме: ресторан находился в двух кварталах от ее дома, так что не приходилось тратиться даже на транспорт, цены на который повысились недавно вдвое.

– Мне очень хочется тебе помочь, но не знаю, как ты отнесешься к тому, что я тебе сейчас предложу.

Валентина подняла на нее свои ставшие зеленовато-прозрачными от слез глаза и вскинула брови.

– Брать частные уроки пения? Это нереально.

– Нет, не угадала. Я хочу пригласить тебя к себе. Поживешь некоторое время, успокоишься, а я в это время попытаюсь что-нибудь узнать о твоих родителях и дяде.

– Нет. Буду зализывать раны сама. Я привыкла. Мне было тяжело, когда умерла Эльза Францевна, когда yeхала Маргарита Николаевна, учительница музыки. Но прошло время, и мы перестали плакать. Время, как известно, лучший лекарь. Хотя конечно же по ночам здесь страшно.

– А тебя не навещают его друзья или знакомые? Те, что были на похоронах?

– Нет. Думаю, что они даже не догадываются, кем я приходилась Сергею Ивановичу. Кроме, правда, одной особы… Ее зовут Ольга Константиновна. Она приходила несколько раз после смерти Сергея Ивановича. Просила разрешения взять свои вещи.

– Какие еще вещи? – насторожилась Наталия. – Она что, жила здесь?

– По-моему, они были любовниками или кем-то в этом роде. Она чуть помладше дяди.

– И ты разрешила?

– Нет. Я сама собрала все женские штучки, какие только нашла в квартире, позвонила ей – она оставила мне телефон – и, когда она пришла, отдала ей лично в руки. Она в подъезде проверяла, все ли на месте, а потом ушла. Можете себе представить, как ей это не понравилось. Но я не хотела, чтобы кто-то здесь хозяйничал и рыскал по шкафам. Я же не глупая и понимаю, что она могла украсть все что угодно. У нас в интернате воровали, но мы, когда ловили, наказывали. И довольно жестоко.

– Били?

– Били.

В комнате стало тихо. Наталия думала о том, как удивительно сочетаются в Валентине природный ум и врожденная интеллигентность с замашками сорвиголовы, разбитной девчонки, брошенной судьбой в водоворот взрослой жизни и отчаянно борющейся за свое право быть счастливой.

– Вы спрашивали, не осталось ли у меня фотографий мамы? – прервала тягостную тишину Валентина и легко поднялась с кресла. – Сейчас я принесу вам фотографии, которые и позволили моему дяде доказать нашу родственную связь. Вы сейчас увидите мою маму, его родную сестру.

Она ушла и вернулась с альбомом. Раскрыла его, и Наталия увидела снимок, на котором была изображена Валентина. Она стояла на берегу реки и улыбалась невидимому фотографу. Фотография была цветной, только немного тусклой.

– Да ведь это же ты.

– Нет. Это моя мама. Елена Жукова. А вот здесь они вместе, мой дядя и мама.

И Наталия увидела мужчину, лицо которого ей показалось хорошо знакомым. Она где-то уже видела эту фотографию. Но где? Память ничего не подсказывала. Высокий, худощавый, красивый и очень милый.

– А твой отец?

– Сейчас… Вот, смотрите…

Наталия чуть не выронила альбом из рук. На снимке было точное повторение увиденного ночью в кабинете: беременная женщина в красном платье, играющая на фортепиано; рядом сидят мужчины, их двое, и смотрят на нее с восхищением.

– Вот этот, что посолиднее, – мой отец, а другой – какой-то их знакомый.

Наталия и сама не заметила, как достала из-под прозрачной пленки карточку и перевернула ее. Надпись, сделанная на обороте, поразила ее: «Умереть от любви».

– Что это значит? – спросила она Валентину, прекрасно понимая значение этих слов. Но ей важно было услышать ответ девушки.

– Это название маминой любимой песни. Я с нее и начинаю концерт в ресторане.

– А знакомый мамин… тебе дядя ничего не рассказывал о нем?

– Нет. Обещал, но не успел. Он вообще многого не успел.

И тут Наталия вспомнила, где она видела этого мужчину, которого Валентина называла своим дядей. Она недавно читала некролог. «Трагически погиб министр культуры… Родионов Сергей Иванович». Так вот кто был Валиным дядей! А она до сих пор даже словом не обмолвилась, какой высокий пост занимал ее родственник. Кому же понадобилось его убивать?

– Так как насчет переезда ко мне?

– Я не могу. Я должна находиться здесь. Это теперь мой дом, дядя успел оформить все необходимые документы… и я за него в ответе. Здесь так много красивых вещей, что я провожу все свое время за их рассматриванием. А какие альбомы, книги, рисунки, картины… Всего не перечислишь.

– Когда я пришла, ты спросила, не по поводу ли продажи квартиры я тебя беспокою. Тебя что, уже одолели желающие купить квартиру?

– Да. Постоянно ходят. Из риелторских фирм, какие-то посредники, которые разговаривают со мной через дверь и сулят баснословные суммы в долларах, если я соглашусь ее продавать. Все словно с ума посходили. Да я лучше буду последние деньги отдавать за квартиру, но никогда в жизни ее не продам. Ведь это же все, что осталось у меня в жизни. Вы согласны со мной?

– Ты можешь называть меня на «ты», договорились? Конечно же ты права. И все-таки вот, держи, здесь записаны номер моего телефона, адрес, фамилия – словом, все то, что может тебе понадобиться на тот случай, если захочешь меня увидеть или услышать. – Она протянула ей вырванный из записной книжки листок. – И, если позволишь, я сама время от времени буду тебе звонить, хорошо? Ты должна быть уверена, что в этом городе есть человек, которому твоя судьба небезразлична.

Валентина снова посмотрела на нее так, как смотрят люди, не совсем понимающие смысл происходящего. Она слегка сощурила глаза и покачала головой, как если бы хотела сказать: «Повтори, повтори еще раз то, что ты только что сказала…» И произнесла вслух:

– Но зачем тебе все это? Ведь я тебе – никто!

– Это тебе только кажется.

Наталия вышла от нее со странным чувством того, что она разбередила свежую душевную рану Валентины и даже не попыталась остановить себя в желании, нет, рвении вмешаться в ее жизнь. А кто дал ей это право? И не чистое ли любопытство привело ее в этот дом? Но, с другой стороны, если бы она не пришла к ней, то потом места бы себе не находила, мучаясь сомнениями. И ведь все равно бы пришла… Обязательно пришла. Как приходила в свое время к Саре и другим женщинам, которым грозила беда. Что же касается предчувствий беды, то в случае с Валентиной они были самыми смутными… Но пусть уж лучше так, а не иначе.

Глава 4

НОЧНОЙ ЗВОНОК

Валентина долго не могла уснуть. Она металась по постели, с ужасом понимая, что так дальше продолжаться не может, что она сойдет с ума от страха, прежде чем время излечит ее измученное сердце. В углах спальни ей чудились какие-то белые прозрачные фигурки, похожие на человеческие, только без лица. Это было похоже на мультипликацию, от которой исходил ледяной холод.

Она села на кровати, опустив ноги на ковер, и включила лампу. Фигурки тут же исчезли. Во рту остался металлический привкус, и теплая противная волна тошноты подкатила к самому горлу. «Кто эта Наталия Орехова и что ей от меня надо?» Этот вопрос мучил ее не меньше собственных страхов и переживаний. Она и хотела поверить ей, и боялась одновременно. На сумасшедшую вроде не похожа, но говорила такие странные вещи. Она встала и прошла на кухню, налила в стакан воды и попыталась выпить. У нее стучали зубы, а все тело сотрясалось от крупной дрожи. И все потому, что она снова – она так и не поняла, во сне или наяву – увидела мертвого дядю.

Он лежал в окровавленной рубашке на траве и уже мертвый продолжал смотреть на нее. Тогда, в тот кошмарный вечер, она догадалась закрыть ему глаза. Она не могла смириться с чудовищной несправедливостью, которая отняла у нее единственного родного ей по крови человека. За что ей это наказание? Она никогда не верила в Бога, с того самого момента, когда услышала о вере. Как можно верить в этого библейского идола, когда он забрал у нее мать, отца, а теперь вот и Сергея Ивановича?

То, что произошло с ней на выпускном вечере потом, она помнила смутно, фрагментами. В память врезалась сцена, которую Валентина словно бы увидела со стороны: в открытую дверцу машины «скорой помощи» закатывают носилки с телом ее дяди, а она, вцепившись в одного из санитаров, кричит, чтобы они оставили его в покое. Помнит лицо Вадима, перепуганного и пытающегося удержать ее в своих объятиях. Как же долго она теперь не сможет наслаждаться жизнью по-настоящему! Как мучительно она будет возвращаться к жизни! Как после кори, от которой она чуть не умерла.

Раздался телефонный звонок. Валентина вздрогнула. Была глубокая ночь. И во всем городе не было такого человека, который осмелился бы позвонить ей в такой поздний час. Она подняла трубку и дрожащей рукой поднесла к уху.

– Слушаю… – прошептала Валентина.

– Ты не спишь? – услышала она низкий мужской голос, хрипловатый и какой-то сухой, надсадный.

– Кто вы и что вам надо? – Она судорожно вцепилась в трубку, боясь, что та выпадет из ее непослушных рук. Но вместо ответа в трубке раздались короткие гудки: призрак положил трубку.

…– Пища богов, – сказал умиротворенный Логинов и отодвинул от себя тарелку. – А теперь рассказывай, что с тобой и почему у тебя такое грустное лицо?

Он вернулся поздно ночью, Наталия ждала его в кресле, пока не задремала. Полусонная, двигаясь по кухне, она разогрела ужин, отмечая про себя, что едва сдерживает раздражение по поводу этих ночных встреч. Так случалось, что, когда ей была необходима поддержка или совет, Логинова никогда не бывало дома, он решал совершенно другие проблемы да и вообще жил своей жизнью. А она лишь кормила его и продолжала играть роль «женушки». В конце концов ей все это опротивело. Но рвать с ним она все же не решалась, ведь были же минуты куда более приятные, чем это вечное ожидание в кресле перед телевизором и вздрагивание по поводу любого звука.

– Я недавно встретила в газете некролог. Оказывается, погиб министр культуры, Родионов Сергей Иванович. Ты что-нибудь знаешь об этом?

– Дело закрыли. – Логинов промокнул губы салфеткой и откинулся на спинку стула. – Его убили выстрелом в спину в тот момент, когда он приехал за своей племянницей в интернат. Выпускной вечер… Говорят, девчонка чуть не сошла с ума. Она считалась сиротой и всю жизнь провела в казенных стенах, а тут объявился дядя, да какой!