– Дома неприятности… – отозвался Левка голосом «нет, нянька, нянька, у меня нет никого, кроме тебя».

Левке было сорок, и, хотя он всегда разговаривал с Соней, словно был ее избалованным братиком-малышом, на самом деле он был СТАРШИЙ брат. Старший брат и виртуоз вербовки, – он всегда делал Соне предложение, от которого нельзя было отказаться. Просил ее о чем-то совершенно нереальном, невозможном, к примеру отдать ему ВСЕ варенье, и в ответ на ошеломленное «Ни за что на свете!» не отступал, как все нормальные люди, а, напротив, быстро конкретизировал задание. «Положи все варенье в ГОЛУБУЮ вазочку». А затем, словно закрепляя крючок в рыбе, добавлял железный аргумент: «А то я не буду любить тебя больше всех». Или НЕСЧАСТНЫЙ ГОЛОС. Или внезапный грипп, от которого одно лекарство – ВСЕ ВАРЕНЬЕ В ГОЛУБОЙ ВАЗОЧКЕ. Левка старший, но всегда был как будто младший, – младший любитель варенья.

На этот раз железным аргументом была Ариша, давняя Левкина подруга и Сонина приятельница.

– Сонь, – Ариша взяла трубку, – приезжай! Приезжай срочно! У Левки ТАКОЕ случилось… Нет, по телефону не могу. Ему плохо, Соня, ему очень плохо… Он сам тебе не скажет, а ты ему очень-очень нужна. Ты вообще ему сестра или где?!.

– Или где… Но как же?.. И что я скажу?.. – удивилась Соня. Она разговаривала с Левкой неделю назад, и ни о чем ТАКОМ речи не было. – Ты же знаешь, я не могу…

– Нет, ты можешь, можешь! Просто скажи «да», – заныл Левка и тут же по-деловому договорил: – Прилетай вечерним рейсом. Что ты там пищишь? Никак не можешь? Тогда поездом.

– Только не ночным, а сидячкой, – трубку выхватила Ариша, – а то до завтра я просто не доживу. Как при чем здесь я?.. Мне ты тоже очень нужна, у меня тоже ТАКОЕ… Приезжай скорей, а то я тебя разлюблю и полюблю кого-нибудь другого.

ТАКОЕ у Ариши случалось пару раз в месяц. Дружба ее с Соней была почти что односторонней, заключалась в Ариши-ных звонках по Аришиной же надобности и зиждилась на Ари-шиной необходимости иметь человека, который никогда никому не расскажет ее секреты. Аришины секреты были – скоротечные связи, но объявленные любовники были так многочисленны, что у Сони изредка закрадывалась мысль – уж не присочиняет ли Ариша кое-что, или почти все, или даже ВСЕ?..

«Я очень-очень нужна Левке, Арише я тоже очень нужна», – досадливо повторяла про себя Соня, двигаясь по Невскому в крайнем левом ряду, с тем чтобы развернуться на Маяковского и поехать домой.

…Приятно все же, когда говорят: «Дорогая Соня, ты всем нужна, мы буквально не знаем, как без тебя жить…» «…Нет, ну что ТАКОГО может случиться у Левки… а ужу Ариши тем более», – возмущенно подумала Соня и, резко метнувшись в правый ряд, направилась к Московскому вокзалу.

Соня огляделась в поисках свободного места, но свободного места не было, и она проскользнула вслед за черным «мерседесом» на закрытую стоянку.

– Эй, сюда нельзя, – подбежал охранник, – быстро выезжаем назад!

– Почему вы обращаетесь ко мне на «эй»?! – возмутилась Соня, вылезая из машины. – Вы знаете, кто я?!. Ах, не знаете? Тогда ведите себя прилично, а то у вас могут быть серьезные неприятности!

«Сучка», – подумал охранник, но беззлобно. Ему понравилась Соня, прилетела, как ведьма на помеле, с блестящими от злости глазами и длинными разметавшимися волосами.

– А кто вы? – поинтересовался охранник.

– Кто я?.. Да никто, – передумала нагличать Соня и, не глядя, вытащила из сумки сто долларов.

Охранник мысленно раздел ведьмочку, но раздетая она ему не особенно понравилась, – нежная, с тонкой талией и круглой попкой, но на его вкус слишком уж узенькая, слишком фарфоровая. «Интересно, – подумал он, – какая она там, внутри, тоже такая узенькая?.. »

Растолкав очередь у окошка, Соня яростно сверкнула глазами на слова «билетов нет» и, упрямо закусив губу, бросилась на перрон. Невский экспресс уходил в 18.28.

– Посажу за… – проводник оглядел Соню, – за сто пятьдесят долларов. Или можно за двести с питанием.

– А за триста можно? – насмешливо спросила Соня, на всякий случай ухватившись за поручень, чтобы поезд не ушел без нее.

Через пару минут Соня влетела в вагон победительницей проводника, – ей удалось доторговаться до пятидесяти долларов. «Сучка…» – печально думал проводник.

…Кураж прошел, и Соня вдруг очень сильно, до мгновенного жара, испугалась… неужели она и правда едет в Москву, без зубной щетки и разрешения мужа?..

НЕВСКИЙ ЭКСПРЕСС, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ-МОСКВА

Кому-то внезапная поездка в Москву покажется вполне пу-стяшным делом, не стоящей испуга ерундой из области «подумаешь», и покажется странным, что для Сони эта поездка была как.. , как будто с Невского проспекта она полетела на Луну…

Но ведь Соня Головина не была мастером резких решений, и не в ее привычках было срываться, метаться, внезапно уходить и драматически приходить… В детстве Соня Николаева была искренне «хорошая девочка», настоящая, от души, отличница, да и взрослая ее жизнь была как дневник отличницы, разлинованный тетрадный листок, где справа от «намечено» обязательно стояло «выполнено», а слева от «выполнено» непременно стояло «намечено». И никаких случайных «выполнено» на листке не было, – откуда же им взяться?.. Даже Сонина пятничная повышенная злобность подчинялась ее «намечено», – она же ЗНАЛА, что по пятницам всегда злится. Хотя если знаешь, что сегодня будешь сердиться и склочничать, это уже не то и в некотором роде пропадает вся прелесть…

Так что эта поездка в Москву именно что была для Сони как полет на Луну… Но сегодня так уж все сошлось – давно уже неспокойное сердце за Левку, любопытство к Аришино-му «ТАКОЕ», ну, и конечно, пятница, день злости и тоски.

– Едешь? – перезвонил Левка.

– Еду, – удивленно ответила Соня.

– Ура, – сказал Левка, – умница.

Вагон был похож на автобус – в каждом ряду по два кресла. Толстушка в соседнем с Соней кресле одновременно приступила к чипсам, кока-коле, детективу в яркой обложке и приятному знакомству с Соней. Соня в ответ посмотрела холодно, – питайся, обжора, только умоляю, отстань и не чавкай, – и резко отвернулась, задев рукавом толстушкино питание. Питание посыпалось на пол, и Соня наклонилась, пытаясь выудить из-под кресла пакетик чипсов.

– Николаева! – произнес строгий голос.

Еще не поняв, кто хозяин строгого голоса, Соня почему-то испытала мгновенное желание не вылезать из-под кресла, – а что, можно и под креслом неплохо доехать.

– Николаева! – повторил голос.

– О господи, Мышь! – прошептала Соня.

– Мышь, мышь! – испуганно подхватила толстушка.

– Тс-с! – прошипела Соня из-под кресла. – Нет тут никаких мышей! Мне показалось!

Ах, черт, вот не повезло! Скажу, что я не Николаева… или что я да, Николаева, но разговаривать не могу, потому что онемела и к тому же прямо сейчас ложусь спать.

– Здравствуйте, Алла Иванна, – четко произнесла Соня, выпрямившись с напряженной спиной.

– Садись, Николаева, – разрешила Мышь.

Мышь сидела через проход от Сони. Строгий голос, пронзительный взгляд, маленькое кислое личико как сморщенное яблоко, все вместе – учительница русского языка и литературы Алла Ивановна по прозвищу Мышь.

Соня боялась Аллу Ивановну, впрочем, не она одна, – ее боялись всей школой. Алла Ивановна была остроумная, колкая, злая – опасная, и в выражениях не стеснялась, могла сказать что угодно, особенно если замечала проявление каких-то внешкольных отношений – улыбочки всякие, смешки, взгляды, выставленные ножки, томные глазки… Наверное, Мышь думала, что они еще маленькие, а маленьких можно обижать.

От Мыши било таким мощным учительским током, что по ее команде Сонина соседка мгновенно переехала на ее место со своими чипсами, и Алла Ивановна расположилась рядом с Соней.

– Ну что, Николаева? – хихикнула она. – Помнишь, как ты сказала: «Анна Каренина гадина, – нельзя бросать человека только за то, что тебе не нравятся его уши»?

– Я совсем не то имела в виду, Алла Иванна… – ноющим голосом проговорила Соня, и обе рассмеялись, – двадцать лет прошло, а вы помните…

– Я не все помню, а то, что этого достойно. Как ты живешь, Николаева? Ты счастлива? У тебя хороший брак? – требовательно спросила Алла Ивановна. – Я знаю, кто твой муж…

– Брак хороший, – ответила Соня, – только вот уши… уши не очень.

– Николаева! – возмутилась Алла Ивановна. – Чем тебе не нравятся уши твоего мужа?! Я видела их по телевизору… То есть я видела твоего мужа, он исключительно достойный человек, столько делает для нашего города…

– Я пошутила, – кротко отозвалась Соня, – у моего мужа самые большие и красивые уши на свете.

Когда-то, много лет назад, учительница русского языка и литературы Алла Ивановна лишила ученицу 9 Б Соню Николаеву невинности.

…Алла Ивановна называла Соню Николаеву Роковой За-соней. Обидно, когда тебе говорят: «Роковая Засоня, к доске!» Или: «Никто не раскрыл тему сочинения, кроме Роковой Засони. Засоня – пять-пять». Соня думала, ей и аттестат выдадут на имя Засони Николаевой.

Почему же Роковая Засоня, такое странное прозвище? Алла Ивановна, особенно внимательная к вовсю веющим в классе любовным вихрям, намекала, что мечтательная, с дремлющим уплывающим взглядом Соня попала в драматичный любовный треугольник. Соня спала и мечтала, получала свои пять-пять, а вокруг нее кипели страсти – два лучших в классе мальчика боролись за ее любовь.

Был мальчик, была зима, с мальчиком гуляли по Стрелке. Шел снег, такой сильный, что Соня была похожа на снежную бабу. Защищая Соню от снега и ветра, мальчик прижал ее к гранитному парапету, впустив Соню в маленький безопасный домик из своих рук, поцеловал. Соне стало неприятно от ощущения ледяной полоски чужих крепко сжатых губ и приятно, что она мгновенно стала ДРУГАЯ…

А потом Соня и не помнила, что было… Был другой мальчик, и целоваться с ним ей понравилось больше.

И вдруг все эти тайные страсти вышли наружу. Хотя какие страсти?.. И Соня, и оба мальчика были не особенно продвинутые – просто дети. Ничего и не было, кроме поцелуев сжатыми губами…

Но первый мальчик грозил покончить с собой, как-то напоказ, публично грозил, – все знали. Однажды даже встал на подоконник в спортзале на четвертом этаже, – если Соня не будет с ним, он выбросится из окна. Мальчик как встал, так и слез, а Соню ругали, очень ругали… Сейчас смешно и невозможно понять, но Алла Ивановна всерьез обсуждала с классом – Роковая Засоня не имеет права любить, кого хочет, а должна быть в ответе за того, кого УЖЕ приручила.

– Такие женщины плохо кончают, – сказала Алла Ивановна, – вспомни Анну Каренину.

Соня не хотела быть как Анна Каренина, Соня плакала и просила прощения – у мальчика, у класса, у Аллы Ивановны. Она и сама готова была встать на подоконник, только чтобы опять быть хорошей или, по крайней мере, не быть ТАКОЙ плохой, поэтому после собрания разрешила победившему мальчику делать все, что ему было приятно, – это был ее долг перед ним за то, что он стоял на подоконнике на четвертом этаже. Было больно, было много крови, и у нее, и почему-то у мальчика тоже. Брезгливую Соню тошнило, и все это вместе называлось – быть в ответе за того, кого УЖЕ приручила… Четвертый этаж все-таки.

Столько лет прошло… Алла Ивановна изумилась бы, узнав, КАК хорошо Соня ее помнит, но ведь никто не знает, какими занозами мы продолжаем жить в чьей-то памяти.

Сейчас Алле Ивановне вменили бы эмоциональное давление, мстительно думала Соня. Ей хотелось… нет, не нагрубить, а просто установить с Мышью ДРУГИЕ отношения. Например, покровительственно улыбнуться и сказать: «А, да-да, я помню, кажется, вас называли Мышь…», или презрительно отвернуться, или еще что-нибудь в этом роде. Но установление новых, непривычных отношений вместо тех, что уже когда-то были, требует душевных затрат, поэтому Соня еще немного испуганно-вежливо поулыбалась Мыши, а затем сосредоточилась и приступила к обязательным звонкам.

Звонок первый.

– Ты только не сердись сразу, я в поезде, я в Москву еду… Нет, не с первым апреля… – тоненько сказала Соня, но, вовремя спохватившись, перевела голос в нижний, драматический, регистр. – У Левки неприятности, и у Ариши тоже неприятности. Нет, у каждого свои неприятности, а не одни на всех. Не сердись. Нет, точно не с первым апреля…

И зашептала-заворожила в трубку:

– Ты меня любишь? Любишь-любишь… – тут Соня немного смешалась.

Алла Ивановна заметила, что ее бывшая ученица не удержала лицо, – такая реакция бывает у человека, который вдруг понимает, что шепчет-ворожит в пустоту.

Звонок второй.

– Валентина Даниловна, я знаете где? Не знаете? А я в поезде. В Москву еду. Нет, ничего не случилось, просто… настроение плохое. Нет, не очень рассердился, почти совсем не рассердился. Ну и черт с ним? Хорошо. Присмотрите за Антошей? Ему к понедельнику сочинение по Лермонтову задано. Лермонтов у него в левом ящике стола. Целую крепко, ваша репка.