На самом деле Соне чрезвычайно повезло, что Нина Андреевна привела ее в Политех. Соня, выросшая с таким тяжелым приданым, с неуверенностью брошенной девочки – вдруг разлюбят, оставят? – легко могла бы попасть в любую нехорошую историю. А вот Головин никогда бы не попал ни в какую историю, не женился бы на истеричке, на хищнице, на глупышке… Кто еще бывает такой, неприятный?.. На женщине, которая бы ему изменяла, тоже не женился бы. Он мог сделать только правильный выбор, потому что всегда заранее формулировал задачу и верно задавал начальные условия.

– Ты не опоздаешь? – спросила Соня.

– Опоздаю, – жестко ответил Князев, – и что?

– Ничего, – мягко сказала Соня, – поехали на вокзал. «Красная стрела» отправляется в 23.59. Ровно в 24.00 Золушка-Князев, оторвав себя от Сони, влетел в вагон.

«Еще минута, и поезд превратился бы в тыкву», – подумала вслед поезду Соня и медленно пошла по перрону, чувствуя, что сейчас прольются слезы, море слез, океан. Неужели уже все, все, все?!

…А лето в городе такое короткое, маленькое такое!..

МОСКВА

РАСПЛАТА ЗА ЖУКОВ

Сентябрь – это еще почти что лето.

Первое сентября ознаменовалось грандиозным скандалом – пришла расплата за жуков. Последствия этого скандала на первый взгляд казались незначительными, но это только на первый взгляд.

В конце августа, в то самое время, когда Соня с Князевым любили друг друга в ста метрах от трассы, не вполне укрытые от посторонних глаз молодыми березками, Головин с Антошей ползли по реке Воронежке.

Этим летом, впервые за долгие годы, семейство Головиных не отдыхало за границей. Причиной этого был Проект. С Проектом все шло по плану, к концу лета Головину удалось выгодно купить и правильно оформить территорию под строительство сочинского филиала, и в последние августовские дни Алексей Юрьевич внезапно решил, что должен расслабиться, снять галстук и выделить несколько дней на экстрим. И будет логично совместить эти несколько дней с воспитанием сына – должен же он когда-нибудь сделать человека из этого мальчика-девочки.

Антоша был нежный, ласковый, уютный. В нем не было ничего от Головина и все было от Сони – мягкое личико, плавающий русалочий взгляд. Но все, что в Соне было приемлемо и вполне приятно, невыносимо раздражало Головина в сыне. Разве может мальчишка так нерешительно улыбаться, так уплывать взглядом?!.

Ему хотелось, чтобы его сын выглядел по-другому. Казалось бы, Соня одевала Антошу в самое модное, дорогое. Но почему у него всегда брюки мешком, рубашка торчком, словно ему под рубашку для тепла поддели теплую кофточку?

Особенно раздражало, что с Антошей он ничего не мог планировать, – Антоша вылезал из любого плана. Ленивый – раз, расслабленный – два, нецелеустремленный – три. Антоша не держал под подушкой задачник Перельмана, в пять лет не встал на горные лыжи, и в шесть не встал, и в десять. Говорил: «Боюсь высоты». КАК может мальчишка так беззастенчиво признаваться в трусости, это же уму непостижимо?!

Головин никогда не задавался вопросом, почему он не любит сына так, как, он видел, любят своих детей другие, – безоценочно, безоглядно, только за то, что это их дети. С его точки зрения, это было нелогично, он считал, что любить нужно за что-то, и он честно присматривался к Антоше, стараясь разглядеть это что-то, прежде чем разочароваться окончательно, на что-то надеялся… по всему получалось, что любить было не за что, так что пока Алексей Юрьевич оставил вопрос открытым.

Да, собака Мурзик переехала с дачи в город, но не на Таврическую, а к Валентине Даниловне, как выразился Головин, «по месту прописки». И как ни просил Антоша, как ни смотрел полными слез глазами, ответом ему было: «Ты НЕ ЗАСЛУЖИЛ».

Антоша боялся сказать отцу, что не хочет предложенного ему экстрима на речке Воронежке, Соня боялась сказать мужу, что Антоша не хочет, вот так они вдвоем и боялись. Антоша пытался заболеть, Соня пыталась жульническими способами намерить своему малышу хотя бы субфебрильную температуру. В последний раз она сунула ему градусник уже перед самым отъездом, но Головин молча вытащил градусник, молча подтолкнул Антошу к двери, и спустя несколько часов они уже подъезжали к Волховскому району.

На речку Воронежку, вместе с лодками, плотами и снаряжением, Головина с двумя приятелями и Антошей привез нанятый в деревне трактор «Кировец» – десять километров по лесному бездорожью. Никаким иным транспортом добраться туда было невозможно, разве что танком или бронетранспортером. Сначала Головин хотел нанять вертолет, но он любил кататься на разных машинках, и на «Кировце» ему показалось интереснее.

Антошу тошнило. Трактор останавливался. Головин раздражался. Антоша боялся чащи, волков, ухабов – ВСЕГО. Смотрел на отца как агнец, которого везут на заклание в тракторе.

Трактор довез их до речки и уехал.

Трактор уехал, а Антоша остался…

Через полчаса от начала сплавления лодки и плоты встали. Такого экстрима не ожидал даже Головин, не говоря уж об Антоше. Дальше сплавляться было не по чему – оказалось, что полноводная речка Воронежка высохла, вся, полностью, до дна. Такое жаркое было лето, да и сейчас, в конце августа, стояла несусветная жара, за тридцать.

Обливаясь потом, они три дня волокли лодки и плоты по высохшей реке Воронежке. Снаряжение несли на себе. Так, бурлаками, и тянулись тридцать с лишним километров – где пешком, где ползком, осторожно обводя лодки и плоты вокруг огромных обнажившихся валунов.

Ползли, тянули, тащили, волокли, обливаясь потом, а вокруг них тучами кружились мошки, комары, оводы, слепни, – насекомые были всегда, одни засыпали, другие просыпались. Насекомых было столько, что Антоше позавидовал бы сам Фабр, – он мог бы написать про них еще два или даже три толстых тома.

Дошли. Все дошли, даже Антоша. Трактор ждал их точно в назначенное время в оговоренном месте. У всех случаются проколы, только не у Головина, у него даже тракторист не запил и не оказался случайно совсем в другом лесу у другой речки.

И что же Антоша – все-таки он был полненький, нетренированный и очень-очень мамин… Так вот – ему НЕ ПО-

НРАВИЛОСЬ. Он шел, конечно, – не оставаться же ему жить в лесах Волховского района, но в общем повел себя НЕ ТАК.

Приятели Головина Антошу жалели и даже как-то старались мальчика приласкать. И удивлялись Головину – Алексей Юрьевич как будто стоял за углом и наблюдал, ЧТО Антоша сейчас сделает неправильно.

Ну, а Антоша делал неправильно все. НЕ обрадовался высохшей реке, НЕ наслаждался неожиданным дополнительным экстримом, а напротив – жалобно пыхтел, громко вздыхал, горестно расчесывал укусы, и все это ДЕМОНСТРАТИВНО, всем своим видом показывая – все это приключение, которого никто не ожидал, ему НЕ интересно, и он только и мечтает вернуться к мамочке… Алексею Юрьевичу было за него СТЫДНО, а каково такому человеку, как Головин, стыдиться своего сына?..

– Твой сын был похож на трусливую овцу, – с порога объявил Головин Соне.

– А по-моему, он похож на смелую овцу, – рассеянно возразила Соня и бросилась к Антоше – ужасаться, жалеть, шептаться, зализывать раны.

– Знаешь что? Я видел водяную лягушку, веслоногую лягушку, жабу обыкновенную. А у жука-плавунца очень интересные привычки, хотя кое в чем он меня немного разочаровал, – доверительно сообщил ей Антоша. Ему все-таки удалось улучить минутку, отцепиться от лодки и хотя бы за кем-то понаблюдать.

Так что оба Головина были разочарованы – один сыном, другой жуком-плавунцом.

Не то чтобы Головин вошел в воспитательный раж, не такой он был человек, чтобы находиться хоть в каком-либо раже, просто пришло время получить отчет о проделанной работе, и Алексей Юрьевич потребовал у Антоши тетради с летними задачами. Антошины тетрадки все оказались разрисованы жуками (плавунец, пожарник, майский и другие), а на пятой странице вообще было ТАКОЕ… После записи условия задачи («Из пункта А в пункт Б вышли…») были нарисованы два толстеньких жука. Дальше следовало подробное описание их дневного рациона и повадок. Получалось, что два жука вышли навстречу друг другу из пункта А в пункт Б, по дороге каждый съел три травинки и одну семечку… И каков же ответ задачи?!.

Тут-то и возник грандиозный скандал. Но это не было обычным скандалом, когда все кричат, потом плачут, потом мирятся и забывают, о чем кричали. Алексей Юрьевич так страшно смотрел на тетрадки, на два тома Фабра «Жизнь насекомых», особенно на первый, на Соню с Антошей и так тихо спрашивал: «Это что такое?», непонятно, что именно имея в виду, Соню с Антошей или первый том Фабра, что… в общем, им было страшно, обоим. Лучше бы он орал и бесновался.

Соня прятала глаза и ссылалась на организацию выставки в Гатчинском дворце – в том смысле, что она была занята выставкой и поэтому упустила сына. Антоша плакал.

Но Головин никогда не ограничивался тем, чтобы просто выпустить пар и повозмущаться, что его сын растет НЕ ТЕМ.

Антошу забрали из частной школы (пятьсот долларов в месяц, оплата кружков и экскурсий отдельно, комфортные классы по десять человек, индивидуальный подход, гибкая система обучения) и отдали в ту самую физико-математическую школу неподалеку от дома, которую окончил Головин, в тот самый восьмой класс, где классным руководителем был Диккенс. Все, хватит, сказал Головин. Тепличных условий хватит, десяти человек в классе хватит, гибкой системы обучения хватит! Индивидуального подхода тоже хватит. Тетрадки с жуками в камин, два тома Фабра в помойку, вопрос решен, все. Учителя в этой школе – его бывшие одноклассники, и вообще эта школа – единственное место, где из Антоши сделают настоящего мужчину. Организационные вопросы вступительных экзаменов Головин решил лично, а от таких мелочей, как Антошина стойкая антипатия к алгебре, геометрии, физике, отмахнулся – «я сам…».

Что он имел в виду, непонятно. Он САМ будет учиться в физмат-школе и САМ решит все задачи или что-то другое?..

– Я в его возрасте сам… – туманно сказал Алексей Юрьевич, с неприязнью смотря на Соню, – это все твои гены… Не хватало, чтобы мой сын вырос никчемным (дальше последовало неприличное слово), как твой братец.

– Почему? – спросила Соня. Она не имела в виду никакие гены и не обиделась за Левку, просто хотела кое-что узнать. – ПОЧЕМУ Антоша должен быть таким, как ты?

Алексей Юрьевич пожал плечами.

– Папа у Васи силен в математике, учится папа за Васю весь год, – растерянно пробормотала Соня, а больше ей и сказать было нечего, так она испугалась и такой почувствовала себя виноватой в своих с Левкой неправильных генах, а Алексея Юрьевича, как всегда, во всем правым.

СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ

В начале сентября Соня поехала в Москву, на этот раз не внезапно сорвалась с Невского без разрешения и зубной щетки, а обдуманно улизнула тайком. Ранним воскресным утром Головин отправился в Сочи – встречаться с администрацией города, обсуждать будущий тендер на строительство. А Соня выскользнула из дома вслед за ним. Кошка за порог – мышки в пляс. Папочка и мамочка заснули вечерком, а Танечка и Ванечка в Африку бегом…

Конечно, она могла попросить разрешения на поездку под каким-нибудь благовидным предлогом, конечно, она понимала, что ведет себя как подросток, который без спроса отправляется ночевать к другу и в ответ на возмущение родителей говорит: «А я уже все равно тут». Но… в общем, уехала. Князев не смог приехать в пятницу, она не могла уйти из дома в субботу, он не смог в воскресенье… а больше быть без него невозможно.

В девятом часу вечера Соня вышла на перрон Ленинградского вокзала и ровно в девять ждала Князева у Грибоедова, на Чистых прудах. Стояла, изучала памятник. Нашла, что Грибоедов интересный мужчина.

Вокруг нее клубились люди, большей частью молодые, ребятки, студенты с детскими лицами. Князев опаздывал – сегодня он дежурил в клинике, поменялся с кем-то половиной дежурства, и этот кто-то должен был около девяти отпустить его к Соне. Ждать любимого у Грибоедова среди студентов было приятно – все влюблены и все ждут.

…Ко всем пришли.

Позвонил Князев:

– Я задерживаюсь, Сонечка. Иди ко мне навстречу. Стой у первого поворота направо, у киоска. Ты идешь? Ты видишь киоск? Стой там.

– Иду. Вижу. Стою.

Следующий пункт – киоск «Цыпа-гриль». Ждать у «Цыпы-гриль» ужасно – все едят. Позвонил Князев:

– Поверни направо в Архангельский переулок. Первый поворот от Чистопрудного бульвара – Архангельский переулок. Соня смотрела по сторонам особенным взглядом, как будто она и не бывала тут никогда, как будто Левка весной не вез ее к Арише по тем же самым переулкам, как будто переулки стали другими, как будто у Сони стали другие глаза. По обе стороны двухэтажные особнячки, можно представить, что вышла из особнячка и идешь, подбирая подол, в церковь…

Соня дошла до церкви, прочитала на фасаде: «Церковь Федора Стратилата, 1806».